1
«Кадиллак», заезжающий на парковку студии Джерри Стоуна, атакует толпа фанатов – девчонок возраста Энн. Они визжат, кричат и барабанят по дверям и окнам машины. Я завороженно и в то же время испуганно наблюдаю за ними. Подростковый зомби-апокалипсис. И почему они не в школе?
Это такие же девчонки, как Энн, такие же, какой несколько лет назад была я. Они думают, что я особенная, не зная о том, что творится за пределами экрана. Готова поспорить на все туфли Manolo Blahnik в гардеробной, эти дети поверят во все, что я скажу.
Перед съемками меня, как куклу, одевают в белый костюм, красят и поправляют укладку. Когда визажист (на этот раз мужчина) покидает комнату, я выдыхаю и разминаю руки, чтобы унять дрожь.
– Я переживу это, как и все остальное. Я справлюсь. – Девушка из зеркала говорит то же самое.
Кара отвлекается от телефонов и окидывает меня холодным взглядом, вопросительно поднимая тонкую бровь. Ей кажется, что я окончательно сбрендила. Мне тоже так кажется. Особенно сильно это чувство охватывает по утрам, когда я просыпаюсь в шикарном доме на холмах.
В тишине комнаты я в сотый, если не в тысячный раз прокручиваю в голове цифры, которые никак не становятся в нужном порядке…
Мелани!
Мелани помогла бы мне, она всегда находила нужные слова, когда внутренности сжимались тугим узлом от волнения или страха. Ночью я снова не сомкнула глаз, на этот раз намеренно. Я исписала не один лист в попытке вспомнить ее номер, хотя подозревала, что не свяжусь с ней. Но по какой-то необъяснимой причине эти чертовы семь цифр, до которых сжалось сознание, стали как никогда важны.
Никакая ты не звезда! Ты просто неудачница.
Если я не вспомню их, то со временем забуду и все остальное. Забуду, как папа читал газеты в полумраке гостиной под шоу Джерри Стоуна, как Энн ела лазанью на ужин, нырнув с головой в «Планету Красной камелии», как мама корпела над счетами и как Мелани заходила в кофейню, где я с пеной у рта спорила с Кевином по поводу количества положенных мне чашек кофе. Что, если придется попрощаться со старой жизнью, чтобы получить новую? От этой мысли стягивает виски.
Раздается стук. Я вздрагиваю. В гримерку вплывает Джерри Стоун. Сердце бьется где-то в горле. Кара встает.
– Пенни Прайс, доброе утро! Как дела? Как настроение? – Его широкую улыбку и пытливые голубые глаза я замечаю раньше, чем понимаю смысл произносимых им слов.
Когда он лезет обниматься, я обмякаю, будто нахожусь не в своем теле.
– В последний раз ты была здесь как начинающая актриса… Когда? – спрашивает он, отстранившись. – Года два назад? А теперь дашь фору любой знаменитости А-класса. Толпа на улице не стихает.
Я неловко улыбаюсь, пересиливая себя.
– Что ж, эфир скоро начнется. Собирайся с мыслями, не буду мешать.
– Джерри!
Он оборачивается.
– Мой отец смотрит вас со времен вечернего ток-шоу. Он сошел бы с ума, узнав, что я стою и говорю с вами.
Скорее, папа сошел бы с ума, узнав стоимость моего наряда, но я зачем-то пытаюсь польстить Стоуну.
Он усмехается:
– Это мой отец сошел бы с ума, узнав, что я стою и говорю с тобой. Впрочем, он и так спятил.
На этом беседа обрывается. Белоснежные виниры Стоуна и дорогой костюм скрываются за дверью.
– Что он имел в виду?
– У его отца деменция, – объясняет Кара. Судя по тону, это всем известно, но я слышу об этом впервые. – Он писал об этом в своей книге.
– Я не читала.
– Я тоже.
– И не стоило напоминать про вечернее шоу, – отмечает Кара.
– Это еще почему?
– Когда руководство канала дало ему дневное время вместо вечернего, его это подкосило. Ему не дали пинка под зад, но сместили пониже, чтобы не зарывался. С тех пор он пытается вернуть себе былое положение, порой перегибая палку… – Кара не продолжает, а мне неинтересно.
Закулисные интриги в жизни Стоуна волнуют меня примерно так же, как политика Намибии. Я без сил опускаюсь в кресло. Сердце колотится как ненормальное, во рту сухо. Я никогда не выступала перед такой большой аудиторией, тем более в прямом эфире центрального канала.
Один-девять-семь-четыре-девять-ноль-девять-два…
Бессмысленный поток цифр еле слышно звучит где-то в глубине, из-за чего я волнуюсь сильнее, представляя, как некрасиво будет выглядеть то, что я съела на завтрак, вне желудка. А так и будет, если я не возьму себя в руки.
Кара подходит сзади и опирается ладонями на спинку кресла. Наши взгляды встречаются в отражении.
– Каким бы милым он ни казался, не забывай, что он все же падальщик.
