древний, коей мог существовать здесь с начала времен. Вот уж у кого точно не было прошлой жизни. К счастью, он ко всему безразличен. Так же, как я, он следит за порядком в доме, только его дом гораздо больше. Он увидел меня за глазами медведя, но ему я не интересен.
В доме я полноправный и единственный хозяин, моя сила в нем, практически, безгранична. Все мыслящие и пустые предметы, пересекая порог, попадают в мою власть. На мою милость. Или не милость. Последнее случается чаще. Когда за окнами потрескивал первый настоящий мороз – предвестник зимы, в дом заселились два человека. По их словам, прожить в нем они собирались не более трех дней. Но для меня их желания не имеют значения. Один из них плюнул на пол. Они сидели за столом, много пили, разговаривали и хохотали. Два хозяина мира, – так пахли их мысли, так читалось каждое сказанное ими слово. На подъездной дороге стоял большой, красивый автомобиль. Этим меня не удивить, подобного я уже насмотрелся. На людях была добротная одежда и большие, сверкающие часы. Часы громко и размеренно тикали. Часы уже сами по себе являются нежелательным предметом для существа, вроде меня. Но на них я уже давно научился не обращать внимания. Но плюнуть на пол? В моем доме! Этого я им не простил. Продолжая смеяться, они выпили всю бутыль светлой жидкости, выпили все содержимое термосов. Съели все мясо, вместе с костями. И даже после этого, поедая ложками соль из банки, они продолжали глупо улыбаться, все еще не понимая, что происходит. Вслед за солью они принялись жевать дубленку.
– Добрая одежа!
– На заказ шита!
Все это было сказано смеясь, в ауре самодовольства и лени, я заблокировал часть их сознания. Тем приятнее было смотреть, как меняются их лица, когда я перестал их контролировать. Удивление, боль, страдание, страх – итак по кругу. Ползком, стеная и плача два бывших хозяина жизни ползли к машине.
– Врача, врача, врача! – подобно тиканью часов, слышал я их мысли.
Нет. Никакого врача здесь нет, но есть вечно голодные санитары леса. Машина не завелась, двери не открылись. Пусть я не могу покинуть дом, но это не значит, что за его стенами я бессилен. Через несколько часов мучительного ожидания, стонов и мольбы о помощи, я привел к ним стаю волков. Я запретил серой братии убивать их быстро, но волкам неведомы мои эмоции, они милосердны. Прежде, чем добраться до внутренностей, набитых потрохами, звери быстро растерзали им глотки. Оба хозяина жизни перед смертью обмочились, я хохотал.
Но даже я не являюсь полным и безоговорочным хозяином жизни. У меня нет врагов и мне известна лишь одна сущность, которая меня пугает. И это не хозяин Тайги. Нечто бесформенное и неминуемое проходит сквозь лес, иногда, в полнолуние. Я не знаю, что это. Оно не является частью этого мира, этой вселенной. Это что-то иное. Возможно, так выглядит само время, пришедшее из тех темных и пустых глубин вселенной, где не существует ничего, кроме времени и, даже последнее там существует в такой форме, которую никогда не сможет представить и осознать мыслящее существо из нашей галактики.
Эта субстанция лишена эмоций, ей неведомы боль, страх и ненависть. Подобно санитарам леса, она собирает то, чему не место в этом мире. Когда оно проходит мимо, расстояние не имеет значения. Оно забирает сознание, существующее вне материи и делает его частью себя. Прошлый раз этот гигантский бесформенный слизень вобрал в себя призрака, сотворенного мной. Призраки, тоже, чувствуют страх, но этот не испугался. Я слышал его мысли, для него это была дверь. Но дверь, ведущая куда? Слизень прошел сквозь него, вобрав в себя все, что когда-то было человеком. Я чувствовал, как забился его разум, как он пытался пробиться наружу и вытолкнуть себя из липкой пустоты, которая забрала его. Когда он понял бессмысленность своих попыток, призрак попытался навсегда погасить свое сознание и умереть.
– Дурак! – хотелось мне закричать ему. Ведь ты же уже мертв!
Но я молчал, – о да! Я боялся, что это что-то услышит меня, узнает обо мне. И тогда уже мне от него не скрыться. Я молчал, жалея о том, что сотворил с тем человеком. Мне было жаль его, но страх за себя заглушил все прочие чувства.
– Душа ушла в пятки! – вспомнилось мне.
Я это слышал. И говорил. Я точно в этом уверен! Но вот когда и при каких обстоятельствах? Теперь-то что? В какие пятки? – у меня и ног-то нет. А душа? Есть ли у меня душа? Это стало очередным вопросом, который не дает мне покоя.
Что я? Где я? Зачем я здесь? – возможно, что грядущий сон, а я чувствую, что он уже близится, сотрет из моих мыслей все эти ненужные вопросы, вместе с навевающими их воспоминаниями былой жизни. Но вместе с этими воспоминаниями я могу потерять часть себя. Хотя, что я есть и что есть часть меня? – это мне неведомо.
Перед тем, как уйти в сон, на меня всегда ложатся воспоминания прошлого. Я не могу знать, мои ли это воспоминания, или я просто их вижу. Но я вижу дом. Не этот, тот дом совсем другой. Он стоит на берегу реки. Я никогда не видел реку, или видел? Я быстро бегу от дома в сторону реки, по дороге с разбегу перепрыгнув через забор. Забор высокий, гораздо выше меня. В стороне мычат коровы. Я не знаю, что это, но во сне все было просто и понятно. Подбегаю к реке и бегу вдоль нее, до небольшого деревянного мостка на другой берег. Но мосту я останавливаюсь и шарю рукой вдоль перил, пока мои пальцы не натыкаются на толстую леску. Я тяну ее и вот из воды показывается самодельный веревочный садок. В него иногда попадают речные рыбы. На этот раз, рыба в нем всего одна, но я продолжаю смотреть в воду. В воде я вижу отражение маленького, веснушчатого мальчишки со смешными ушами. Мальчишка смеется, он счастлив поймать рыбу. Неужели этот мальчишка и есть я, только в прошлой жизни?
