— Ты опять вырос, — сказала Мария. — Так нечестно. Вместо того чтобы выглядеть моложе меня, ты выглядишь старше.
Она вынула платок и стерла со щеки Найэла следы губной помады.
— У меня только сорокафранковая бумажка, — сказала она. — Придется тебе расплатиться с носильщиками.
Он был готов к такому обороту. Знал, что так и будет. Когда они проходили барьер, люди оборачивались, чтобы взглянуть на Марию, и она улыбалась им. Она помахала рукой тучному, засаленному машинисту, который улыбался ей, стоя на ступеньке паровоза и вытирая руки тряпкой.
— Он мне нравится, — сказала Мария. — Я всех их люблю.
— Да, но не здесь, — сказал Найэл. — Не на платформе.
Его волнение прошло, но сердце продолжало усиленно биться… полное восторга и радости, готовое выскочить из груди. Он рассчитался с носильщиками, щедро дав им на чай из денег Фриды, подозвал такси и отпустил их. Шофер многозначительно взглянул на Марию и уголком рта что-то сказал Найэлу.
— Я совсем забыла французский. Что он сказал? — спросила Мария.
— Если бы ты и помнила французский, — ответил Найэл, — то все равно ничего бы не поняла.
— Он сказал грубость?
— Нет, комплимент.
— Тебе или мне?
— Нам обоим. Он человек разумный. И не лишен проницательности.
Такси отъехало от вокзала и, свернув за угол, резко бросило Марию на руки Найэлу.
Он крепко прижал ее к себе и поцеловал в волосы.
— Ты всегда пахнешь одинаково, — сказал он. — Горчицей.
— Почему горчицей?
— Не знаю. Это не запах. Просто твоя кожа.
Мария взяла его за кисть и сравнила ее со своей.
— Она тоже выросла. Стала чище. И ты перестал грызть ногти. Фрида отучила?
— Никто меня не отучал. Просто у меня пропало желание их грызть.
— Значит, ты счастлив. Люди грызут ногти, только если они несчастны. Ты счастлив?
— Сейчас счастлив. — И Найэл вместо своих ногтей прикусил кончики пальцев Марии.
Мария молчала в его объятиях и смеялась.
— Кто твои друзья? — спросил Найэл.
— У меня их много. По именам не помню.
— А кто в данный момент номер один?
— Первого номера нет. Иначе меня бы не было в Париже.
— Я так и думал, — сказал Найэл.
— Знаешь, что я собираюсь сделать?
— Ты мне писала.
— Я хочу сыграть во всех пьесах Барри. Он мне очень удается.
— Кто это говорит?
— Барри.
Такси снова резко свернуло, Мария поудобнее устроилась в объятиях Найэла и положила ноги ему на колени.
— Дело в том, — сказала она, — что меня все считают бесплотной, большеглазой и болезненной. Интересно, почему.
— Наверное, тебе не случалось лежать с ними так, как ты лежишь сейчас, — предположил Найэл.
— Еще как случалось, — возразила Мария, — время от времени. Беда в том, что я слишком быстро ото всех убегаю. Мне надоедает.
— Надоедает то, что они говорят? Или то, что делают?
— Делают. Что они говорят, я никогда не слушаю.
Найэл закурил сигарету. Непростая задача в его скрюченной позе.
— Это как музыка, — сказал он. — В конце концов, в октаве всего восемь нот.
— Вспомни Элгара,[45] — сказала Мария. — Его «Вариации „Загадка“». А Рахманинов, что он вытворяет с Паганини.[46]
— Ты слишком высоко берешь, — сказал Найэл. — Должно быть, твои приятели чувствуют себя приниженными.
— Пока мне не приходилось выслушивать их жалоб, — сказала Мария. — А куда мы едем?
— В твою гостиницу.
— Я думала, что остановлюсь у вас с Фридой.
— Невозможно. У нас только одна спальня.
— Понятно, — сказала Мария. — Какое убожество.
Она оттолкнула его и стала пудрить нос.
— Почему ты не поехала в турне? — спросил Найэл.
— Жена, — ответила Мария. — Что за радость. К тому же его зубы.
— А что с его зубами?
— В конце концов, они его подвели. Ему пришлось вставить протез, и прошлую неделю он провел в частной лечебнице. Я послала несколько лилий.
— Почему не венок?
— Я подумывала о венке.
— Значит, finito?[47]
— Finito.
Он поднял ее руку за запястье и посмотрел на стрелки часов с браслетом.
— Ну, ты всегда такова, — сказал Найэл. — И нет здесь ничего бесплотного. Он подарил их в знак прощания?
— Нет, — ответила Мария. — Он подарил их в знак благодарности за загадочные вариации.
Когда такси свернуло на Елисейские поля, Мария быстро выпрямилась, подалась вперед и посмотрела в окно:
— Ах, Найэл, это мы — это ты и я.
Двое детей ждали, чтобы перейти улицу. На мальчике были надеты блуза и берет; девочка была немного постарше и нетерпеливо дергала его за руку, волосы разметались у нее по лицу.
— Ты и я, — повторила Мария. — Мы убежали от Труды. И как я не понимала этого раньше? Лондон для нас не дом. Никогда не будет домом.