– Ты что, хочешь признать, что Итан прав?
Она пропускает мои слова мимо ушей.
– Хорошо думай, прежде чем отвечать. И не распространяйся о личной жизни, если не хочешь, чтобы завтра подробности появились в заголовках.
В дверь стучат три раза, но не входят.
– Осталось пять минут, – предупреждает Кара.
– Не знаю, – бормочу я, поправляя и без того отлично лежащие лацканы жакета, – Джерри показался милым.
– Естественно, – бросает Кара, открывая двери.
Мы выходим в полумрак длинного коридора, ведущего на сцену.
– Быть милой пираньей – его работа. – Кара быстро осматривает меня и поправляет прическу.
В коридоре творится безумие. Работники студии в черных футболках с надписью на спине «Шоу Джерри Стоуна» окружают, словно акулы истекающего кровью пловца. Десятки рук поправляют на мне одежду, в очередной раз припудривают, проводя кистью по лбу и щекам, и прикрепляют микрофон, а после один из них сопровождает меня и Кару до кулис, сообщая о моей готовности предстать перед публикой.
Но я не готова! Не готова! Я не готова к работе уборщицы, не то что к карьере голливудской актрисы!
Пять-четыре-три-девять-четыре-один…
Цифры так и не становятся в нужном порядке. Я осторожно выглядываю в зал: десятки – если не сотни – зрителей собрались, чтобы увидеть Пенни Прайс. Меня бьет мелкой дрожью.
Начинается отсчет. Десять.
Семь-пять-ноль-два-девять-четыре…
Цифр становится слишком много.
– Я должна сказать, я впервые на таком шоу… впервые на телевидении…
Девять.
– Смешно, – отшучивается Кара.
Восемь.
– Нет, правда…
Семь.
– Меня сейчас вырвет…
Шесть.
– Проглоти!
Пять.
– Сердце в пятки уходит…
Четыре
– Тебе что…
Три.
– …неуютно в больших душных залах, под пристальным взглядом миллионов американцев?
Два.
– Вперед!
Один.
Я выхожу под музыку, надев маску уверенности. В зале раздаются аплодисменты и одобрительный свист зрителей. Джерри наигранно приветствует меня, обнимает и приглашает сесть в одно из двух кресел. Аплодисменты и музыка стихают.
– Что за день, – говорит он, белоснежные зубы затмевают все остальное, прямо как в рекламе жвачки. – На улице восемьдесят четыре градуса[52], а здесь все сто восемьдесят, верно?
Снова раздаются аплодисменты.
– Надеюсь, что нет, – отвечаю я, – хочу, чтобы все вышли из студии целыми и невредимыми.
– Да-да, согласен. Но для некоторых это непростая задача. Ты видела, какая толпа собралась снаружи? А вы, ребята? – адресует он вопрос залу.
– Да, кажется, я могу покорить весь мир.
Голос становится другим, словно исходит не из моего рта.
Цифры! Черт, вспомнить бы правильный порядок этих цифр…
– Ты уже покорила, не сомневайся. «Планета Красной камелии» собрала восемьсот сорок миллионов долларов. И это только в США.
В зале раздаются бурные аплодисменты. Восемьсот сорок тысяч долларов или восемьсот сорок миллионов долларов? Когда питаешься картошкой фри и бургерами в McDonald’s, то тысячи долларов и миллионы звучат одинаково недосягаемо.
– Что чувствуешь по этому поводу? До этого ты не участвовала в настолько масштабных проектах.
– Это точно. – Самым кассовым проектом, в котором я участвовала, была реклама хлопьев «Гиннес». Мне заплатили за нее сто долларов. – Надеюсь, это только начало.
– Без сомнения, – кивает он. – Хочу отметить, что в этом костюме ты выглядишь потрясающе.
– Спасибо.
Представляю, как девушки и женщины по ту сторону экрана судорожно ищут эту модель в интернете. В свое время я делала так же. Фисташковое платье Эммы Стоун на «Оскаре» две тысячи пятнадцатого года до сих пор преследует меня в снах.
– Что нас ждет во второй части? Раскрой карты.
– К сожалению, не могу.
Цифры! Номер Мелани!
– Хоть что-нибудь. Когда начнутся съемки? Сколько продлятся?
– Я бы с радостью рассказала, но почти ничего не знаю.
Он картинно выдыхает.
– Ребята, я старался, но она крепкий орешек, – обращается он к залу. Раздаются смешки. – Еще одна не менее важная тема – Ричард Бэрлоу, известный не только своими книгами, но и колкими высказываниями.
Зал отзывается театральным возгласом, а Джерри берет в руки лист с текстом со столика между нашими креслами:
– Вот что он сказал в недавнем интервью, я зачитаю с твоего позволения: «Я хотел увидеть в фильме актрису, а получил голливудскую звезду. СМИ запудрили ей голову, из-за чего она растеряла весь имеющийся у нее талант». – Он поднимает взгляд. – Что скажешь? И это не все, он говорит подобное не первый раз. Тебе… тебе не обидно? Все в курсе, каким сложным был для тебя этот год. Сначала съемки и пресс-тур, а после эта ужасная авария.
