[85], или Жизнь после смерти
Рождение в какой-то конкретной семье накладывает отпечаток на судьбу ребенка, который уже в юном возрасте зависим от выбора родителей, без права решать самому. Есть родители, которые считаются с мнением своих детей в принятии важных, касающихся всей семьи решений, другие, наоборот, не допускают этого. Ребенок не выбирает семью, это скорее лотерея или божий промысел.
1
Просыпаюсь резко и болезненно, будто огромная невидимая рука дает пощечину. В маленькой спальне темно, но через шторы приветливо пробиваются лучи солнца. Я касаюсь лба, носа, рта, спускаюсь к шее. Разминаю руки и шевелю ногами. Получилось! У меня получилось?
Встаю и оглядываю себя. Несмотря на целые конечности, внутри, глубоко под кожей неприятно ноет, а на душе отчаянно скребут кошки. Все, что произошло в параллельной вселенной, другом мире, во сне или в бреду – как угодно, – до сих пор слабо поддается, если вообще поддается, пониманию. Однако теперь я нахожусь в теле, которое принадлежит только мне.
На календаре двадцать восьмое апреля, на часах – шесть двадцать семь. Прошла всего ночь с тех пор, как я поссорилась с Крегом и уволилась из кофейни. Я мечусь по комнате в поисках любого незначительного изменения, которое докажет обратное.
На столике у кровати не нахожу старого номера Entertainment Weekly с Итаном на обложке. Становлюсь на колени, шарю рукой под кроватью, но натыкаюсь только на пыль и полупустую коробку хлопьев «Гиннес».
Энн! Мысль о сестре стрелой вонзается в голову. Больно!
Мчусь в ее комнату через общую ванную, забираюсь на кровать, отбрасывая одеяло с розочками, и обнимаю со всей силы. Энн теплая и… живая.
– Пеони… – бормочет она.
– Я так рада тебя видеть. – Губы непроизвольно расплываются в улыбке.
Она снова выглядит как человек, а не скелет, обтянутый кожей. Темные волосы спутались, закрыв правую часть лица.
– Что случилось? Что с тобой? Ты как мама после пяти чашек кофе.
Я усмехаюсь:
– Иди сегодня первая в ванную, если хочешь.
– Спасибо за оказанную честь, но я лучше посплю. – Она накрывается с головой.
С глупой улыбкой во все лицо я плетусь в ванную – тут с трудом развернуться. Из зеркала смотрят глаза болотного цвета, серо-русые волосы, большеватый для лица нос и недостаточно пухлые губы. Я набрала немного веса, хотя, скорее, много – около пятнадцати или двадцати фунтов[86], на подбородке вскочил прыщ, волосы растрепались и спутались. На шее висит кулон от Tiffany, который Итан подарил Пенни на день рождения, – четырехлистный клевер на удачу. Я внимательно осматриваю его, кручу в руках, не веря собственным глазам, а после прячу под футболку. Значит, я все же не спятила!
– Это я, – говорю отражению, и на миг кажется, что оно улыбается, хотя я серьезна. – Привет, Пеони. Не думала, что скажу это, но я рада тебя видеть. – Девушка в зеркале говорит то же самое.
Привожу себя в порядок и возвращаюсь в комнату. Заглядываю в шкаф, где на вешалках хаотично висит одежда. Никакого намека на организацию по цветам. Никаких люксовых брендов.
С ногами забираюсь на кровать, проверяю профиль в соцсети – старую добрую страничку с закатами и обедами. Не думала, что буду так радоваться любительским фоткам.
Набираю Мелани и с трепетом слушаю гудки. Сердце колотится о ребра, словно обезумевшая в клетке птица.
– Да, – отвечает она сонным голосом.
– Это я, Мел.
– Какая такая я? Я бывают разные.
Замираю, крепче сжимая телефон. Не выдержу, если окажется, что она ненавидит меня и в этой жизни.
– Пеони! – восклицаю я.
– И незачем так кричать… – Слышится шорох. – Я могла спать еще целых пятнадцать минут.
– Прости, – облегченно выдыхаю я. – Мне нужно сказать тебе кое-что.
Она молчит. Я представляю ее голубые глаза, смотрящие с вниманием и недоверием.
– В общем, я соврала тебе, я не менеджер в кафе, я уборщица, поэтому Крег и заставлял меня мыть чашки. А впрочем, сейчас я вообще безработная.
Молчание затягивается.
– Почему ты не говорила?
– Мне тяжело признаваться тебе в этом. Ты идеал во всем! Не понимаю, зачем ты со мной дружишь. Ты такая красивая, умная и станешь отличным юристом, а я… стаканчик из-под кофе. И то от него есть хоть какая-то польза в отличие от меня.
– Это же не так.
– К сожалению, так. За последние… – я хочу сказать недели, но прикусываю язык, – за последнюю ночь я это отчетливо поняла.
Она долго молчит, а потом говорит:
– Пойми, для меня неважно, чем ты занимаешься. Будешь ли ты уборщицей, менеджером, юристом или актрисой. Я поддержу тебя в любом начинании, кроме торговли наркотиками, людьми, оружием и всем остальным, что противоречит закону, – добавляет она деловым тоном. – Я люблю тебя, несмотря ни на что, и хочу, чтобы ты была счастлива и делала то, что тебе нравится.
