Парень и волк
Антон остановился, прислушался. Тянул слабый леденящий ветерок, и ему показалось, что это дышат сами горы, лобастые и могучие. Дорога взбиралась вверх, петляя меж сосен, и тяжелые ветви горных великанов чуть заметно покачивались. Горизонт медленно уходил вдаль, рос и ширился над Родопами. Сейчас так нужно, чтобы небо оторвалось от земли и ураган разметал низкие тучи, застелившие дорогу. Хотелось присесть, капельку передохнуть, но опасность еще не миновала, и, возможно, по его следам гонятся полицейские.
Антон уже пришел в себя после этой неожиданной засады — которой по счету, начиная с прошлой зимы, — но сердце все еще не могло успокоиться. Наверное, в селе объявился предатель, иначе откуда полиция узнала пароль и явку? И все-таки до сих пор не верится, что удалось вырваться! Случившееся возникало перед ним с четкостью кинокадра: и комковатое поле, и обрыв, поросший кустарником, и темный овраг, по которому должен был прийти ятак.
Они шли гуськом, друг за другом: Гецо, Чавдар, Антон. Ночь, как назло, выдалась светлая. Предательски мерцала луна, раскачивая по пашне их длинные тени. Они ступали по ложбинке межи, чтобы быть пониже, хотя в эту минуту им ничто не угрожало. Но по привычке Антон держал карабин наготове — всегда спокойнее, когда знаешь, что одним движением можно остановить врага. Еще немного, еще шагов тридцать, и они будут у кривой вербы, прозванной в народе Божиковой, там место встречи. Как будто что-то почувствовав, Гецо придержал шаг. Выждал секунду-две и тихо подал пароль. На пароль отозвались, как было условлено. В душе радостно екнуло, все трое заторопились к вербе, и в этот миг со всех сторон заметались огненные языки автоматов. Ночь отозвалась раскатистым эхом. Гецо упал, как сноп, Чавдар успел сделать два поспешных выстрела и стал медленно сползать на землю, как будто решил бесследно раствориться в ней. Антон бросился на дно межи, но это было слабое укрытие, он понимал, что конец близок. Прощай, жизнь, — сказал он себе, машинально приподняв голову и осматриваясь. Взгляд застыл на Чавдаре — рука откинута в сторону, ноги поджаты, никаких признаков жизни. Неподвижен и Гецо. Что делать?
Пальба вдруг оборвалась, и Антон почти рядом увидел фигуру, потом вторую. Парень вдавился в землю за своим укрытием и напряженно ждал, что будет дальше. Он догадался: это начальник полиции, а рядом с ним кто? Наверно, предатель — вон как его бьет дрожь. Предатель? Антон прекрасно знал, как этот господин умеет «разговаривать» с арестованными — сам прошел через его руки. Просто чудо, что остался жив, дышит, смотрит, чувствует и уже снова надеется, что, возможно, повезет и на этот раз. Какие силы рождаются и умирают в душе, чтобы снова возродиться и заставить человека перебороть страх, инстинкты, самого себя и действовать, отдаваясь властному зову, наперекор всему. Карабин сам пополз кверху. Мушка стала шарить и вздрогнула, выхватив из сумерек темно-синюю шинель со светло-синим воротником. Антон не отрывал от полицейского глаз, наблюдая из-за стеблей травы и нащупывая податливый спуск. Вот уже господин начальник подходит к Чавдару, тянется сапогом к его руке. Антон не услышал собственного выстрела, но отчетливо видел, как шеф полиции покачнулся, инстинктивно пытаясь закрыть лицо, и рухнул навзничь. И только сейчас Антону по-настоящему стало страшно. Он вскочил, бросился вниз с обрыва, падал, поднимался и снова бежал. Крики, выстрелы, топот... За ним небольшими группами бежали полицейские, но на его стороне было уже немаловажное преимущество — он выбрался на единственную и пока открытую дорогу в горы. Выстрелы становились все реже и реже, пока не смолкли совсем. Спина заледенела от пота, но о передышке не могло быть и речи. Очень хотелось свернуть к Брезнице, к теплым дымкам над крышами домов с мерцающими глазницами окон, но Антон знал, что сейчас можно только в лес, темнеющий слева. Если полицейские успеют пересечь овраг и спуститься к лесопилке, дорога к отряду вообще окажется отрезанной.
И лишь поднявшись высоко в гору и надежно оторвавшись от погони, Антон дал себе передышку. Эта внезапная засада выбила его из колеи. Когда вдруг он почувствовал боль и попытался установить, отчего это, допустив в первый момент, что просто ушибся, — он услыхал короткую команду Гецо: «Влево и назад! Назад и левее!»... Теперь же, успокоившись, он мог спокойно разобраться, что произошло. Им двигал не страх, а инстинкт самозащиты. А товарищи? Мог ли он не потерять боевых друзей? Нет, их сразили первые выстрелы. Но Антон отомстит. Отомстит за Гецо и Чавдара, отомстит за всех, кто погиб и еще погибнет в этой неравной борьбе. Не теперь, потом, когда придет победа — а она придет обязательно, — он взвесит пролитые слезы, чтобы точно определить тяжесть вины преступников. А их будут судить везде — и в городах, и в селах...
Антон прислушался. Тишина. Значит, можно передохнуть еще немного.
