– Хочешь показать их Славке?
– Давай попробуем?
– Вы нарушаете всю утвержденную методику! – начала Мария.
Я согласилась:
– Да, потому что это не принесет вреда, а вот в случае удачи мы сможем понять, как Славка жил, и хоть немного помочь ему адаптироваться, как сейчас помогаем Маше. Вы знаете, что такое оказаться неизвестно где, как, почему?
– Я много работала с материалами по психологии параллельщиков, и…
– А я сама параллельщица! Даже то, что я помню свою родину, причем, как выяснилось, намного больше, чем это можно было ожидать, я до сих пор не могу привыкнуть к произошедшему. А каково сейчас им? – Я вспомнила лицо Лаки, когда он первый раз рассказывал мне о себе – как бы он ни старался быть равнодушно-отстраненным, боль и непонимание прорывались и через больше чем двадцать лет после всего.
Мы показали Славке фотографии разных видов охотничьих ружей, и при виде одного из самых старых, кремневых еще ружей он улыбнулся, неосознанно двигая пальцами, словно нажимал на курок.
Потом Славка освоил бумагу и фломастеры, и стал то ли рисовать, то ли чертить стилизованные геометрические узоры – единственное, что осталось в его памяти от прошлого. Специалисты, которым мы показали фотографии узоров, выяснили, что подобные изображения были у населявших Урал народов около двух тысяч лет назад, но именно подобные, а не точно такие же. Язык же, на котором говорил Славка, оказался родственным угорским языкам.
Вскоре Славку стали опекать сотрудники местного музея, а он учил их делать разные инструменты из кости и дерева, обрабатывать шкурки, варить клей для луков – эту технологию здесь, как и на моей родине, коренные жители совсем забыли, и знания парнишки оказались бесценны. Но это была не осознаваемая память, а именно доведенные до автоматизма умения.
С остальными параллельщиками все вышло и проще – они отлично ориентировались в современных технологиях, – и сложнее: скорее всего, все они жили в спокойных местах в мирах, мало отличавшихся от моего или этого, и ничего особенного не могли освоить до автоматизма. Я думала, что и я ведь, окажись на их месте и потеряв память, ничего не помнила бы на уровне рефлекса. Ну есть навыки письма, счета, даже пользования компьютером – но они ни о чем не свидетельствуют, только о схожести миров, которое и так подразумевалось изначально, и, как я потом узнала, на самом деле подтвердилось в большинстве известных случаев, так что Славка с Машей оказались первыми достоверными «путешественниками во времени». Ведь и второй из не говоривших по-русски – мужчина лет за сорок – кроме непонятного языка не имел никаких особенностей, даже с клавиатурой на латинице был дружен. Высокий, рыжевато-черный и горбоносый, он казался выходцем с Кавказа, и его за глаза звали Князем за сдержанно-достойное поведение. Потом, уже перед Новым годом, лингвисты выяснили, что его язык принадлежит к картвельской группе[13] и относится к грузинскому, как английский к шведскому.
В последние выходные октября, когда я уже знала, что основная моя работа с параллельщиками закончена, и дальше начнется изучение вещей, хранившихся в левом крыле старого дома, а Лаки закончил установку оборудования и готовился к ее окончательной отладке, новые знакомые пригласили нас на прогулку к озеру, давшему название городу.
– Оно близко и почти полностью в зоне блокады. Погода пока хорошая, но на той неделе обещали снегопады, так что или сегодня, или ждать до марта, чтобы нормально прогуляться, и то тогда только на лыжах доберемся, – объяснила общительная Инесса.
Мы, уже обзаведшиеся кое-какой одеждой и резиновыми сапогами, согласились прогуляться, но недалеко: на дальние переходы сил пока еще не хватало. Нам пообещали, что, как только скажем, все вернутся обратно, и мы отправились на пикник.
Я и сейчас благодарна ребятам, вытянувшим нас на эту прогулку. Солнце, легкий морозец, подмерзшее уже торфяное болото, а потом песчаная грива с высокими соснами и на самом деле большое, несколько километров в поперечнике, озеро. Я по пути еще и клюквы успела набрать, уже слегка прибитой морозцем, и оттого сладкой, полупрозрачной. Моя добыча удивила Лаки, никогда до этого не видевшего, как клюква растет, и тем более не евшего ее вот так, прямо с кочки. Хотя ему больше понравились редкие недозрелые ягодки с горьковатым вкусом, чем кисло-сладкие зрелые.
Собранные ягоды пошли в котелок вместе с листиками брусники. Мы сидели у почти невидимого на ярком солнечном свете костерка, жарили на прутиках хлеб, ждали, когда закипит чай, и разговаривали.
– Теперь понятно, почему «тень» на наш город попала, – шутила Инесса, насаживая на уже чуть обгоревший прутик новую порцию ароматного серого хлеба. – Ты ведь в своем мире здесь же когда-то жила?
– Не совсем, но похоже. Только это, надеюсь, всего лишь совпадение. – Я на самом деле очень не хотела влиять на подобные вещи.
– Именно совпадение! – кивнула Гузель. – Я уже посчитала. Мы не в состоянии пока предсказать, куда попадет «тень», но когда известны начальные условия работы установки, можем просчитать возможные варианты. Конечно, сейчас практической пользы от этого мало, только теоретические знания, но и это важно. Все произошедшее – на самом деле только совпадение, хотя и необычное, учитывая твое участие. «Тень» попала как раз в наиболее вероятное место, второй вариант был менее реален – расхождение в шестнадцать процентов – и пришелся бы на юг Южной Америки. Так что ты ни при чем. Лучше расскажите, как у вас в конторе сотрудничество между отделами налажено, а? У нас пока все по своим углам сидят.
