Ты за своего жида боялась, за жиденка тряслась, а меня использовала как разменную монету. Да я из-за тебя всю жизнь мог себе порушить! И неизвестно еще, чем все это кончится для меня и моей семьи. Ведь я знаешь, у кого хлопотал за твоего сына? Знаешь, что они мне ответили? Знаешь, как и какой ценой стоило мне уговорить их позабыть мою просьбу? А ведь ты скрыла от меня все жидовские затеи [Шраер-Петров 2014: 265–266].
Герберт Анатольевич больше не способен и не намерен это терпеть. После гибели жены и сына он отбрасывает все нравственные ограничения и превращается в хладнокровного убийцу. Первая его жертва – бывший ухажер Татьяны Павел Терехин, которого доктор Левитин обвиняет в том, что тот не воспрепятствовал отправке его сына Анатолия в Афганистан. После гибели Анатолия и последовавшей за этим смерти Татьяны (она умирает от горя) доктор Левитин приглашает Терехина на поминки к себе домой. Заканчивается все тем, что он подсыпает Павлу в бокал смертельную дозу яда. Читая этот эпизод, трудно не вспомнить «дело врачей», когда Кремль оболгал врачей-евреев, обвинив их в заговоре с целью погубить советских вождей. Высмеивая этот средневековый навет, Шраер-Петров будто говорит читателям: не было никакого еврейского заговора против советской власти, однако не думай, дорогой читатель, что мы вовсе не помышляли ни о чем подобном в отношении наших врагов. И, кстати, вот как мог бы повести себя я!
Но доктор Левитин на этом не останавливается. До этого у него произошли мучительные столкновения с двумя женщинами: грубой и мерзкой старухой машинисткой из печально известного ОВИРа, где Герберт Анатольевич, как и многие реальные советские евреи, включая и автора романа Давида Шраера-Петрова с семьей, узнавали, что им отказано в выезде, и с не менее отвратительной старухой – служащей соседней гомеопатической аптеки. В глазах доктора Левитина эти две стервятницы с их объемистыми картотеками, полными сведений о жизни советских евреев, становятся символами судьбы – жизни и смерти – тысяч людей. Убийство этих старух-стервятниц, как теперь представляется, приближает уничтожение ненавистного режима. В воображении доктора Левитина старуха из ОВИРа и старуха из гомеопатической аптеки на улице Герцена сливаются воедино, мистическим образом преображаясь в зловещую старую Сову, во власти которой находятся судьбы евреев-отказников. Доктор Левитин решает сначала уничтожить чудовищную сотрудницу ОВИРа, но не застает ее на службе. Он сразу же направляется в гомеопатическую аптеку, чтобы там убить другую старуху; он губит и ее саму, и ее ненавистную картотеку в пожаре отмщения, в котором и сам обгорает до неузнаваемости. Подобно библейскому Самсону, доктор Левитин пытается обрушить столпы злокозненного храма ценой самопожертвования.
Перевела с английского Александра Глебовская
Жуков 1953 – Жуков Ю. А. Террористический акт в Тель-Авиве и фальшивая игра правителей Израиля // Правда. 1953. 14 февр. С. 4.
Шраер-Петров 2014 – Шраер-Петров Д. Герберт и Нэлли. М.: Книжники, 2014.
Эренбург 1941 – Эренбург И. Г. Выступление на Еврейском митинге для Америки // Известия. 1941. 26 авг.
Эренбург 1942 – Эренбург И. Г. Евреи // Красная звезда. 1942.1 нояб. Эренбург 1944а – Эренбург И. Г. Накануне // Правда. 1944. 7 авг.
Эренбург 19446 – Эренбург И. Г. Торжество человека // Правда. 1944. 29 апр.
Shrayer-Petrov 2018 – Shrayer-Petrov D. Doctor Levitin I ed. and with notes by M. D. Shrayer; transl. by A. B. Bronstein, A. I. Fleszar, M. D. Shrayer. Detroit: Wayne State University Press, 2018.
Arad 2010 – Arad Y. In the Shadow of the Red Banner: Soviet Jews in the War Against Nazi Germany. New York: Gefen Books; Jerusalem: Yad Vashem, 2010.
Murav, Estraikh 2014 – Soviet Jews in World War II: Fighting, Witnessing, Remembering / ed. by H. Murav, G. Estraikh. Boston: Academic Studies Press, 2014.
Rubenstein 1999 – Rubenstein J. Tangled Loyalties: The Life and Times of Ilya Ehrenburg. Tuscaloosa: University of Alabama Press, 1999.
Rubenstein 2017 – Rubenstein J. The Last Days of Stalin. New Haven: Yale University Press, 2017.
Shrayer 2007 – An Anthology of Jewish-Russian Literature: Two Centuries of Dual Identity in Prose and Poetry. 1801–2001 / ed. by M. D. Shrayer. 2 vols. Armonk, NY: M. E. Sharpe, 2007.