— Потому я и приехал в Париж, — сказал Найэл. Мария отвернулась от окна и взглянула на него.
Ее глаза были темны и лишены выражения, как глаза слепого.
— Да, — сказала она. — Но ты приехал не с тем, с кем надо.
Такси круто свернуло вправо и резко остановилось перед гостиницей Марии.
В меблированных комнатах дома, что неподалеку от авеню Нейи, Фрида принимала Папу и Селию. После отдыха на итальянских озерах они возвращались в Англию проездом через Париж. Майорка Папу не привлекла, и он отказался от намерения посетить ее. Зато его воображением внезапно овладели прозрачные воды и высящиеся вдали горы, на которые ему нет надобности взбираться. В долинах черномордые коровы с колокольчиками на шее…
— Но шел дождь, Фрида, шел дождь, — сказал Папа. — С набухшего от влаги неба лились слезы всего мира.
— Чем же вы занимались? — спросила Фрида.
— Играли в bezique, — ответил Папа.
Селия ощутила на себе сочувственный взгляд Фриды и отвела глаза. В квартире Фриды она испытывала странные чувства. Сама не зная почему, она подумала, что это оттого, что квартира очень мала. Всего одна спальня, и халат Найэла висит на двери.
Она попробовала представить Фриду кем-то вроде Труды, кто так же присматривает за Найэлом. Но ничего не вышло. Должно быть, это предрассудки, говорила она себе, если я не возражаю против того, что позволяет себе Мария, то почему должна возражать, когда так поступает Найэл?
Квартира была очень неопрятной. Повсюду валялись исписанные нотами листы бумаги, открытые книги, в углах — наспех снятая обувь. Возможно, все дело в обуви… Папа, который некогда так гневался на Фриду, теперь казался совершенно спокойным. Он полулежал в кресле и, ковыряя золотой зубочисткой в дупле зуба, обсуждал с Фридой ее планы.
— Займись им, — сказал он, помахивая рукой, — покажи ему мир. Пусть повыступает во всех европейских столицах, как его мать до него, и закончит Америкой. Я даю свое разрешение.
Селия смотрела, как Фрида роняет на пол пепел. На столе стояла пепельница, но она ею не пользовалась. Вместо пепла в пепельнице лежал пучок аспарагуса с обкусанными кончиками.
— Найэл не хочет путешествовать, — сказал Фрида. — У него нет честолюбия.
— Нет честолюбия? Не желает путешествовать? Что же он любит?
— Он любит поесть.
Селия подумала, что ответ Фриды объясняет и кончики аспарагуса, и коробки из-под шоколада. Когда вернемся домой, надо не забыть рассказать Труде.
— А чем он любит заниматься? — спросил Папа, проявляя явное любопытство.
Но Фрида только пожала плечами. И вставила в мундштук новую сигарету.
— Он читает, — сказала она, — и спит. Он спит часами.
— Но весь этот успех? этот éclat?[48] — сказал Папа. — Он не вскружил ему голову, не избаловал?
— Не думаю, чтобы он догадывался обо всем этом, — ответила Фрида.
— Совсем как его мать, — сказал Папа. — Ей было все равно.
— Но она не щадила себя, — возразила Фрида. — Она работала. Одному Богу известно, как она работала. У нее были упорство и тяга к работе. У Найэла нет ни того, ни другого. Ему просто все равно.
Папа покачал головой и свистнул.
— Это плохо, — сказал он. — Все дело в его французской крови.
Селия вспомнила голубую венку на руке Найэла и подумала, французская она или нет. Затем посмотрела на свои собственные руки, широкие и квадратные, как у Папы. Вены на них видны не были.
— Мария труженица, — сказал Папа. — Но Мария девушка. И ни капли лени. На следующей неделе у нее снова начинаются репетиции. Вся в отца. Слава Богу, в Марии нет ничего французского.
Селию очень занимал вопрос, а нет ли во Фриде чего-нибудь французского. Она владеет двумя языками, а живет во Франции. Иногда Папа бывает таким бестактным.
— Интересно, приехала она или нет, — сказала Селия, желая сменить тему разговора. — Поезд должен был прибыть час назад.
— Найэл сказал, что отвезет ее прямо в гостиницу, — заметила Фрида. — Я предлагаю вам поехать и посмотреть, там она или нет. Найэл может приехать с минуты на минуту, чтобы переодеться.
Все же очень похоже на Труду, решила Селия. Фрида знает, когда Найэл приедет переодеться. Интересно, она ему стирает, считает его рубашки? Вот-вот она назовет его «мой мальчик».
В гостиницу Папа и Селия отправились на такси.
— Интересно, как у них идут дела, — в голосе Папы звучало любопытство. — Я имею в виду этот странный союз… Найэл и забавная старушка Фрида. Завтра я должен пригласить ее на ленч и все выяснить.
— Ах, Папа, не надо! — ужаснулась Селия.
— А почему бы и нет, дорогая?
— Подумай, в какое неловкое положение ты поставишь Найэла, — ответила Селия.
— Не вижу ничего неловкого, — сказал Папа. — Такие вещи очень важны с медицинской точки зрения. Я смотрю на Фриду, как смотрел бы на преподавателя Оксфорда, Кембриджа или Гейдельберга. Она знает свое дело.