Единственное, что спасло фильм, – первоисточник, главное детище в жизни Ричарда, а также Итан. Сколько бы он ни пил и что бы ни делал, бездарным актером его не назовешь. Неужели талант и гений даются только в паре с тяжелой судьбой, полной страданий и потерь?
С тех пор как я поняла, что во мне нет таланта к актерству, я чувствую себя не просто несчастной, но еще более никчемной, чем прежде. Ведь у каждого из тех, кого я знаю, есть истинный талант, дар, который помогает им жить. Ричард – гениальный писатель, мастер слова, способный передать сложные чувства простыми фразами. Итан – великолепный актер, умеющий показать весь спектр человеческих эмоций в красоте и уродстве, скрыв собственные. Крег – талантливый фотограф, который может запечатлеть миг и навсегда оставить его в памяти. Мелани – прирожденный дипломат, обладающий цепкой памятью, здоровым прагматизмом и обостренным чувством справедливости. А я… я Пеони: на конкурсе талантов среди танцоров, певцов, чтецов и фокусников я буду великолепно… жевать бургеры с закрытым ртом.
– Как ты думаешь? – Вопрос Бэрлоу так неожиданно прерывает мои мысли, что я вздрагиваю.
– Думаю… думаю, она забрала камелию. После случившегося некуда отступать.
– А я не знаю. Я не написал концовку, поэтому понятия не имею, чем все закончится. Эта история появилась в голове случайно, а потом разрослась до огромной вселенной. Я думал, что со временем ответ появится, но в конце герои окончательно вырвались из-под моей власти. Они стали людьми, настоящими, живыми существами, и скрыли от меня свои замыслы. И я решил не обманывать себя и читателей… Я дал каждому возможность выбирать самому.
Энн говорила, что книги подобны зеркалам: они отражают душу читателя. Означает ли мой выбор, что я плохой человек?
Бэрлоу прячет руки в карманы джинсов, готовясь уйти.
– И что, даже не дадите совета?
– Пожалуй, это единственное, что может сделать такой старик, как я.
В эту минуту он почему-то выглядит так, словно вмиг постарел лет на тридцать.
– Что бы там ни было, помни: выбор говорит о человеке больше, чем все остальное.
– Ваша мысль?
– Нет.
– Вашей жены?
– Нет. Джоан Роулинг.
– И что мне с этим делать?
– Ты разберешься. Ты совсем зеленая, но не бестолковая.
Он крепко пожимает мне руку и удаляется, вместе с ним ускользает нечто важное и нужное, словно я окончательно потеряла всех, кто помог бы выбраться.
Вдруг Бэрлоу совершает то, чего я никак не ожидала: он победно вскидывает кулак в воздух, как Джадд Нельсон в фильме «Клуб “Завтрак“», будто говорит: «Все получится – действуй!»
Я смотрю ему вслед, пока он не исчезает из виду.
Три месяца назад
Большинство людей не любит больницы. Пиканье аппаратов, прозрачные трубки, капельницы, запах медикаментов и медсестры мало кого приводят в восторг. Но Пенни была не из их числа. По сравнению с жизнью в родительском доме, а после и в своем на холмах в Беверли-Хиллз пребывание в больнице казалось раем. Ежедневные осмотры врача, правильное, а главное – регулярное питание, милые медсестры и тишина. Никаких съемок, фотосессий, фанатов, автографов и звонков.
За полтора месяца пребывания в больнице она оправилась, но притворялась, лгала доктору о самочувствии, чтобы не возвращаться домой, – что угодно, только не домой.
– Пресса так раздула эту историю с аварией. – Лили говорила об этом буднично и снисходительно, будто речь шла о неудачном наряде, выбранном для ковровой дорожки. – Пришлось попросить полицию сделать официальное заявление о неисправности в твоей машине, а не то журналисты и дальше копались бы в этом деле.
Они обе знали правду, но никогда не говорили об этом. Пенни осознавала, что мать не поймет ее, а Лили не хотела обсуждать произошедшее, поскольку тогда это стало бы правдой.
– Хотя бы мне не лги, – попросила Пенни, погладив гипс.
Лили сделала вид, что не услышала, подошла к больничной кровати и села, обхватив рукой ногу дочери.
– Доктор Трэйн говорит, что после снятия гипса ты можешь поехать домой. Поживешь у нас пару недель. Как думаешь?
– Рука ноет, – отстраненно отметила Пенни.
Рука ныла и к тому же чесалась, особенно по ночам. Но это было ничто по сравнению с тем, что Пенни испытывала тем вечером, вдавив педаль в пол.
– Ну это нормально, – улыбнулась Лили. – Завтра гипс снимут, и будешь как новенькая.
– Завтра, – прошептала Пенни. Она носила бы его всю жизнь, если это помогло бы избежать съемок и пристального внимания прессы. – А потом? Что будет со мной потом?
– Как хорошо, что ты спросила!
Лили вскочила с кровати и выудила из сумки Chanel телефон, где хранила расписание и переписку с Элайзой.
– Переговоры о съемках второй части «Планеты Красной камелии» почти завершены…
Она собиралась зачитать сообщение Элайзы, полное обещаний перспектив и безоблачного будущего, но Пенни перебила:
– Что?
– Что? – переспросила Лили, дернув плечом.