Он тараторит и тараторит, а я чувствую себя убитым животным, бездыханное тельце которого закопали на заднем дворе, а потом откопали снова – и так без конца.
– Думаю, – медлю я, – он имеет право высказать любое мнение, какое посчитает нужным. Это же Ричард Бэрлоу.
– То есть ты согласна с тем, что он говорит?
Зал замирает в ожидании ответа.
– Нет, этого я не сказала.
– Значит, он не прав?
Черт возьми, в этом уравнении нет верных ответов, не так ли?
– На самом деле я ничего об этом не думаю. Я просто… делаю свою работу.
– Да, фанаты в зале и за его пределами готовы это подтвердить. – Джерри смотрит в камеру, а потом снова на меня: – Давай все же проясним ситуацию с аварией. Вокруг этого события до сих пор ходит немало слухов, которые мне хочется развеять, и, надеюсь, ты мне поможешь! – Он многозначительно затихает. – После случившегося ты не только провела несколько месяцев в клинике, но и работала с психотерапевтом. С чем это было связано?
– Что?
– Ты до сих пор продолжаешь терапию. Значит, тебе поставили диагноз?
«Что, нельзя было найти меньшего падальщика?» – звучит недовольный вопрос Итана, и внутренний голос вторит ему. Я-то думала, это будет милое интервью, мы пошутим и обсудим Пенни во всем ее великолепии, но, похоже, он не намерен добавлять мне очков, и теперь главная задача – не уйти в ноль. С этим я всегда справлялась из рук вон плохо.
Ладно, необходимо взять себя в руки. На первом курсе я должна была выступить с речью перед целым факультетом. Я жутко переживала, и папа дал мне совет: выбрать в зале одного человека и смотреть на него, представить, что он друг и я веду разговор только с ним. К сожалению, в студии нет человека, которому я хотела бы довериться.
– А мы не можем обсудить мою работу? Например, фильм, который недавно вышел на Netflix, – наконец выдаю я в попытке замять неловкость. К тому же сегодня утром я читала об этом фильме и даже посмотрела несколько интервью. Ничего особенного, но, по крайней мере, ничего скандального.
– Конечно-конечно, – отзывается он таким тоном, будто говорит: «Ты же не думаешь, что нас всерьез интересует твое творчество?». Он демонстративно кладет лист с вопросами текстом вниз, складывает руки на груди и вскидывает подбородок. Его нарочитые действия вызывают смех в зале.
Я оглядываю аудиторию, как дикое животное в клетке – посетителей зоопарка.
– Я прошла через это, начала новый этап и не хочу обсуждать те события, – голос звучит вполне твердо, чему я удивляюсь.
– Как скажешь.
Раньше я не верила, что секунда может длиться вечно, но именно за такое время передо мной проносится целая жизнь – жизнь Пенни Прайс. Сознание едва воспринимает увиденное, но конец запечатлевается в памяти четко. Внезапный мини-фильм, всплывший в голове, завершается резким ударом и темнотой, после которых остаться в живых мог лишь человек, родившийся в рубашке, каким, судя по всему, и оказалась Пенни Прайс.
– Что ж, я понимаю… – Джерри кивает, как болванчик. – Но раз уж ты напомнила о работе, хочу задать другой, не менее важный вопрос.
Стоун серьезно смотрит в камеру, а потом переводит взгляд на меня.
– Сегодня из достоверного источника стало известно, что на днях скончался отец Итана Хоупа…
Зрители изображают картинное удивление, охают и вздыхают. У меня отвисает челюсть. Два плюс два складывается как никогда быстро, и я до боли прикусываю язык, жалея, что он настолько длинный. Достоверный источник. Чертова Кара! Чертова Элайза! Что за игру они ведут?
– Это как-то повлияет на дату начала съемок «Планеты Красной камелии»? – буднично продолжает Джерри. – Итан наверняка сейчас подавлен и не приступит к проекту вовремя.
Я хмурюсь, сводя брови:
– Вы считаете, мы должны это обсуждать?
Он теряется, пытается скрыть истинные чувства за улыбкой.
– Вы не имеете права говорить об этом на всю страну. Это не ваша трагедия! Это личное…
Я не на шутку завожусь. По ту сторону камер Стоуну дают понять, что пора закругляться.
– В любом случае мы все с нетерпением ждем дня премьеры второй части «Планеты Красной камелии». – Он как ни в чем не бывало смотрит в камеру. – Прервемся на небольшую рекламу, а после обсудим главные новости прошедшей недели – не переключайтесь.
Зал разражается аплодисментами. Джерри подается ко мне.
– Спасибо, Пенни. Рад, что ты все же пришла, – в голосе ни капли обиды или удивления. Его ничуть не задела моя попытка защититься. Напротив, кажется, он ждал этого.
Телевизионный ублюдок! Он специально вывел меня на эмоции, чтобы поднять рейтинг.