Я гляжу в воду глазами мальчишки: он что-то замечает в воде, его глаза, сначала удивленные, потом испуганные широко распахиваются, рот открывается, и мальчишка кричит:
– Мама, мама! Я видел водяного! Правда, я не вру!
Выронив свой садок с добычей, он без оглядки бежит к дому. Мы возвращаемся по своим домам. И я понимаю, что тот мальчишка, наверное, и был я. Выходит, что? – когда-то я видел водяного? И следующая мысль заставляет меня выть так, что волки испуганно озираются, поджав хвосты.
Я видел себя глазами того мальчишки! После таких воспоминаний мне долго не удается унять свои чувства, вернуть свой разум. Иногда, я понимаю, что смогу сосредоточиться и снова воплотиться в том мальчишке у дома, возле реки. Я хочу его еще раз увидеть! Я бы за это отдал все! Даже свою душу, если, конечно, душа у меня все-таки есть. Но я боюсь напугать его.
После этого сна я почувствовал волнения волков. Стая почуяла добычу…
Ворон летел над самыми верхушками сосен. Внизу, по окровавленным следам бежала стая волков. Впереди, тяжело дыша и вывалив язык бежал человек. Морщась от боли при каждом шаге, правой рукой он сильно сжимал левое плечо, пытаясь остановить кровь, которая стекала и капала на снег с его ладони. Волки почуяли добычу. Их лапы легко и свободно скользили по снегу, в то время, как человек на каждом шагу глубоко проваливался в сугробы. Все было кончено, да и какое мне дело? Но я услышал его мысли. Покидающий разум показывал перед ним яркую картину: высокий, широкоплечий мужик согнулся пополам и широко расставив руки ждет, когда маленький, курносый мальчуган сиганет к нему в объятья.
– Расти, Митяй, пусть я тебя больше не увижу, но ты расти! – выдыхал человек с каждым словом последние минуты жизни.
Я не сразу понял, что падаю. Сознание ворона полностью заменил мой разум, а крыльями нужно махать. Спикировав вниз, я принялся отбивать волчью стаю, успевшую уже нанести несколько глубоких ран на ноги человека. Волки меня узнали. В вороне я был не страшен им, но все-таки они меня боялись. Нехотя, стая отступила. Мыслями и уговорами, я заставил человека ползти. Я промучился с ним до глубокой ночи, хотя до дома было уже не далеко.
В доме он улегся на нары и сразу потерял сознание. К лучшему, – подумал я. От мужчины пахло страхом и убийством. Это был беглый заключенный, чья свобода стоила жизни другим людям. Ну да кто я такой, чтобы судить его? Не сразу, но мне удалось его выходить. Я не имею докторской степени, да и познания в медицине мне подчерпнуть было неоткуда. Я, как умел, извлек две пули из плеча человека п наложив травы, перебинтовал рану. С ногами было сложнее, трудно орудовать ниткой и иголкой над дергающимися ногами. Человек вскрикивал и стонал, я не сразу догадался его обездвижить. Когда все было окончено, я посмотрел на свою работу и, честно говоря, навряд ли бы какой-нибудь врач сделал лучше. Я варил ему похлёбку, мужчина ел и набирался сил. Я думаю, он понимал куда попал, и кто за ним ухаживает. Но он не жаловался и не задавал вопросов.
Когда он впадал в сон или находился в беспамятстве, я бессовестно использовал его разум, чтобы снова очутиться возле дома на берегу реки, чтобы еще раз увидеть маленького, весноватого мальчишку.
Пацаненок бежал по полю, высокая трава доставала ему до подбородка. В руках он держал сачок и во все глаза смотрел на пеструю бабочку, присевшую на цветок в шагах десяти от мальчишки. На цепочках он стало пробираться вперед, стараясь не шелестеть высокими стеблями. Но бабочка улетела, легко и свободно она вспорхнула и скрылась на фоне синего неба, а босой мальчуган до крови напоролся на торчащую из земли ветку. На глаза мальчишке навернулись горькие слезы досады и разочарования и в этот момент он увидел меня, стоящего в стороне, возле проселочной дороги. Я испугался, готовый покинуть тот мир, при малейшем страхе в глазах ребенка. Но испугался только я. Слезы так и не успели брызнуть из глаз мальчишки, он смотрел на меня. Сперва удивленно, но потом заулыбался и помахал мне рукой. Не веря в своре счастье, я смотрел на мальчугана и махал ему в ответ. Он видел не меня, он смотрел на бородатого мужика, лежавшего у печи на нарах.
В другой разя увидел пацана на берегу реки, он удил рыбу и находился полностью во власти этого занятия. Он не сразу увидел меня, но увидев заулыбался и помахал рукой. Его лошадь, жующая траву возле дороги, подошла ко мне и обнюхала, громко фыркнув мне в лицо. Кони могут увидеть меня настоящего и, чтобы этого не случилось, я зажмурил глаза. Но животное снова вернулась к траве, а мальчишка, увидев мои зажмуренные глаза, громко и от души расхохотался.