орожно:
– Такие случаи возможны, но редки. Нельзя сводить к этому все душевные болезни. Я исследовал другие случаи.
– Но, если вы это признаете, значит, наша задача – изгонять из людей бесов! Изгонять любыми способами!
– Простите, уважаемый председатель, с этим я не могу согласиться. Предлагают, например, сверлить в черепе безумцев дырки, чтобы через них вылетали злые духи. И это еще не все. Если больного изолировать, поместить в сумасшедший дом, болезнь может усилиться. Воображая этих людей безумными, мы бросаем их в тюрьмы, держим на цепи, морим голодом, избиваем, пытаем и убиваем! А они душевнобольные. Это наши несчастные братья, и нам, врачам, надо их лечить! Мы не должны оставлять без помощи пораженных этой болезнью. Надо прогонять их меланхолию, искать лекарства, улучшать питание… Господь учит нас любить ближних. Сказано в Писании: «Всякий просящий получает… Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень?»
– Досточтимые коллеги, – cказал председатель. – Следует ли мужам ученым, врачам прислушиваться к мнению человека, который состоит в цехе торговцев и хирургов?
– Знание хирургии ни одному врачу еще не помешало! – резко возразил Теофраст.
– Выводы Гогенгейма странны, но он слывет умелым врачом, – заметил один доктор, но его заглушили выкрики.
Зал пришел в движение:
– Он побирается на дорогах! Это бродяга! Шарлатан!
– А кто же вы, почтеннейшие доктора медицины? Вы возомнили себя богами! – взорвался Теофраст. – А сами – ничтожества! Вы не врачи, а догматики и начетчики! Учиться не желаете, долбите одно и то же, как попугаи! Вам нет дела до больных! Они для вас – только источник денег! Вы хапуги, алчные вымогатели!
– Прекратите, Гогенгейм, я лишаю вас слова! – перебил председатель. – Господа, спасибо за внимание. Поблагодарим оратора и извлечем уроки из его доклада. Надеюсь, все согласны с тем, что господин фон Гогенгейм пока не достоин стать членом гильдии врачей?
– Да! Да! Безусловно! – подтвердили доктора.
Теофраст был возмущен и расстроен. Пытаясь объяснить психические болезни и предложить методы их лечения, он порой фантазировал и не мог избежать ошибок. Но его подход к проблеме был важным шагом в новом направлении.
В сочинениях Парацельс дал дополнительные рекомендации на эту тему. Например, во время приступа безумия он советовал не заниматься любовью. Вместо этого уж лучше прыгнуть в холодную воду. Если вы не можете сдержать ярости и брани, то сделайте свое изображение и направьте на него все свое бешенство. Это напоминает совет современных психологов скомкать лист бумаги с изображением мерзкого существа и выбросить его. Или по примеру японцев выставить в офисе чучело начальника и лупить его палками. Похоже, что из советов Парацельса некоторые пригодны и через 500 лет.
…Теофраст зашел в таверну, и там его неприятности улетучились. Он пришел домой поздно и под хмельком, но соображал отчетливо.
– Что нового, Ульрих?
– Вот письмо.
– От кого? Ага, от Вильфреда Гартенхольца из Инсбрука. Он просит о консультации. Посмотрим, что же он пишет…
– Это ваш знакомый?
– Нет, я не слышал о нем.
– А на что он жалуется?
– На всё сразу. У него живот пучит, но еще больше мешает головная боль. Все органы плохо работают, ночью не уснуть… Гм, лучше бы он написал, что у него не болит! В общем все плохо, а что именно, сказать не может.
– Понадобится уйма лекарств?
– Нет. Письмо очень подробное. Видно, что это все на нервной почве. Он работает старшим писцом, помощником судьи. После мятежа там долго шли допросы бунтовщиков. Ты это себе представляешь?
– Нет, учитель.
– Бунтовщику связывают за спиной руки и подвешивают его к потолку. Судья допрашивает, а палач с помощником пытают. Плеть, раскаленные щипцы, шило, зажимы для рук и ног, иголки под ногти… Жертва стонет. Вопли душераздирающие. Показания записывают три писца. Старший отвечает за то, чтобы все было записано точнейшим образом.
– Адская работа!
– Конечно! Вот почему он плохо спит. У него нервы шалят. Записывай рецепт, Ульрих. Диету дадим ту же, что и последнему пациенту – помнишь? И еще я пропишу ему принимать утром и на ночь настойку из шести растений: гвоздика, корень аира, черная бузина, душица, очанка лекарственная и цветы кубышки желтой. Горло не будет отекать, желчный пузырь оживет, живот не вспучится. И вкус будет приятный. Ему наверняка понравится.
Теофраст знал, что после ареста 17 августа 1525 года Михаэля Гайсмайера восстание в Тироле прекратилось. «Что за человек этот Гартенхольц? – думал доктор. – Он, наверное, присутствовал на допросах сообщников Михаэля, а может быть и его самого? Где он сейчас? Удалось ли ему спастись?»
Еще до ареста Гайсмайера жена Магдалена отговаривала его от поездки в Инсбрук:
– Это же рискованно, Михль!
– К сожалению, ты права, Мадле. Но это единственный шанс добиться соглашения с эрцгерцогом. Я сумею убедить Фердинанда в том, что Тиролю нужны реформы.
– Михль, а если они бросят тебя за решетку?