В знак примирения он протягивает руку, но я оставляю ее висеть в воздухе. Одариваю его презрительным взглядом и поспешно скрываюсь за кулисами. Руки ассистента тянутся к поясу брюк, чтобы стащить микрофон.
– Можно быстрее? – вырывается у меня. Получив свободу, мчусь в гримерку, а Кара темной тенью движется за мной.
Слышу, как за ней закрывается дверь, стягиваю жакет и бросаю его в кресло. Запускаю руки в волосы и с силой сжимаю череп, вот бы раздавить его, как переспелый арбуз.
– Это худшее, что я видела за последние полгода, – заявляет Кара. – Ты пытаешься украсть славу Итана как никудышного гостя ток-шоу?
– Как ты могла так поступить с нами? Со мной… – шепчу я. В горле нарастает ком.
– Это было необходимо. – Она кидает свой телефон поверх жакета.
– Я сказала тебе про смерть отца Итана как другу. Я доверяла тебе!
Как глупо с моей стороны.
– А я сказала Элайзе, своему боссу, потому что это моя работа.
– Не стоило вам с Элайзой так поступать. Итан никогда вас не простит.
– Нам не нужно его прощение. Потом он поймет, что это для его же блага.
– Для его блага? Придать огласке личную трагедию – это ты называешь благом? Вы взяли его и выставили на витрину, словно кусок мяса.
Она тяжело выдыхает:
– Как бы это ни выглядело, мы действовали из лучших побуждений.
Почему все оправдывают сделанные гадости благими намерениями?
– Как бы ты меня ни убеждала, выглядит это мерзко. Что, если твою жизнь вывернут наизнанку?
Она горько усмехается:
– Даже если так, никому не будет до этого дела. В безвестности есть плюсы.
Тишина повисает мрачной тучей над нами. Раздается звонок. На экране высвечивается имя Элайзы. Кара принимает удар на себя.
2
Семь. Именно столько часов назад шоу Джерри Стоуна вышло в эфир. Запись интервью собрала миллионы просмотров и тысячи комментариев. Я прочитала большую часть из них – окунулась в историю по самую макушку, но так и не осмелилась позвонить Итану.
Мы встречаемся вечером и отправляемся на премьеру нового фильма по роману-бестселлеру Ричарда Бэрлоу. Итан не говорит ни слова. Боб заводит двигатель, и машина трогается с места.
– Я не думала, что так выйдет, – признаюсь я.
Итан молчит, отвернувшись к тонированному окну. У него ходят желваки.
К горлу подкатывает тошнота. Если бы он ударил меня, было бы не так противно, как ощущать сквозящее обидой молчание.
– Я рассказала Каре, потому что беспокоилась о тебе. Но я не просила посвящать в это Стоуна. Клянусь.
Молчание тянется так долго, что, кажется, он больше не заговорит со мной и никогда не простит меня.
– Ты вправду не понимаешь? – наконец спрашивает он. Во взгляде нет ни обиды, ни злости, скорее недоумение.
– Чего именно?
– Пьяница и пьяница, у которого умер отец, – разные понятия. Для Элайзы эта новость – подарок свыше. Я не хотел, чтобы кто-то знал. Я в курсе, как это работает, и понимаю, что она хочет сделать: провернуть со мной то же, что сделала с тобой…
Я поднимаю брови.
– Она хочет выставить меня жертвой обстоятельств, великим мучеником.
– Но ты же в самом деле мучаешься!
– Но я не просил жалости. Мне не нужна притворная, искусственная жалость, слышишь? – с нажимом спрашивает он, а потом холодно продолжает: – Я лучше буду мерзким, чем жалким. И помощь, а тем более Элайзы, мне не нужна.
Я киваю:
– Прости, что так вышло. Не злись!
– Я не злюсь, – отвечает он. – На тебя точно нет.
Он отворачивается к окну и тяжело выдыхает.
– Иногда забываю, что каждый, кто стремится к славе, рано или поздно сталкивается с ее последствиями.
3
Вспышки камер не прекращаются ни на миг. Шум и крики не стихают. Фотографы, журналисты и возбужденные фанаты толпятся у красной дорожки за ограждениями, готовые прорвать их, как взбесившаяся вода старую дамбу.
– Мы на премьере новой экранизации бестселлера Ричарда Бэрлоу «После заката»…
Вспышка.
– Сообщают, что известный затворник вскоре порадует нас своим присутствием…
Вспышка.
– А пока мы видим восходящих звезд Голливуда Итана Хоупа и Пенни Прайс, сыгравших в самой кассовой экранизации романа Ричарда Бэрлоу «Планета Красной камелии»…
– Пенни, сюда!
– Пенни, пожалуйста!
– Итан, повернитесь!
– Пенни, подбородок повыше!
– Пенни!
– Итан!