О литературной традиции и литературных авторитетах в романе Давида Шраера-Петрова «Доктор Левитин»[166]
Брайан Горовиц
Читатели «Доктора Левитина», первого романа трилогии Давида Шраера-Петрова об отказниках, неизбежно приходят к выводу, что, несмотря на связь автора с литературой нонконформизма, этот текст пропитан русской литературной традицией и русско-еврейской культурой[167]. Притом что нонконформизм существует во множестве разновидностей, у него все-таки есть определенные границы: нонконформист объявляет о разрыве с официальной литературой и выбирает альтернативную литературную идентичность, а также альтернативных литературных предшественников и альтернативные источники влияния. Однако вразрез с тем, чего мы ждем от нонконформистов (их принято считать либо сторонниками авангарда и экспериментаторства, либо идеологическими или духовными бунтарями), в этом романе Шраера-Петрова присутствует тональность, связывающая его с двумя по сути своей консервативными традициями: великой традицией русской литературы XIX века и русско-еврейской культурной традицией. А именно, вместо того чтобы, как предлагал Маяковский, сбросить традицию с парохода современности, Шраер-Петров держится за нее и задействует литературные лекала высокой русской культуры в качестве инструмента сюжето-сложения, средства выражения и характеристики персонажей. Голос повествователя, который часто (и не только в авторских отступлениях) напоминает голос главного героя, доктора Герберта Анатольевича Левитина, воплощает в себе язык и культуру утонченности, интеллигентности, чести и традиции. В романе описана личная трагедия (смерть сына и жены Левитина и его отмщение через самопожертвование), однако трагедия имеет и идеологическое измерение: культура не может выжить в чуждом ей мире.
В советской речи слово «нонконформист» приобрело особый смысл, который не следует отождествлять только с особенностями художественного метода [Кацман 2017: 255]. На деле роман «Доктор Левитин» во многом традиционен и каноничен. Например, рассказчик не только время от времени пользуется голосом Герберта Левитина (то есть обращается к приему несобственнопрямой речи [erlebte Rede]); он и звучанием собственного голоса похож на главного героя романа доктора Левитина: это типичный русский интеллигент среднего возраста, жизненные ценности которого основаны на русской литературной традиции с ее упором на поиск правды и справедливости, труд на благо человечества и бережное отношение к культуре. Кроме того, к русской классической традиции роман обращается, когда речь заходит о семье, любви, роли государства и еврейском вопросе. Возникает в нем и тема литературных двойников; знаменитым примером такого двойника служит Голядкин из «Двойника» Ф. М. Достоевского. Соответственно, в романе поднят вопрос об отношении искусства к жизни.
В то же время «Доктор Левитин», написанный «в стол» в 1979–1980 годах, когда Шраер-Петров превратился в отказника и был изгнан из официальных научных и литературных кругов, принадлежит своему времени и является отображением конкретного исторического момента[168]. В завязке сюжета мы видим счастливого человека Герберта Анатольевича Левитина, еврея-интеллигента средних лет, врача, профессора – на момент начала повествования он находится в точке А. В точку Б доктор Левитин прибудет совсем другим[169]. Он поймет, что выдающийся ум, эрудиция и трудолюбие – вовсе не гарантия того, что он окажется победителем в той игре на выживание, которой стала эмиграция из СССР. Стоит доктору Левитину объявить о своем желании уехать, как он сам и его семья попадают в крайне уязвимое положение, суть которого он не мог ни предвидеть, ни просчитать.
Как выглядела жизнь в Москве в конце 1970-х? Вопреки тому, что думают американцы, Homo sovieticus далеко не во всем был несчастен. У него было многое из того, чего не хватало многим людям на «Западе»: у Герберта Анатольевича любимая творческая работа, отличная квартира в столице, красивая любящая жена Татьяна, здоровый и одаренный сын Анатолий. Тем не менее автор предрекает грядущую бурю: «Московские евреи были разбужены накатывающейся из провинции волной отъездов, но эта волна как будто бы миновала семью Левитиных. Им жилось не худо, а стадность в общественных делах и науке Герберт Анатольевич отрицал» [Шраер-Петров 2014: 8][170].
Какие побуждения могут быть у такого человека, не склонного идти вместе с толпой? На первый взгляд он прежде всего хочет спасти сына от призыва в армию, так как это грозит отправкой в Афганистан и бессмысленной гибелью. Однако со временем читатель понимает, что дело не только в этом: Герберт Анатольевич неспособен существовать без чувства собственного достоинства: этнического, профессионального, духовного, – а в советской России это большой дефицит.
Роман начинается in medias res в 1979 году. Тут нужно остановиться и вспомнить, что первая встреча России и евреев произошла далеко не в этом году, история их отношений была долгой и тягостной (по крайней мере, для евреев). Хотя поздней брежневской эпохе предшествовало много страшного, сама она выглядела вполне буднично. Антисемитизм – и государственный, и бытовой – оставался фактом реальности, однако с ним можно было научиться жить. Недавние подавления протестов в Будапеште и Праге вызывали отвращение у всякого гуманиста, однако, если вдуматься, СССР даже приносил определенную пользу в области социального обеспечения и образования – пусть даже и в ущерб себе и странам в орбите своего влияния – на Кубе, в Африке, в некоторых регионах Азии. Повседневная жизнь была не так уж убога: в столичных магазинах продавались основные продукты, космонавты летали в космос, и хотя по уровню жизни Москва весьма уступала Парижу, она намного опережала Хабаровск.