Антон появился в половине девятого, когда солнце уже перестало палить и в воздухе появились первые признаки надвигающейся ночной прохлады.
– Ну что, соскучился, оголодал тут? – начал он с порога.
На пороге стоял жилистый паренек в спортивном костюме и кроссовках, наверное, я бы не узнал в нем того самого угрюмого деревенского участкового, с которым мы распрощались еще до обеда, если бы не красная бейсболка Детройт. Антон приехал не с пустыми руками, из матерчатой сумки он достал промасленную бумагу, в которую был аккуратно завернут кусок свежеиспеченной жирной деревенской курятины. Вслед за ней он достал фольгу, в которой ароматно пахла зажаренная картошка на сале, два сваренных яйца и термос с чаем.
– Вот, я так и знал, что хлеб ты сам купишь, – указал Антон на буханку черного хлеба, которую я так и не успел убрать со стола. Садись, поешь, мама наготовила, когда я ей про тебя рассказал, – смеясь, продолжил говорить Антон, расставляя еду передо мной на столе. А это что? – хохотнул он, отрезая ломоть хлеба от буханки. Ты его что, неделю назад, что ли купил, да все не съешь никак? Или Любочка в тебе своего не признала? – улыбка участкового стала, практически, до ушей. Ни за что не поверил бы утром, что он так улыбаться умеет.
– Если Любочка это та, – я запнулся, подыскивая слова, которыми смог бы, не рискуя никого обидеть, описать ту злобную, неряшливую, неопрятную особу в магазине, которая, в числе прочего, подсунула мне две банки консервов с просроченным сроком годности, теплую минералку, черствый хлеб, да при этом обманула меня не меньше, чем на сторублевку, – то да, это она.
Видимо, выражения моего лица, пока я основательно подбирал слова, красноречиво говорило за меня, так что, Антон не выдержал и расхохотался:
– Ага, Любаша может.
Я вспомнил магазин, этот нелепый металлический сарай с тусклой лампочкой и скрежещущем вентилятором, представил каково там сидеть несколько часов к ряду. Я не злой, а если и злой, то не на столько, я простил ей просроченные консервы, сторублевку и черствый хлеб, – да ладно, не обеднею.
– Ну чего смотришь? Ешь, да поехали!
Антон, продолжая улыбаться, смотрел на меня, а я принялся за еду, тощая консервированная килька и черствый хлеб никак не помешали моему аппетиту.
– Автограф у тебя взять, что ли? – продолжал подшучивать Антон, – ты ж, вроде, знаменитость, в новостях работал.
– Ага, работал, – подтвердил я, – только у тебя извращенное представление о знаменитостях. Тебе сказать сколько мне там платили?
– Не будем о грустном, – снова рассмеялся Антон, – нас ждет сегодня чудесная ночь на кладбище, полная комаров и романтики.
С последними словами он посерьезнел, и я воспользовался моментом, чтобы сменить тему, и кое-что разузнать:
– Слушай, я не успел тебе рассказать, ты с порога такой веселый зашел, а тут… В общем, пока тебя днем не было, ко мне сюда зашла одна интересная дама средних лет, слухи рассказывала и все тебя от этой затеи отговорить пыталась. Она сказала, что уже разговаривала с тобой на эту тему. И она и Верунька, но ты их слушать не стал, вот теперь через меня к тебе достучаться пыталась. Ты, вообще, в курсе про слухи? Что Зои нет больше, она теперь призрак, который людей ворует, про книгу какую-то, про знахарок, которые здесь у вас в скором времени собраться должны? Что ты мне про это дело не договариваешь, и кто такая эта Верунька?
С Антона разом слетело веселье, его глаза посерьезнели. Только что передо мной сидел молодой, веселый парень, а теперь я видел в нем человека, измученного нерешенными проблемами. Немигающим взглядом участковый уставился в стол и превратился в старика, которому без малого тридцать лет.
– Слухи, говоришь? Слухи-то я слышал. Я тебе больше скажу, вот где они у меня уже, эти слухи, – Антон неожиданно посмотрел мне в глаза и показал ладонью поперек горла, – ты веришь, что во сне можно человека найти? – вот и я не верю, – не дал он мне даже задуматься над вопросом. А Верунька кто? – да бабка-целитель местная. У нас тут в каждой деревне таких по одной на улицу, а вместе они, так вообще – сила, во всяком случае, так они про себя думают. Учат друг – друга, мастерство передают от бабки – к внучке, от внучки – к Жучке, – не весло пошутил Антон, – а мне-то что с этих знаний? Мне человека найти нужно, а если нет его, то мне доказательства нужны. Доказательства и виновные, которые должны за это ответить. И про темную книгу мне они все уши прожужжали, что ее нужно найти и сжечь в лесу. Их послушать, так целая схема получается, преступный заговор. Темный человек заманил невинную деву на берег озера и утопил ее там, – неумело попытался сымитировать Антон чей-то скрипучий старческий голос, – а потом тот темный человек дал в руки друзьям погубленной девы черную книгу и научил, как воззвать ее в наш мир обратно. И что мне с разговоров с этих? Мне так и записать в протокол? А тело где? Ищи следы на берегу пруда, – снова проскрипел Антон, – а ты знаешь ли, Макс, сколько у нас тут прудов в округе? Ты хоть представляешь сколько их тут? А человек этот темный, мне, блин, кого искать? Вот про подростков с книгой, это уже ближе к истине. Про книгу не знаю, но подростки присутствуют. В общем-то, за этим тебя сюда и пригласили, они на кладбище по ночам собираются и хулиганят там. Я догадываюсь наверняка кто это, а как ты всех их на камеру снимешь, мне сразу будет что предъявить им. Поговорю, попугаю, а там, глядишь, может быть, эта ниточка и к Зои выведет, или к ее убийце, если этим знахаркам верить.