Камеры слепят глаза. Гул не утихает. Десятки голосов дают указания. Я растягиваю рот в улыбке и смотрю в разные камеры, оглушенная криками фотографов. Итан делает то же самое в паре футов от меня, а потом подходит вплотную, принимая заученную позу. Мы как Барби и Кен: я в красном платье в пол, а он – в угольно-черном смокинге, белоснежной рубашке и бабочке. Наверняка мы были бы неотразимы, если бы над нами не висела тень произошедшего на шоу Стоуна. К счастью, в отличие от меня Итан – прирожденный актер, поэтому гнетущие чувства он прячет так умело и профессионально, что произошедшее сегодня кажется плодом разыгравшегося воображения.
Итан берет меня за руку, поглаживает пальцы и идет вперед, а потом останавливается у ограждения, где у звездных гостей берут интервью.
Журналистка тычет ему микрофоном в лицо.
– Итан, как вы себя чувствуете после случившегося? – Она не называет смерть его отца смертью, но все прекрасно понимают, о чем речь. – С вашим появлением на красной дорожке уровень безумия достиг пика.
Итан не поддается на провокации.
– Все отлично. Быть здесь – огромная честь для нас, – отвечает он не своим голосом – тем, который предназначен для чтения и декламирования, голосом для беседы с незнакомцами. – Я прочитал «После заката» несколько лет назад, а теперь по ней сняли фильм, и мы будем в числе первых, кто его увидит.
– Недавно стало известно, что вскоре начнутся съемки второй части «Планеты Красной камелии». Этот фильм собираются снимать не по книгам. Что нас ждет в следующей части?
Итан ослепительно улыбается и проводит двумя пальцами по губам, словно застегивает молнию.
– Мои уста сомкнуты.
– Вам понравилось работать с мистером Бэрлоу?
– Естественно. Невероятный опыт! У такого талантливого человека есть чему поучиться.
Корреспондентка поворачивает микрофон в мою сторону.
– Пенни, что было лучшим на съемочной площадке?
Я теряюсь, щеки пылают – готова провалиться на месте.
– Возможность… работать с профессионалами, – отвечаю я, как обычно говорят знаменитости в интервью, когда им нечего сказать.
– В прошлом сезоне вы получили много наград. Какая из них самая значимая для вас?
– Возможность быть рядом с ней, – встревает в разговор Итан, сжимая мою руку, – потому что она украла мое сердце.
Он обворожительно улыбается, и это вкупе с признанием обезоруживает журналистку.
Я вспыхиваю. Как? Почему? Разве я заслужила это? Его слова превращают остатки серого вещества в кашу и заставляют сердце биться чаще. Итан как ни в чем не бывало прощается с репортерами и тянет меня к входу в кинотеатр. Сзади раздаются восторженные крики фанатов – на красной дорожке появляется король бестселлеров Ричард Бэрлоу.
4
Устроившись в бархатном кресле в медленно, но верно заполняющемся зале, я бессмысленно пялюсь в темный экран и взволнованно мну ткань платья цвета красного вина. Кара говорит, что это особенно модный цвет в нынешнем сезоне. Не знаю, чем он отличается от обычного темно-красного или бордового.
Итан садится рядом. Его не взбудоражило ни то, что произошло на красной дорожке, ни то, что вскоре соседние кресла займут знаменитые актеры и режиссеры.
Он берет меня за руку и целует в тыльную сторону ладони.
– Все будет хорошо, – говорит он просто, – я рядом.
– То, что ты сказал…
Он не моргая смотрит на меня.
– Да?
Я качаю головой, не в силах объяснить, насколько признательна за то, что он со мной.
– Нет, ничего…
«Потому что она украла мое сердце!» – снова и снова отдается эхом в голове. Итан Хоуп признался всему миру, что любит меня. В животе все скручивается, а мозги окончательно поджариваются.
– Переживаешь из-за Филлис?
Отвечаю не сразу. Это имя определенно всплывало в разговоре, но я никак не вспомню контекст. Это заставляет выпрямить спину и навострить уши, я как заяц, который чувствует приближающуюся опасность.
– У тебя же завтра прием? – спрашивает Итан, начиная сомневаться в правильности своих слов.
– Ну да.
Филлис! Итан говорил, что она прописывала мне лекарства. Придется лгать психотерапевту?
– Вот и мистер Зло, – шепчет Итан, перебивая ход моих мыслей. – Ричард Бэрлоу собственной персоной.
Я оборачиваюсь. Знаменитый писатель спускается по узкому проходу к первым рядам. Он больше похож на городского сумасшедшего, чем на знаменитость. В этом году ему исполнится пятьдесят, но он выглядит моложе. На нем поношенная футболка и джинсы. На футболке нарисован мозг, а под ним написано: «Используй его». Черные волосы писателя, давно не видавшие рук парикмахера, торчат в разные стороны, словно он только что проснулся и отправился в Taco Bell[53], но по дороге решил заскочить на премьеру экранизации. Бэрлоу почесывает затылок, а потом высокомерно оглядывает собравшихся и недовольно морщится, будто ему под нос подсунули носки, до этого неделю лежавшие в корзине для грязного белья.
– Бэрлоу – что с ним не так? – шепчу я Итану.
– У каждого своя теория на этот счет.