Вспомнился бай Михал. Верный был человек, чистый, но слова его звучали чужими.
«Почему говорят о народе как едином целом? — запальчиво спрашивал бай Михал. — Народ — это и полицейские, и сборщик налогов, и староста, и акцизный, и поп, и учитель, и табачник с лавочником, это министры и фельдфебели, жандармы и тюремщики... Нет, народ не однороден. Я бы не назвал «народом» даже тех, кто выращивает табак. Среди крестьян — тоже пестрота: есть предатели, и половина из них — убежденные. Вот теперь скажите, какой народ будет оценивать преступления капитана Николчева, к примеру? И его судить! Никаких народных судов! Судить должны только те, кто дрался за победу».
Куда бы завели бая Михала такие речи, неизвестно, только вскоре полиция схватила его. Теперь сидит в тюрьме и ждет, пока за победу дерутся другие. Страшно делается за партию! Если бы вовремя не избрали новый околийский комитет, а секретарем — политкомиссара Димо, неизвестно, как бы еще обернулось...
Антон встал, чтобы идти дальше, но в этот момент совсем близко послышались голоса — слева проходили две женщины, значит, там была тропа. Он видел их силуэты и невольно подслушал их нехитрый разговор.
— ...Ничего не могу купить себе, староста не дает записку, а без нее талон недействительный!
— Так ты разве не слыхала? Он привез себе кралю из Хисарских бань, разодел ее без всяких талонов... И даже не скрывает, ходит к ней по ночам.
— Кто же это такая?
— Да наша новая учителка... А жена слезы льет, убивается.
— Хоть бы скорее партизаны пришли да расправились с этим негодяем...
— И расправятся, сестрица, будь уверена. На днях парень мой приходил в увольнение, ведь он в солдатах, так он прямо сказал: скоро, говорит, настанет час расплаты, падут головы кровопийц, только погодите еще немного...
Женщины прошли мимо. Теперь можно и ему. Антон стал подниматься выше, держась в стороне от дороги, чтобы избежать случайной встречи с запоздалым путником. Услышанный разговор невольно заставил его вспомнить сельских ремсистов, на встречу с которыми он ходил вместе с Гецо. Он увидел доверчивые глаза активистов, услышал их вопросы к Гецо — секретарю околийского комитета — и остро почувствовал боль недавней утраты. Страшно становилось за ребят, ведь они не скоро узнают, почему прервалась связь с партизанами... Никто и никогда больше не увидит Гецо. Тревога за ремсистов, которых Антон знал только в лицо, но не по именам, росла все сильней. Связь с ними поддерживал Гецо. А теперь? Даже если Гецо только ранен. Он отползет на десять, сто, тысячу шагов и, наконец, когда попробует встать, увидит над собой удивленные лица полицейских: «Ах, вот ты где!» Его схватят — и в полицию. Конечно, Гецо не скажет ни слова. Но кто сейчас заменит его в такой трудной оргработе? Его место осталось свободным и будет пустовать еще долгое время. Или быстро найдут замену?.. Быть может, только теперь Антон по-настоящему оценил своего друга и, растроганный и удивленный, осознал, как много значил этот рабочий-табачник. У него не было и восьми классов образования, а он взвалил на свои плечи ответственность за ремсистов целой околии. Ответственность? А кто его обязывал стать ответственным? Не сам ли он выбрал этот путь? Или это называется личной судьбой, связанной с судьбой всего народа? Погибнет один, его место займут другие. Ведь незаменимых людей не бывает. Не бывает? Когда не стало Мануша, в отряд влилось тридцать восемь новых партизан. Выходит, Мануша заменили тридцать восемь человек, отважных и мужественных, но самого Мануша нет. И ни один из нового пополнения, лишь они все вместе способны заменить Мануша. Где проходил Мануш, там появлялись новые ятаки, там сплачивались и крепли организации. Он не только носил огонь в своем сердце, но и умел передать его другим. А Радко? Когда Радко убили, командиром стал Владо. Но отряд утратил свою боевитость, и из штаба прислали нового человека. Выходит, незаменимые люди есть. Ведь каждый несет в себе что-то неповторимое. Так откуда же эта теория всеобщей взаимозаменяемости? Кто заменит Гецо с его умом и сердцем, с его талантом находить контакт с молодежью?
«Ум — это самобытный дар природы, — сказал однажды политкомиссар Димо. — У интеллекта двойников не бывает».
Сам Димо — человек удивительно спокойный, добрый, обаятельный, порой даже застенчивый. А вот в спорах тверд как скала. У него своя логика, и теория всегда проверена практикой. Он умеет подчинять страсти общей большой работе. Да, Димо все называет «работой», включая самые опасные партизанские акции.
Наверное, теория взаимозаменяемости родилась среди людей завистливых, которые не осознавали, что зависть незаметно перерастает в озлобление, озлобление — в ненависть, а от ненависти — один шаг до предательства...
В полном безветрии падал мелкий снег. Ноги у Антона отяжелели, налились свинцом. На востоке занималось утро, по чистому небу неслись высокие облака. Он поднял голову. В воздухе медленно кружились миллионы снежинок, на землю опускалась невидимая белизна, она успокаивала, и мало-помалу возвращалось убеждение, что страшное уже позади и все будет так, как задумано...