Пенни раздражала привычка матери строить из себя ничего не понимающего подростка.
– Ты обещала мне.
Лили кинула телефон обратно в сумку и скрестила руки на груди.
– Ты обещала, что, когда мы выберемся из долгов, я выйду из всего этого. Один фильм, и я свободна.
– Ты так говоришь, будто я держу тебя в рабстве, – усмехнулась Лили, но Пенни осталась серьезна.
– Ты обещала, – повторила она с нажимом.
Лили вернулась на место у ног Пенни, сильно сжав их тонкими пальцами, словно та могла спрыгнуть с кровати, унестись прочь и никогда больше не позвонить. В глубине души она понимала, что такое развитие событий вполне вероятно, но пока не знала, как этому помешать.
– И что? Теперь ты хочешь отказаться от такого выгодного предложения? Второй фильм принесет тебе еще больше признания, еще больше славы, еще больше…
– …денег, – продолжила Пенни.
– И денег в том числе.
– У нас был уговор. Я сделала все, что ты хотела, – поморщилась она, ведь на самом деле сделала намного больше. Больше, чем могла вынести.
– Я тоже. Я говорила, что у тебя есть талант и что ты станешь звездой, – так и вышло.
– Талант не имеет к этому отношения.
Лили вздохнула, снисходительно взглянув на Пенни, будто той было семь и она отказывалась идти в школу.
– В любом случае мы с отцом, как твои представители, уже согласились. Мы не можем дать слово такому человеку, как Эндрю Далтон, а потом забрать его. Это исключено.
Пенни сжала челюсти и повернула голову, уставившись на букет пионов, которые после аварии еженедельно присылали из «Далтон Компани», кинокомпании, принадлежавшей Эндрю Далтону и его жене.
Эндрю Далтон – это имя заставило загореться кожу на коленке.
– Я не буду больше делать это. Не буду.
– Не глупи, ты просто расстроена из-за боли в руке…
– Он заставил меня остаться с ним наедине.
– Кто? – удивленно спросила Лили, хотя совсем не выглядела удивленной.
– Эндрю.
– Ну… – протянула Лили, – ты достаточно взрослая и способна принимать подобные решения.
Пенни оторопела. Она знала, что мать умеет закрывать глаза на неудобные события, но не ожидала, что умение переросло в навык.
– Он принудил меня.
– Это не так. – В глазах Лили вспыхнула ярость. Ее злило, когда Пенни пыталась отстоять себя. Она мастерски скрывала это на людях, но не могла, когда они оставались наедине.
– Он приставал ко мне.
– Приставал? – Лили качнула головой. – Давай будем аккуратнее выбирать слова. Ты же знаешь, как сейчас всех волнует эта тема…
– Знаешь, как все было? – перебила Пенни. – Он кинул монетку, и та выпала так, как ему нужно. Я онемела, не сказала ни слова, я поверила, что это справедливо. Я не смела пикнуть, даже когда он тащил меня в ванную, снимал с меня одежду и… – голос дрогнул. Она столько раз говорила об этом с собой, но вслух никогда. – И делал то, чего я не хотела. Потом я думала, может, он невиновен. Я ведь не кричала, не сопротивлялась. Но нет, он виновен, иначе у меня не случилось бы нервного срыва, я не билась бы ночами в истерике и не думала бы каждое утро, вставая с постели, что лучше бы этот день стал последним. – Остановившись, она со свистом втянула в себя воздух. – Так что да, ты права, он не приставал ко мне. Он меня изнасиловал!
Лили уязвленно молчала, покусывая губы. Ее лицо походило на шарик, из которого медленно выпускали воздух.
– Он дал тебе роль. Он сделал тебя той, кто ты есть, – только и сказала она, спустя долгие минуты тишины.
– Ты меня вообще слушаешь? – дрожащим голосом спросила Пенни.
Даже воспоминания о том вечере с Эндрю были не так болезненны, как равнодушие матери. Пенни согласилась бы снести это снова, если бы знала, что после этого родители полюбят ее.
Слушала ли когда-нибудь Лили дочь? Всегда слушала, но никогда не слышала. Так было с тех пор, когда пятилетняя Пенни плакала и кидалась на землю, не желая ехать на очередной кастинг, а Лили хватала ее и усаживала в машину, обещая вкусный десерт, если она будет хорошей девочкой. Привычка укоренялась в сознании слишком долго, так долго, что стала инстинктом.
– Давай сойдемся на том, что у вас случилось то, что происходит у большинства взрослых людей, в этом нет ничего страшного. Все имеют право любить.
– Любовь здесь ни при чем. Я его ненавижу.
Лили вздохнула, встала и заметалась по комнате.
– Тогда заяви на него! – Она вскинула руки, как бы говоря: «Черт побери, пусть будет по-твоему». У нее изменился голос, словно она перестала играть роль матери, впрочем, Лили она никогда не удавалась. – Присоединись к MeToo[80] c их феминистским посылом, перечеркни все наши планы и мечты и приготовься потратить несколько лет жизни на судебные заседания, а всю оставшуюся – на то, чтобы не выглядеть жертвой в глазах окружающих.
– Я не хочу с ним бороться. Не хочу возмездия или скандала. Не хочу быть жертвой. Не хочу больше говорить и думать об этом. Я хочу забыть! Хочу вырваться из этого мира, где