Я слушал и ел. В словах участкового была обыкновенная житейская истина, с которой не поспоришь.
В десять часов вечера мы выехали по направлению к кладбищу, до которого могли бы и пешком дойти, для городского человека эти расстояния казались смешными. Антон остановил машину в стороне от дороги, забрав из девятки кобуру с пистолетом, и вполголоса пригласил меня следовать за ним. Мы спустились с дороги вниз и шли по узкой, извилистой канаве. Несколько раз, пока я стоял внизу, Антон вскарабкивался наверх, оглядывался по сторонам и вел меня дальше. Наконец, мы вышли к небольшой березовой роще, расположенной с другой стороны кладбища. Усевшись за деревьями, мы принялись наблюдать. Я достал камеру, включил ее и попробовал посмотреть через объектив на окрестности, чтобы оценить качество съемки. Качество было так себе, уже стемнело и стоячие объекты: столбы и деревья хорошо подсвечивались дорогой импортной телекамерой, но с движущимися объектами, это я знал по опыту, все совсем иначе. Объект, находящийся в движении, объектив не успеет высветлить, все человеческие силуэты будут не четкими и расплывчатыми, даже с близкого расстояния. А уж о расстоянии в сто метров, которое отделяло нас от предполагаемых объектов для съемки, и говорить нечего. Глаз человека устроен хитро: зрачок постоянно расширяется и сужается, чтобы сфокусироваться на определенных деталях в темноте. Мы этого не замечаем, но это так. Объектив телекамеры, пусть даже дорогой и импортной, наверное, будет почувствительней, чем человеческий глаз, но все равно, чудес от такой съемки ждать не приходилось. Все это я кратко изложил участковому.
– Ну а что делать? Ты постарайся, конечно, но как получится – так получится, – отмахнулся Антон.
Мы прождали еще чуть больше получаса. Наконец, Антон заговорил:
– Не думаю, что сегодня они объявятся. Я уже наблюдал за ними несколько раз, не каждую ночь эти ребята тут собираются, но на днях – уж точно должны. Ты сегодня окрестности посмотри, так сказать, чтобы местность знать. Мы сюда еще вернемся. Вон тот дом видишь? – Антон указал пальцем на покосившуюся хибару, стоявшую между кладбищем и дорогой. Вот туда они после ритуалов, или чего оно там, ходят. Мы с тобой завтра тут будем, а там за домом будут еще четверо милиционеров дежурить, как только ты все снимешь, мы их и возьмем. Всех вместе. А там, пусть попробуют объяснить, что они ночью на кладбище делают. Пошли, – сказал Антон, поднимаясь, – отвезу тебя и сам домой поеду, сегодня уже точно ничего интересного не случится.
Говоря это, Антон ошибался. Интересное случилось. Я, наверное, уже говорил, что плохо сплю на новом месте, все ворочаюсь с боку на бок, а ночь в камере на скрипучей панцирной койке обещала быть совсем бессонной. Но я уснул. Причем, не просто лежа на койке, я уснул сразу, как лег на нее, – это когда со мной такое случалось? И мне тут же начали сниться сны, которые, к слову, я тоже, вижу не часто. Сначала, мне снились бескрайние поля, похожие на те, которые я видел вдоль дороги, когда Антон вез меня сюда от автовокзала. Но, в отличии от реальных полей, в моем сне на них росли подсолнухи. И среди всей этой желтизны, я увидел высокую, симпатичную девушку, которая смотрела прямо на меня. Меня во сне мучила жажда, а девушка стояла с ведром воды, держа его на вытянутой руке и улыбалась мне. На девушке был ярко-синий платок, из под которого выбивались рыжие кудри волос. Я пошел к ней, мне, почему-то, казалось, что в ее ведре налита чистая, прохладная родниковая вода.
– Не ходи, погубит! – Услышал я голос у себя за спиной.
Я обернулся. Позади меня, в черном жилете, расшитым красными нитками в полоску, стояла незнакомая старуха.
– Не ходи, погубит! – Снова повторила она.
Я посмотрел вперед. Молодая девушка уже не улыбалась мне, ее теплая, приветливая улыбка, которая так заворожила меня, теперь напоминала звериный оскал, в глазах искрилась ненависть.
– Интересно, что я такого кому-то сделал, чтобы меня так ненавидели? – подумалось мне во сне.
И девушка стояла уже не одна. За ее спиной возвышался темный силуэт, который не могли осветить лучи яркого летнего солнца, заливавшие своим светом бескрайнее поле подсолнухов. Последним, что я услышал перед пробуждением, был шепот, который звал меня по имени:
– Максииим!
Я проснулся и сразу открыл глаза. Свет на ночь я погасил, но лампочку в туалете предусмотрительно оставил включенной, спать она мне не мешала. Я по-прежнему лежал в камере на скрипучей койке. Шепот повторился: