Б. Л.] присутствуют в тексте. «В одном только случае – совпадение сюжетного ядра со смертью героя – сюжетный эпилог (Nachgeschichte) может поглощаться серединной частью, самой “Geschichte” сюжета» [Петровский 1927: 73]. Так произошло и в этой новелле: выстрел в Сталина, кульминация «самой “Geschichte”», поглощает Nachgeschichte. Но что же происходит в новелле? Актер смертельно напуган или убит? Смертельно напуган или убит актер или Сталин? Это остается недосказанным. Петровский пишет:
Эффект неполной развязки — в том, что смысловой центр тяжести рассказа ретроспективно переносится с фактов на отношение к ним. Фактически (сюжетно) узел не развязан, но архитектонически (формально) все компоненты налицо, только место развязки заполнено особым (не фактическим) смысловым содержанием [Петровский 1927: 87].
Так убит ли актер? Убит ли Сталин?
Петровский делает важное замечание относительно цельности и завершенности новеллы: «Недоговоренность развязки не есть незаконченность рассказа, ибо законченность рассказа определяется его изложением и композицией, а не законченностью жизненного какого-то содержания, всегда фиктивного в художественном произведении» [Петровский 1927: 87]. В этом смысле «Обед с вождем» – новелла безусловно законченная.
Когда Сталин канул в бездну анекдотов и стал чем-то вроде Чапаева, он тем самым обрел подлинное бессмертие. И сегодня в России десятки тысяч людей по-прежнему почитают тирана и тоскуют по его своеволию и авторитарности. Его «обаяние» выросло из подлой радости ночного стука к соседям, а не к тебе. Прежде чем обрести кавычки, это умение манипулировать эмоциями людей было замечено городским фольклором.
После первого прочтения этой новеллы озадачивает ее название. Почему «Обед с вождем», а не «Обед со Сталиным»? (В английском переводе, давшем название книге рассказов Шраера-Петрова, этот вопрос разрешается в пользу большей исторической ясности: «Dinner with Stalin».) Ведь Гриша возвращается из аэропорта со Сталиным, а не с актером, чьего имени мы так никогда и не узнаем. Именно присутствие Сталина делает Гришу – крупного, «с бычьей шеей» мужчину – таким жалким, поникшим, семенящим. Роль заглавия – служить камертоном к повествованию, но не только. Заглавие – это еще и синекдоха самой новеллы. Согласие на обед с вождем заранее провоцирует всех присутствующих на обеде, требует их соучастия в этической легитимации вождя. Разделить с ним стол – значит в какой-то мере простить и понять сотрапезника.
«На что указывает заглавие новеллы?» – задается вопросом Петровский. И продолжает:
Оно естественно должно выделять существенный момент рассказа. Всякий рассказ, в конце концов, есть рассказ о том, что гласит заглавие. <…> Но заглавие стоит вне временной последовательности изложения. Оно не столько в начале, сколько над, поверх всей новеллы. Его значение – не значение начала новеллы, но соотносительно новелле в ее целом. Между новеллой и ее заглавием отношение синекдохическое: заглавие соподразумевает содержание новеллы [Петровский 1927: 92].
Вспомним, что осмысление Сталина в литературе началось после его смерти. В числе первых к его фигуре обратился Василий Гроссман. Сталин относился к Гроссману с недоверием, но не посадил, не наказал, хотя самолично вычеркивал каждый год из списков кандидатов в лауреаты Сталинской премии. А некоторых дописывал. Гроссмана вычеркивал. Но не посадил, не уничтожил, не обделил, а позволил писать, как и всем. Единственная поправка была внесена в роман – очень уж хотел Гроссман назвать роман «Сталинград». Но тут выступил Михаил Шолохов, который сказал: «Нашли, кому доверить писать о Сталинграде!» У Сталина была своя иерархия, слово Шолохова до него долетело. По рассказам Семена Липкина, Гроссману передали, что роман не может так называться.
Сталин для Гроссмана – это совершенно магическая фигура. Художественное открытие Гроссмана заключалось в том, что образ Сталина у него был лишен психологии. Гроссман не изучает психологию Сталина так, как позже пытался ее исследовать, обильно черпая из разных источников, Анатолий Рыбаков в романе «Дети Арбата». Психология проявлялась лишь в поступках, а психологического анализа образа Сталина в прозе Гроссмана нет принципиально. Сталин был «чем-то», что не поддается психологическому анализу. Поступки Сталина имели роковые последствия, а рок – это судьба. Они могли приносить счастье, могли приносить невероятное, непереживаемое горе. Гроссман показывает поступки. Сталин запел песенку – и холод пробирает от ужаса последствий. Сталин расписался на бумаге – и целые народы переселяются в те места, где никогда не жили люди. Сталин сделал звонок Пастернаку, и об этом звонке запомнили навсегда, попросту навсегда. Для Гроссмана Сталин – это символ порабощения человека. Это один человек, сковавший цепями миллион.
Две главки романа «Жизнь и судьба» посвящены только Сталину. Прежде чем появиться в них, Сталин отражается в образах-«зеркалах» и проявляется в судьбах различных героев романа. Сталин показан глазами людей, наблюдающих его, следящих за ним. Образ тирана соткан из страха и преклонения, ненависти и любви, преданности и провокации. Страшная жизнь была устроена им самим и поддерживалась устойчивым режимом многие десятилетия после его смерти.
