Тряхнула головой и пошла в его комнату. Плевать, если он сейчас еще не в состоянии с кем-то общаться. Но дверь была приоткрыта, потому я сначала прислушалась к музыке – он играл на гитаре, то есть не совсем раздавлен. Тренькал что-то незнакомое и без переходов переключался на другую мелодию. Последнюю я узнала: британская уже почти классика, которую так любят петь на французском – «Защити меня от моих желаний». Лучше бы он пел что-то более боевое, меня бы это обнадежило. Я распахнула дверь и вошла, боясь, что прогонит.
– А почему не поёшь?
Он ответил, к моему удивлению – с улыбкой:
– За столько лет отвык петь бесплатно. А поиграть пока можно.
– Тогда продолжай. Я не помешаю, если сяду там?
Саша пожал плечами, но гитару отставил. Переполз на кровать дальше, облокотился на подушки и уставился на меня в ожидании продолжения. Я все еще мешкала, потому он спросил в лоб:
– Все еще думаешь, Кристина? Не надо, я совершенно серьезно. Зинаиде я этого просто не могу объяснить, а твой друг – вообще отбитый на голову фанат. Но ты меня поймешь. Мне от их поддержки только труднее все принять. Сейчас, если от меня потребуются какие-то маневры – да тот же переезд – я должен думать и о них, а не только о себе. Плюс просто неприятно, что кто-то приносит себя в жертву, хотя я жертв вообще не просил. Потому если ты покинешь этот дом до вечера – я буду благодарен.
Говорил он вроде бы искренне и слишком спокойно. Я даже логику в его словах уловила – кажется, на его месте я рассуждала бы похожим образом. Как можно принимать помощь той же Зинаиды, но не платить ей? Ведь она не обязана работать, тратить свое время, однако будет это делать, не уговоришь прекратить. И все равно его слов пока для решения мне не хватило:
– Саша, три дня назад на вечеринке ты начал о чем-то говорить, нас прервали тем забавным стриптизом.
– А, ничего важного, забудь. Честное слово, выпил, пытался толкнуть какую-то философию, но уже толком и не помню, в чем ее суть.
– Мне показалось, что тогда ты собирался закончить чем-то глупым и романтичным.
– Романтичным? – усмехнулся он. – Из меня тот еще романтик, у Светланы спроси. О, кстати, и ей надо будет не забыть вернуть должок, заслужила.
Ладно, романтику я действительно могла просто придумать: мои эмоции требовали отражения, потому я и искала их в любом отголоске. Хотя иногда возникало ощущение, будто мы с ним скребемся в одну и ту же дверь с разных сторон, но сами же мешаем ее открыть в любую сторону – и это чувство тоже могло быть надуманным. Но меня убивала его нынешняя безмятежность. Ему бы сейчас психовать, паниковать или хотя бы лежать раздавленной лепешкой, но он будто бы включил какую-то броню. Уезжать захотелось еще меньше:
– Послушай, я вот что думаю – я могу устроиться в такси. Если ты пока останешься в этом доме и если из комнаты не выгонишь, тогда я сэкономлю на аренде, те же деньги потратим на продукты. Я действительно думаю, что сейчас остаться вместе будет самым экономным вариантом для всех четверых.
– Сомневаюсь, – зачем-то уперся он. – Автобусы отсюда ходят, но замучаешься мотаться. По-моему, никакой выгоды. Если и Гошу уговоришь, я на самом деле испытаю облегчение. Вы с чего взяли, что я уже на мели? У меня были такие заработки, которые при всем желании потратить не получилось бы. Вы всерьез думаете, что втроем будете вытягивать меня, который за месяц зарабатывал на себя и на сотню таких приблуд? А как, по-вашему, я себя чувствовать должен, когда вы так настойчиво убиваете мою самооценку?
– Останусь, – я тоже умею включать броню, если чувствую, что она уместна. – В гробу я видала твою самооценку, уважаемый Александр. Только при одном условии – ты извинишься за обман. Потому что я тогда за тебя всерьез переживала!
– А если не извинюсь, этот разговор наконец-то закончится? – он улыбнулся еще шире. – Тогда я в гробу видал твои переживания, уважаемая Кристина.
Точно, не уеду. С ним что-то не так, он всегда, даже в самом начале, нарушал границу между нами, часто меня провоцировал, выводил на смех или вел себя не как начальник с подчиненной. В любом случае еще ни разу между нами не было такого холодка – меня поначалу это выбивало из колеи, но теперь отличие было заметно. Человек, который с самого начала знакомства всеми силами меня приближал, вдруг вытянул руку и отодвинул резко. И произошло это так быстро, как будто я лично отвечала за возникшую в его карьере катастрофу. С чего бы? Неужели только из-за нежелания, чтобы кто-то видел его уязвимым?
– Хорошо, уговорил, я останусь, – я тоже улыбалась. Надеюсь, выглядело хоть немного издевательски. – Кстати, это несправедливо. Я про твою мать. Ни одна мать не поступила бы так с ребенком, если бы в ней была хоть капля любви, даже если сынок действительно уродился таким подлецом, как она расписывает. Рано или поздно это все поймут: не сходятся ее действия с тем, что она заявляет!
– Мне не нужны твои жалостливые сопли, Кристина. Сейчас я немного побуду в апатии, потом возьму себя в руки, потом снова поднимусь. А ей светит только судебный запрет на приближение – до этого я не успокоюсь.