– Потом об этом поговорим. – Шафкат придержал любопытную жену. – Тиш, расскажи ребятам, как твой отец на медведя ходил? Они ведь не слышали еще, и о «медвежьем празднике» не знают.
Мы послушали охотничью то ли байку, то ли быль, смешанную с подробностями хантыйского «медвежьего праздника», потом я вспомнила, что вроде бы медвежьи лапы еще в погребениях неандертальцев находят, ну а у наших предков-кроманьонцев – точно. Затем разговор перешел на Славку.
– Он, наверно, где-то в дальнем стойбище жил, с русскими сам тесно не общался, может, и не видел никогда, а вот ружье как-то получил, скорее всего, через третьи, а то и пятые руки. – Я прихлебывала ароматный лесной чай.
– Когда блокада закончится, попробую его к знакомым хантам свозить, если разрешат. – Тихон с тоской глядел на противоположный, недоступный нам пока берег озера, за которым поднималась еще одна грива, уже не светлая сосновая, а темная кедровая, и наверняка по зиме была отличная охота на боровую дичь.
– Тоскуешь? – Виталий был самым язвительным и «колючим» из всей этой компании. Не злым, наоборот, очень добрым и отзывчивым человеком, но «поддеть» друзей любил. – Думаешь, рябчики через блокаду перелетят? Или на глухаря сразу нацелился?
– Да какие рябчики?! – Тихон вздохнул. – Нам полгода одними консервами питаться.
– Ну, не скажи. – Азамат откинулся на белесый от лишайника поваленный ствол. – Говорят, соседи нам консервы из дичи готовят, к праздникам. И рыбу – и муксуна, и сырка…
– Не трави душу, а?! – Тихон рассердился, а я вздохнула:
– Я столько лет муксуна не ела, да даже щуки хорошей – на «большой земле» она сухая, и мясо не такое плотное.
– Ну все, сошлись родственные души. – Инесса поморщилась. – Чего в этой рыбе вкусного-то?
– Молчи, женщина. – Виталий тоже вздохнул. – Как блокада исчезнет, я на неделю на рыбалку уеду! И две ванны рыбы привезу!
– На удочку – и столько? – Лаки не поверил.
– Зачем на удочку? – вздохнул уже Шафкат. – Мы сети ставим, на протоках. В сезон, конечно, не браконьеры ведь. Виталь, ты за неделю не ванну, а цистерну рыбы наловишь, куда ее? Трех дней хватит, чтобы отдохнуть, да рыбкой полакомиться.
– Все, достали! – Инесса с Гузелкой демонстративно поднялись. – Нат, пойдем пройдемся, а они пускай о своих рябчиках болтают!
– Сейчас. – Я доела хлеб со своего прутика. – Тиш, а ты на боровую или болотную птицу больше охотишься?
– У-у… – Инесса с Гузелкой, взвыв, подхватили меня под руки. – Пошли! Тут где-то полянка с клюквой была, если еще не обобрали.
Клюквы на той «полянке» было уже мало, зато сапоги в мох засасывало только так. Скакать по кочкам у меня еще не хватало сил, да и в середину ровной моховой «лужайки» я не рвалась – без обуви остаться можно, а то и утопнуть, потому что в центре этой красоты, скорее всего, находился незамерзающий бочажок-«оконце», – поэтому побродила по краю гривы, нарвав уже подсохших веточек багульника.
– Зачем он тебе? Он же ядовитый. – Гузель удивилась.
– Зато пахнет хорошо, к белью положу, вместо отдушки.
– Лаванды бы лучше положила. – Инесса не очень хорошо понимала эту таежно-болотную романтику. – Пошли наших поднимать, вам с Лаки отдыхать пора, а еще обратно идти сколько.
– Эй, вы куда запропастились? – раздалось от озера. – Фотографироваться будете?
И еще одна фотография сохранила яркий миг: золотистые стволы сосен, синее небо, отражающееся в искрящейся бликами спокойной воде, и восемь человек в старомодных на взгляд жителя моего мира куртках и вязаных шапках с помпонами.
В понедельник я наконец занялась описанием предметов в левом крыле усадебного дома. Дело это и в обычных условиях музея долгое и муторное, а когда необходимо провести опись целого дома! Хорошо, что пока не требовалось делать подробное описание, хватало нанесенного на предмет кода и краткой пометки в базе данных, что-то вроде: «£Девушка в сарафане“, статуэтка фарфоровая с надглазурной росписью, сохранность хорошая». Так что теперь каждое утро я приходила в усадьбу, подбрасывала в печи дров (по ночам комнаты протапливал дежурный, а ставить обогреватели было нельзя – нарушался температурный режим) и садилась работать, иногда поглядывая в окно на пришедшую в город настоящую зиму. Как и говорили ребята, уже в ночь после нашего пикника пошел снег, да такой, что по утрам приходилось откапывать двери коттеджей. На моей родине это назвали бы «стихийным бедствием», многие города встали бы в пробках, а «ответственные лица» вместо расчистки дорог начали бы молиться о хорошей погоде, здесь же все только посмеивались, прочищая лопатами тропинки от крылец к главным улочкам, по которым по утрам проезжал маленький т