– Но как я могу быть уверена, что не ошибаюсь, если не знаю, что мне нравится?
– Так ошибайся! Если всегда делаешь только правильный выбор, то лишаешь себя возможности расти дальше.
– Эйнштейн?
– Хит Леджер[87], – усмехается она.
Я обдумываю эту фразу непозволительно долго. Мел громко вздыхает на том конце.
– Так ты не злишься? – интересуюсь я.
– С чего мне злиться? Наоборот, я горжусь тобой, твоей смелостью, силой, напором и все такое. Думаешь, мне не страшно? Я тоже боюсь и зачастую чересчур много думаю, упуская возможности, но не ты. Ты не боишься показаться странной или глупой. Ты храбрая, а храбрость – сумасшествие, одно из главных составляющих гениальности. Так что я даже завидую тебе.
– Для меня важно это слышать.
– И что это вдруг на тебя нашло?
– Я попала во вселенную, где стала известной актрисой, а потом влетела в дом на красной «Мазерати».
– Интересно-то как. – Она зевает, а после поспешно добавляет: – Ладно, расскажешь потом, сейчас мне пора вставать. Напишу позже.
После разговора с Мелани я долго сижу в тишине и улыбаюсь сама себе. Раньше я считала, что лучшее время – это период между ложью и ее разоблачением. Однако говорить правду намного приятнее – нет нужды напрягаться.
Надеваю старые джинсы и футболку с огурчиком Риком[88], на ней написано Wubba lubba dub dub[89] – моя мысль дня или, скорее, призыв. Бросаю взгляд на темноту под кроватью. Достаю оттуда коробку с хлопьями и, мысленно прощаясь, спускаю остатки в унитаз. Я должна начать длинный путь к здоровым отношениям с едой. И с собой…
На кухне тихо бормочет радио, пахнет свежеприготовленным омлетом. Папа заботливо разливает кофе в чашки разного цвета: зеленая – для мамы, красная – для Энн, желтая – для меня и синяя – для него. Он по-настоящему увлечен процессом, словно не просто готовит завтрак, который осядет в наших желудках, а создает лекарство от рака.
– Привет! – Он мельком смотрит на меня.
– Привет.
К сердцу обволакивающим медом стекается ностальгия вперемешку с щемящим счастьем. Как же я по нему скучала! По его вопросам, усталым теплым глазам, завтракам и даже по его привычке читать в темноте.
– Ты сегодня рано, – отмечает он.
Я прислоняюсь спиной к прохладной дверце холодильника. По телу пробегает табун мурашек.
– Пап, мне нужно… нужно признаться.
Он оборачивается. Я замолкаю, собираясь с силами. В том мире никто, кроме Крега, не был готов слушать меня так просто, без просьб, уговоров или мольбы.
– Я не хожу в колледж. Уже полгода.
Кровь отливает от конечностей. Я едва не теряю сознание.
Он не отвечает.
– Меня выгнали. – Я смотрю на ногти с облезшим лаком. – Выгнали, потому что я не ходила на занятия.
– Это хорошо, – выдыхает он.
Мои глаза округляются.
– Не то, что тебя выгнали, – поспешно добавляет он, – а то, что ты нашла в себе силы рассказать мне об этом.
– Тебе… тебе Энн сказала?
– Нет, – качает головой он. – Энн очень умная девочка, но не забывай, в кого она пошла.
Я невольно усмехаюсь, и он тоже, после чего мы становимся серьезными.
– Мне жаль. Жаль, что я не сказала раньше, что столько месяцев обманывала тебя. Я… сначала верила в то, что быстро достигну успеха и вам с мамой будет все равно, чем я занимаюсь. А потом, когда я получала отказ за отказом, поняла, что… что мне нечего вам сказать. – Голос затихает, пытаясь пробиться через ком в горле. – Когда я сидела в душных аудиториях, слушая профессоров, казалось, что во мне таится огромный потенциал, который я трачу впустую. Я придумала мир, где я талантлива и знаменита. Он так мне понравился, что я захотела очутиться в нем. Я искренне верила, что хочу сниматься в кино, что слава и деньги что-то исправят…
Я качаю головой, закусив губу.
– Сверкающий мир… Я так долго хотела в него попасть, но на самом деле мне это не нужно. Тот мир мне не нужен. Я просто хотела не быть бедной, не быть невидимкой. Не быть дурой. Но правда в том, что у меня нет никакого потенциала. Я ничуть не талантлива, и мне нечего предъявить миру. Я поняла это, а также то, что будет сложно, даже невозможно признаться в этом вам. Ведь вы всю жизнь положили на то, чтобы я, просидев несколько лет в душных аудиториях, добилась хоть чего-то в этой жизни.
– Нам никогда не будет все равно, чем ты занимаешься. Я понимаю, для тебя в двадцать лет мой возраст – недосягаемая вершина. Ты думаешь, я слишком стар, чтобы понять, но это не так. Мне тоже было двадцать, и не поверишь, но кажется, будто это было вчера. Я мучился и метался в попытке найти себя. Я многое прошел, чтобы очутиться там, где я сейчас есть. И да, я не так богат, как мне хотелось бы, неизвестен миру, но, думаю, я прожил достойную жизнь, воспитав с любимой женщиной двух замечательных дочерей.