– Хорошо, что у тебя есть план, но эта ненависть… Прости, что лезу не в свое дело, Саш. Неужели не проще ее простить и забыть?
Он наконец-то перестал улыбаться – я своим наглым вмешательством добилась хоть какой-то серьезности. Посмотрел на меня прямо и все-таки ответил, зачем-то углубляясь в детали, которые его, похоже, слишком сильно беспокоили:
– Простил бы, если бы она хоть раз в моей жизни появилась до того, как я стал популярен. Она даже на похороны отца не явилась, брат ее младший забежал на поминки, а у нее нашлись дела важнее. Смотреть на меня не хотела, на самую главную ошибку своей молодости. А когда второй альбом разошелся хитами, она впервые нарисовалась. Это как же так получилось, что я, ее кровиночка, в роскоши купаюсь, когда она каждую копейку должна считать? Для себя пожить хотела, а тут такой бонус из старой ошибки появился, почему бы не попытаться его поиметь?
– Понимаю. Но эта ненависть убивает тебя быстрее, чем ее.
– Неправда. Эта ненависть – мой движок. Я никогда не сдамся хотя бы для того, чтобы каждая минута моей жизни, каждое мое появление на экране сводили ее с ума.
Под шикарной оболочкой общего любимца, красавца, обожаемого фанатами кумира с недюжинным талантом я вдруг рассмотрела мальчика-подростка, которому когда-то сделали очень больно. До сих пор я считала, что его взрастила отцовская любовь, но оказалось наоборот – он питается злостью к матери. И чего бы он ни добился – это останется с ним, навсегда изменив характер и отношение к людям. Но жалости я не почувствовала, лишь понимание: мы зря все переживаем, он выкарабкается. И поднимется еще выше. Он будет богат, популярен и успешен назло. Будет ли при этом счастливым – большой вопрос, но потопить его никому не под силу.
А пока надо ему дать свободу пережить первый этап выхода, он ведь запланировал немного апатии, и апатия требует одиночества, а не назойливой поддержки. Я встала:
– Пойду спрошу у наших хозяйственников, не придумают ли они и мне какое-нибудь занятие, пока я работу не нашла. И да, я остаюсь. Когда еще поживу в таком прекрасном доме?
– Кристина, я никогда не думал, что ты такая наглая.
– Я о тебе тоже многого не знала, сегодня день открытий, Саш.
Вышла, так и не удостоверившись по выражению лица, обрадовала или огорчила его моя решительность.
День прошел уныло – никто никуда не поехал, а все разговоры были подчеркнуто натужными, Гоша буквально придумывал себе работу и бегал туда-сюда, чтобы создавалось ощущение приятных хлопот, а не черной депрессии. Зинаида тоже через пару часов погрузилась в себя, она не изображала, что рада моему решению остаться, думала о чем-то своем. Я почувствовала себя еще сильнее не в своей тарелке – неужели действительно просто навязываюсь людям, у которых и без меня хватает проблем?
Несколько часов непривычной тишины и синюшной тоски, несколько безуспешных попыток завязать пустую болтовню, но главный человек в этом доме, с которым и следовало согласовывать все решения, так за весь день из своей комнаты и не вышел. В итоге его скандалом на ужин вытащила Зинаида, которая пригрозила отнести еду в спальню и кормить с ложки. С ней Саша по-прежнему не умел спорить и потому все-таки присоединился к поздневечернему застолью.
И вдруг произошла точно та же картина, которую мы имели несчастье лицезреть за завтраком. После звонка и ответа Зинаиды громко хлопнула входная дверь – снова влетел Егор Михайлович. Все такой же злой, расстроенный, но за столько часов еще и взвинченный до ярости, которую поспешил выплеснуть на нас:
– А вы почему все здесь? Еще не поняли? Все уволены!
Я едва не рассмеялась от накатившего облегчения, потому не удержалась:
– Быстро же у вас, продюсеров, полгода проходят! Мы даже соскучиться по вам не успели.
– Заткнись, щенячка безмозглая, тебя бы я еще спрашивал!
Саша тоже с усмешкой позвал:
– Егор Михайлович, какими судьбами опять надрываетесь? Решили денежные излишки на такси прокатать, чтобы не отвлекали?
– И ты заткнись, придурок! – он рухнул напротив него. – Короче, готовься, будем пилить документалку. Последнюю песню выпустим синглом, но надо сразу записывать альбом. С интервью пока непонятно, но буду решать. Учти, в ближайшие два месяца спать тебе будет некогда – поцелуешь в каждую задницу, на которую покажу пальцем, снимешься в любой рекламе, даже, мать его, стирального порошка. Двери сейчас закроют все – надо будет долбить, пока заново не откроются, потому финансовый провал обеспечен. Не нравятся бесплатные выступления без всякого райдера? Теперь понравятся. Фонд имени твоего отца организуем, чтобы каждая шавка увидела его святым человеком, который воспитал такого морального калеку, потому что его рано забрала болезнь. Дом выставляй на продажу – профессионалы бесплатно не работают, плюс не помешают ценные подарки. Если все сложится, то до октября разгребем. Если не сложится, тогда я заберу обе твои почки и мозг. Хотя нахрен мне твой мозг? Надо брать что-то рабочее. У