– Он немного странный, да?
Он усмехается.
– Ты немного странная, а он давно проехал эту остановку. Поговаривают, что он того… – Он крутит пальцем в воздухе в районе виска. – Как и все гении.
– А он гений?
– Наша ограниченность – его возможность быть интеллектуалом, – отвечает он многозначительно.
Ричард Бэрлоу садится в первом ряду, где больше не занято ни одного места.
– Он попросил освободить целый ряд, чтобы сидеть в одиночестве? Почему он не сидит с важными шишками в костюмах? – спрашиваю я.
– С продюсерами?
Так вот почему у них такой важный вид!
– Он презирает боссов.
– Вот как? Разве не они сделали его знаменитым?
– Ты же знаешь, они перекраивают его книги как хотят. Он жутко бесится из-за этого, но не может ничего сделать. Когда они выкупили права на его романы, он не был тем самым Ричардом Бэрлоу – королем бестселлеров, он был просто писателем с неплохими сюжетами. Заключив контракты, он потерял права на свои произведения. Теперь ему только и остается, что давать гневные интервью. Вот потому киноделы не особо его жалуют, но вместе с тем, – он подается ближе, понижая тон голоса, – мне кажется, они его боятся.
– Прямо-таки боятся?
Он кивает:
– Боятся. Нет ничего опаснее человека, которому нечего терять.
Зал полностью заполняется, проходит около десяти минут бессвязной болтовни ни о чем. Когда свет гаснет, гул стихает. Экран загорается. Я не читала книгу, поэтому происходящее следующие два часа для меня полная неожиданность.
Фильм «После заката» повествует о художнике Себастьяне, который жаждет славы и признания таланта. Ради этого он совершает одну подлость за другой, в том числе предает лучшего друга.
Со временем картины Себастьяна появляются на выставках. Он получает признание в узких кругах, но этого недостаточно. Вместо настоящих друзей его окружают люди, озабоченные только славой и деньгами. Жена Селеста – единственный человек, который искренне поддерживает и любит его. За вдохновением Себастьян отправляется в Европу: в страны, где когда-то творили Моне, Ван Гог и Гоген. Через несколько месяцев он узнает, что Селеста серьезно больна. Она умирает в одиночестве, пока он ищет славы и признания.
После путешествия карьера Себастьяна идет в гору. Искусствоведы высоко оценивают его творчество, он получает признание и деньги, но остается один со всеми почестями, которые ему теперь не нужны…
Когда последний кадр сменяется титрами, зал заполняет музыка, известные режиссеры и актеры разражаются овациями. Элита единогласно приняла новую экранизацию. Но я не могу. Не потому, что мне не понравилось. Напротив: история слишком глубоко отозвалась в сердце. Я сижу, не шевелясь и не дыша, в страхе спугнуть момент. Бэрлоу молчит, смотря вперед, не оборачивается, щелкает пальцами над ухом, пытаясь заглушить аплодисменты.
– Что скажешь? – спрашивает Итан в вестибюле.
– Все только что стоя аплодировали минут десять.
– Но ты нет.
– Мне показалось, что Бэрлоу этого не хотел.
– Думаю, тебе не показалось, потому что… – Он резко прерывается и переводит взгляд за мое плечо. – Мистер Бэрлоу!
Я оборачиваюсь. Писатель стоит на расстоянии вытянутой руки, белый и угрюмый, словно привидение.
– Добрый вечер, – говорит Итан. Он растерян, хотя ему-то уверенности не занимать. Впервые вижу его таким.
– Чертовы аплодисменты, – бормочет Бэрлоу себе под нос и громче добавляет: – Все равно что хлопать костру инквизиции.
Итан в порыве неловкости потирает лоб и отвечает:
– Но публика хорошо приняла фильм.
– И вы называете это фильмом, серьезно? А если бы я надел платье, то вы бы назвали меня мисс Америкой? Неудивительно, ведь у молодых людей никакого чувства прекрасного, – бурчит он и более спокойно добавляет: – Может, поэтому я не нахожу с ними общий язык…
– Ну что вы? Ваши слова – музыка для наших ушей, – отвечает Итан.
Бэрлоу проходит дальше, к выходу.
– Были рады повидаться, мистер Бэрлоу, – говорит Итан ему вслед.
– Не сотрясайте воздух, мне плевать.
Итан прикусывает губу, а я делаю шаг вперед.
– Мистер Бэрлоу!
Он нехотя оборачивается.
– Мисс Прайс, – отвечает он так, словно только что меня заметил.
– Мне понравился фильм. Возможно, он не так хорош, как книга, но я почувствовала, что вы хотели сказать.
– О, этот волшебный процесс самообмана! – Лицо расплывается в ленивой полуулыбке. – Но не пытайтесь мне польстить, мисс Прайс, потому что я знаю, что люди, подобные вам, пытаются понравиться всем на свете, а так вы никогда никому не понравитесь, что довольно паршиво, учитывая, что вы должны поддерживать статус новоиспеченной звезды.