– Но в чем меня могут обвинить?
– Каноник Ангерер распространяет о тебе лживые слухи. Тебя обвинят в грабежах, в присвоении чужой собственности.
– Я же никогда на этом не наживался. Все тратилось по решению комитета и в интересах большинства жителей. Я сделал все, чтобы успокоить людей. По решению ландтага всем участникам мятежа гарантировано освобождение от преследования. Не забывай, что я юрист. Я верю в правосудие. Фердинанд призывает уважать законы, он не может их нарушить! Ты слышала, что о нем рассказывают?
– Да. Ему всего 22 года. Он родом из Испании, и там его любят. Говорят, что он обаятелен и умеет всех выслушать.
Михаэль успокаивал жену, но сомнения у него были. Теперь в других немецких землях восстание подавлено. Эрцгерцог умеет слушать? А может быть, он просто ждет, пока не собрал против нас деньги и солдат?
В Инсбруке власти вместо доклада неожиданно устроили Гайсмайеру допрос о присвоении мятежниками имущества церкви в Бриксене и захвате монастыря в Нойштифте. Потом с него взяли подписку о невыезде. Михаэль отвечал, что он по закону подлежит амнистии и что повстанцы избрали его командиром лишь через три дня после захвата монастыря. Он стремился навести порядок, без него ущерб был бы гораздо больше.
Но уже на третий день после приезда Михаэля в Инсбрук слова Магдалены сбылись. Его арестовали и привели в башню Кройтертурм со стенами толщиной в полтора метра. Она когда-то служила для хранения пороха, но потом стала тюрьмой и имела дурную славу. Из комнаты пыток доносились душераздирающие вопли. Помощники палача вытащили в коридор жертву, волоча ее по полу, как мешок костей. После этого два стражника провели через эту комнату Гайсмайера. По коридору второго этажа его подвели к большой дыре в полу, около которой дежурила охрана. Михаэля по веревке опустили в сырое, темное подземелье. Там ожидали допросов заключенные, закованные в цепи. Это был ад – холодные стены, спертый воздух, запах гнили, крысы, под ногами грязная жижа. Воду и хлеб арестантам давали раз или два в день, причем еду опускали тоже на веревке.
Начальник тюрьмы любил повторять: «У нас не постоялый двор, где можно жить месяцами! Харчи незачем тратить на всякий сброд. Попал сюда, допросили, приговор и конец. Либо казнь, либо отпустят». Последнего, правда, никто не мог припомнить. Часто до приговора дело не доходило – людей косили болезни. Впрочем, Михаэль пробыл в подземелье лишь несколько часов – видимо, его с первого дня хотели запугать. А потом арестованного подняли наверх и перевели в пристроенный к башне домик. Там, кроме уже знакомой Михаэлю камеры пыток, располагались камеры для арестантов благородного происхождения и квартиры служителей тюрьмы. Гайсмайера поместили в одну из одиночных камер. Он был не рядовым преступником, и от него многое надеялись узнать.
День шел за днем, неделя за неделей… По закону заключенному полагалось предъявить обвинение в течение 14 дней. Но Гайсмайер был арестован без суда и пробыл в тюрьме намного дольше. Ему не предъявляли обвинение и не начали против него судебный процесс. Михаэль был поражен: судьи и начальство нарушают законы! Выходит, они сами преступники. На допросах он твердил, что требует провести над ним суд и готов вызвать свидетелей, которые подтвердят его слова. Но его не хотели слушать.
У Михаэля была небольшая рана на левой руке. К нему пришла монахиня Лаура, чтобы сделать перевязку. Она жила в крепости, помогала врачу, приносила больным лекарства и читала им Евангелие. Лаура пользовалась всеобщей симпатией.
– Говорят, что вы не верите в Бога! Это правда? – спросила монахиня.
– Вранье! Наоборот, я хочу, чтобы все люди жили так, как учит Священное Писание.
– Я об этом кое-что слышала, – кивнула Лаура.
– Вы принесете мне молитвенник?
– Да, обязательно.
Надзиратель, зевая, стоял в дверях. Улучив момент, когда он вышел из камеры, монахиня предложила:
– Может, еще что-то принести?
– Бумагу и перо! И еще апельсин!
На следующий день Лаура принесла книгу и предложила надзирателю заменить в тюфяке прелую солому. Туда она ловко засунула то, что попросил арестант. Когда Михаэль смог отдать ей записку, она мгновенно спрятала ее на груди. Потом он начал передавать Лауре записки вложенными в молитвенник. Так Михаэлю удалось наладить связь со старшим братом Гансом. Того уволили с должности чиновника таможни в Клаузене, и он приехал помогать Михаэлю в Инсбрук. В руках Ганса над горячей плитой невидимые буквы, написанные разбавленным апельсиновым соком, становились темно-коричневыми.
Через две недели пребывания Михаэля в тюрьме всем стало ясно, что он долго не протянет. Заключенный корчился от боли по ночам и просил прислать к нему отца Бенедикта из ордена доминиканцев. Того в тюрьме знали: он умел не только читать молитвы, но и лечить больных. Отец Бенедикт пришел поздно вечером и дал лекарство. На другой вечер он пришел снова, а следующим вечером вместо него появился отец Юлиус. Этот был моложе, тощий и высокий, в такой же белой рясе доминиканца. Его надзиратель раньше не видел.