В последнем произведении Гроссмана «Добро вам!», опубликованном после смерти писателя, уже на первых страницах появляется колоссальный памятник Сталину. Никто не встретил писателя, приехавшего в Ереван, чтобы перевести на русский язык роман армянского прозаика. Его встречал огромный Сталин, нависший над городом. Даже космонавт, прилетевший с далекой планеты, сразу же увидел бы и узнал Сталина, возвышающегося над столицей Армении, замечает Гроссман. Вместе с постаментом высота памятника составляла 78 метров. Казалось, что облака касаются бронзовой фуражки на его голове:
Он высится над Ереваном, над Арменией, он высится над Россией, над Украиной, над Черным и Каспийским морями, над Ледовитым океаном, над восточносибирской тайгой, над песками Казахстана. Сталин – государство. <…> Все головы склонились перед хозяином, вождем, строителем Советского государства. Государство Сталина выразило характер Сталина. В характере Сталина выразился характер построенного им государства [Гроссман 1998: 151].
Книга Ильи Суслова (в свое время, до эмиграции, основавшего популярный «Клуб 12 стульев» в «Литературной газете»), изданная в 1981 году в США, называется «Рассказы о товарище Сталине и других товарищах» [Суслов 1981]. Ее основой стал беллетризованный фольклор о Сталине. Рецензент «Континента» замечает, что
…сам стиль этих рассказов (хотя есть среди них и общеизвестные анекдоты), сам стиль их пародирует стиль назидательных «житийных» слюняво-дидактических рассказов о Ленине или о Дзержинском. Короче, стиль этих рассказов, точно спародированный Сусловым, – не просто розовая водичка: сам факт появления такого «житийного» стиля выдает с головой идеологию, показывая, что она – попытка создания религии без Бога, что она сама есть пародия на религию. Таким образом, рассказы И. Суслова – пародия на пародию [Рец. на Суслов 1982: 412].
Вот пример, подходящий для анализируемой новеллы:
Двойник
К товарищу Сталину прибежал товарищ Берия и сказал:
– Товарищ Сталин, по Москве ходит ваш двойник. Рост такой же, и возраст, и голос, и усы. Что будем делать, товарищ Сталин?
– Расстрелять! – коротко сказал товарищ Сталин.
– А может быть, сбреем усы? – задумчиво спросил товарищ Берия.
– Можно и так, – согласился товарищ Сталин [Суслов 1975:212].
Так что усы – устойчивая примета восприятия Сталина. Заезжий актер в новелле Шраера-Петрова отказывается от «Сталина в себе», когда, завидев направленное на него ружье, срывает с себя наклеенные усы – символ двойничества.
Рассказы Суслова о Сталине разошлись по сборникам городского (или «интеллигентского») фольклора. Их можно увидеть в сборнике «Советский Союз в зеркале политического анекдота» (1985, расширенное издание 1987) под редакцией Доры Штурман и Сергея Тиктина, в двухтомнике Юрия Борева «Сталиниада» (1990) и «Фарисея» (1992). На самого Суслова, конечно, ссылки там нет. Но и Суслов, публикуя свои рассказы, заимствовал их из услышанных преданий и анекдотов. Писал о Сталине, а получался Чапаев популярных анекдотов советского времени.
Рассказ Анатолия Гладилина «Репетиция в пятницу», написанный в 1974 году, но опубликованный уже в эмиграции [Гладилин 1978:3-21] (в России впервые опубликован в 1991 году), напомнил о возможности сталинистской реставрации. Рассказ основан на фантастических обстоятельствах: Сталин вынесен из мавзолея, но не похоронен, а сохранен для возвращения в лучшие времена. На глазах у изумленного охранника Иосиф Виссарионович поднимается из комфортабельного, модифицированного и приспособленного для многолетнего хранения гроба и выходит из своего убежища. Появление Сталина на областном партхозактиве повергает всех в трепет, но только поначалу. Сразу же находятся люди, которые организуют массовое поклонение вернувшемуся в строй вождю. Румяные комсомольцы прямо в фойе организуют «стихийно складывающиеся» научно-теоретические семинары, посвященные сталинскому наследию.
Однако все уже не так в некогда могучей и отлаженной сталинской империи. Невозможно даже собрать на городской площади митинг: рабочий день окончился, кто не напился – пошел домой смотреть телевизор, а даже по местному телевидению Сталину не дают возможности выступить. В самом деле, транслируется грандиозный футбольный матч, и тот, кто прервет эту трансляцию даже ради политического мероприятия, навсегда окажется врагом трудового советского народа.
Но и это еще не все. Проблема гораздо глубже: у власти теперь неосталинисты, которые, прикрываясь хорошо известной фразеологией, утвердили новый стиль номенклатурной жизни. Для людей попроще все осталось по-старому, вот только контроль ослаб: можно прямо во время работы отправиться в магазин или по другим своим делам. Развинтился постепенно сталинский механизм, некому теперь расстреливать за колоски или арестовывать за пятиминутные опоздания на работу. Партийная верхушка уже сама не заинтересована в реанимации вождя и учителя. Сложившийся статус-кво устраивает всех, поэтому и Сталина в рассказе Гладилина, не допустив до телевизионного выступления, отправляют доживать свой век на абсолютно закрытую секретную базу.