Я в полном замешательстве. Разве я сказала что-то не то? Почему он так ведет себя?
– Я не понимаю…
– Мисс Прайс. – Он подходит ближе. – Вы когда-нибудь отдавали себя хоть чему-то без остатка?
– Пожалуй, – отзываюсь я.
Черт возьми, я полгода билась во всевозможные двери для того, чтобы получить роль в дурацкой рекламе, не говоря о том, сколько лет я мечтала быть знаменитой, стоять рядом с Итаном Хоупом и вести беседу с писателем, чьи книги разошлись по миру миллионными тиражами.
– Тогда вы должны понять, что я чувствую. Я отдал себя «Планете Красной камелии» без остатка, и в итоге мир увидел лучшее произведение, что я написал. А потом его экранизировали. Эти ублюдки из Голливуда превратили работу всей моей жизни в пафосный аттракцион, плюнув мне в лицо. И они продолжат это делать, будут клепать бессмысленные блокбастеры, не имеющие отношения к моим книгам. Станут зарабатывать деньги, танцуя на могиле моих мертвых надежд. Не без вашей помощи, хотя касательно вас мои ожидания были достаточно высоки.
– Вы ненавидите меня, потому что я испортила ваш фильм?
– Ну что вы! Я не ненавижу вас, ведь ваш вклад не так велик, как вам кажется. Я зол – ненавижу я себя.
– Понимаю, вы не лучшего мнения обо мне. – Вспотевшие ладони непроизвольно сжимаются в кулаки. – Но, несмотря на это, многие считают меня талантливой.
– Есть ли хоть малейшая вероятность того, что разговор вдруг пойдет не о вас? – спрашивает он и прячет руки в карманы, склоняя голову набок. – Не надо делать такое лицо, мисс Прайс. В этом мире есть кое-что более важное, чем тот факт, что вы мне не нравитесь. Но к чему я это? Вы, живущие в домах с престижными индексами[54], ничего не знаете о реальной жизни за вашими заборами… А теперь, если позволите, я откланяюсь. Да даже если не позволите, я все равно откланяюсь, потому что, как я и сказал, мне плевать.
Он резко разворачивается и уходит. Мы уязвленно смотрим ему вслед.
– Кто умер и оставил его таким козлом? – Я возмущенно вскидываю руки.
– Ты же в курсе, что «После заката» основана на реальных событиях. Жена Бэрлоу умерла от рака, так что для него эта история очень важна, а ее снова бессовестно переврали, – объясняет Итан, переводя взгляд с удаляющегося Бэрлоу на меня.
– И теперь он зол на весь мир, включая меня?
– Зачем ты вообще с ним заговорила?
– Пыталась… произвести впечатление.
– Тогда поздравляю. Если ты ждала для этого самое неподходящее время, это было как раз оно.
5
Романтические отношения звезд «Планеты Красной камелии» Итана Хоупа и Пенни Прайс долго оставались тайной. Пара покорила сердца миллионов зрителей после выхода экранизации короля бестселлеров Ричарда Бэрлоу. Фанаты во всем мире гадали, что их связывает: дружба или романтические отношения, ведь ранее на вопросы журналистов о личной жизни актеры предпочитали уходить от ответа.
Все прояснилось сегодня вечером на премьере экранизации романа Ричарда Бэрлоу «После заката» в Лос-Анджелесе. Итан Хоуп открыто признался в любви Пенни, сказав: «Она украла мое сердце». Социальные сети взорвались от радости и возмущения. Фанаты ликуют, остальные же считают, что история любви Итана Хоупа и Пенни Прайс – хорошо спланированный пиар-ход.
Будет ли удачным их союз, покажет время. А мы в предвкушении второй части «Планеты Красной камелии», хотя Ричард Бэрлоу и в этот раз не принимал участия в написании сценария. Писатель назвал первый фильм «пустышкой для цифрового поколения, которая не стоит внимания думающих зрителей».
Два года назад
Встреча с Элайзой, как и обещала Лили, по-настоящему изменила жизнь Пеони. Вудхаус не предлагала участие в заведомо провальных фильмах, не позволяла соглашаться на роли второго плана, ставила планку так высоко, что Пенни едва поспевала. Казалось, все, до чего дотрагивалась Элайза, превращалось в золото. В золото должна была превратиться и Пеони.
Все началось со смены имени – из него исчезла «о», ее место заняла «н». Позже исчезло и несколько фунтов с тела Пенни, а волосы по совету Элайзы приобрели светло-карамельный оттенок. После двух месяцев сотрудничества с Элайзой Пенни получила роль в популярном подростковом сериале, еще через пару – в независимом фильме, который сделал ее известной и был хорошо принят кинокритиками. Но это было только начало. Элайза готовила ее к чему-то большему, однако не раскрывала, к чему именно. И когда Пенни узнала, что Элайза замахнулась на главную роль в «Планете Красной камелии», ей стало не по себе от такой перспективы.
По случаю премьеры первого серьезного фильма Пенни устроили роскошную вечеринку на побережье Санта-Моники, где собралась съемочная группа и продюсеры. Элайза представила Пенни самому влиятельному из них – Эндрю Далтону, он приобрел право на экранизацию «Планеты Красной камелии» задолго до того, как книга стала бестселлером. Пробы не начались, а СМИ уже писали, что фильм станет хитом, ведь так случалось со всеми экранизациями короля бестселлеров Ричарда Бэрлоу.
– Пенни, я думаю, ты отлично подойдешь на эту роль, – сказал Эндрю, подавая бокал с шампанским.
Пенни льстили его комплименты, но в то же время смущали, как и его холодный и хитрый взгляд. Эндрю, давно разменявший пятый десяток, норовил подойти как можно ближе, хотя их представили друг другу всего десять минут назад. Однако беседа шла спокойно, и Пенни расслабилась. Эндрю говорил только на те темы, которые ей были интересны: старое кино, пьесы Бернарда Шоу и тяготы жизни в Голливуде – с ними сталкивались даже лучшие выпускники лос-анджелесских школ актерского мастерства.
Бокал следовал за бокалом. На четвертом она обнаружила себя в комнате с видом на пляж Санта-Моники. Здесь гости пили и болтали так же, как и в главном зале, но их было заметно меньше, позже они вовсе испарились. Едва слышно звучала музыка. Сумерки опустились на город.
– Удивительно, я и не думал, что девушки в наши дни любят читать, – заметил Эндрю и придвинулся к Пенни. Кожаный диван заскрипел под ним.
Пенни смотрела в окно, но не потому, что ее интересовал вид, – она не хотела смотреть на Далтона. Ее сердце быстро билось. Липкое чувство, которое она испытала, увидев продюсера впервые, охватило с удвоенной силой.
– Я видел запись постановки «Пигмалиона».
– Правда?
Пьеса получилась хорошей, а Пенни блистала в ней как никогда прежде – Лили заставляла ее репетировать часами напролет, пока фразы не стали вылетать изо рта Пенни так, будто принадлежали ей. Но, как и многие другие пьесы, постановка не получила широкого признания. Пенни не думала, что такие продюсеры, как Далтон, смотрят записи никому не интересных пьес.
– Да, – кивнул Эндрю и поставил бокал на низкий столик рядом с диваном. – И я был впечатлен: столько чувств, столько страсти… Мне кажется, роль в новой экранизации Бэрлоу должна достаться тебе.
Она замерла и перестала дышать, поскольку понимала, что это значит. Роль в такой картине сделает ее по-настоящему знаменитой. Именно к этому ее готовили родители с самого детства – быть звездой, блистать в лучах славы.
– Вы… хотите, чтобы я пришла на пробы?
Далтон хищно улыбнулся. Липкое чувство стало настолько сильным, что Пенни отпрянула, но уйти от удушающего внимания продюсера не смогла. Без предупреждений и просьб Эндрю взял ее за подбородок и поднял голову так, чтобы она посмотрела ему прямо в глаза, в холодные глаза рептилии, выражавшие одно: в этом мире все можно приобрести за деньги, и у меня их много, поэтому я куплю все, что пожелаю, в том числе тебя.
Пенни оцепенела.
– Позволь мне…
Эндрю не продолжил, но оба знали, о чем шла речь.
Его ладонь опустилась и легла на голую коленку Пенни. Прикосновение болезненно жгло кожу. Когда рука поднялась выше, под ткань платья, Пенни перехватила ее и резко откинула. Боясь реакции Далтона, Пенни попыталась вскочить, но продюсер надавил на ее плечи и с силой усадил обратно.
– Не нужно, – попросила она.
– Я не сделаю ничего, что тебе не понравится, – пообещал он почти по-отечески. – Ты же хочешь стать звездой? Элайза сказала, что хочешь.
– Я думала… надо играть.
– И мы сыграем.
Он запустил руку в карман и вытащил оттуда старую монету достоинством в цент. Пенни таких никогда прежде не видела. На лицевой стороне – профиль женщины, символ свободы, на реверсе – орел, широко расправивший крылья.
– Когда я не знаю, как поступить, предпочитаю довериться случаю, – объяснил он. – Это будет честно. Как думаешь?
Она не ответила. Внутри все кипело и бурлило. Руки вспотели и липли к платью.
– Я подброшу монетку. Она все решит. Орел – я буду главным. Свобода – ты. И самое важное – роль в любом случае станет твоей. Ты в выигрыше.
Не дожидаясь ответа, он высоко подкинул монету, и та, перевернувшись в воздухе несколько раз, упала в его большую ладонь, которую он накрыл другой. Он взглянул на Пенни, улыбнувшись уголком рта. Он не торопился узнать исход, тянул, заставляя ее сердце колотиться от страха и неизвестности. Для него это было забавой. Ему нравилось играть с ее чувствами, ведь в выигрыше при любом раскладе остался бы только он. Убрав ладонь, он протянул руку к ее лицу.
Монета лежала вверх орлом, широко расправившим крылья.