Как это понять — или под ногами опять земля, или это новая уловка? Игра с обреченным на смерть? Голос полицейского звучал четко, он старался придать ему искренность и вместе с тем сохранить оттенок угрозы.
Все мысли, все существо Антона насторожилось.
— Вы думаете, я вам верю, господин начальник?
— Ничего! Достаточно, чтобы тебе свои «поверили», вот тогда ты узнаешь, почем фунт лиха!
Антон недоверчиво покачал головой:
— Ошибаетесь, господин начальник!
— Сам увидишь, что будет. Я хотел сделать из тебя человека! А ты оказался глиной, из которой даже кирпич не слепишь... Эй, кто тут за старшего!
Скрипнула дверь, и в кабинет вошел уже знакомый Антону полицейский — тот, постарше, что участвовал в допросе, только теперь на нем был полушубок. Он замерз, наверное, болтался где-то на улице.
— Старший спит, господин начальник!
— Забирай этого субчика, и чтобы духу вашего здесь не было! Как пройдете засады, отпусти его на все четыре стороны!
— Будет сделано, господин начальник! Но... — И он заговорщически улыбнулся.
— Никаких «но»! — рявкнул начальник и, обернувшись к Антону, добавил: — Если ты не дурак, через некоторое время сам будешь искать меня! Смотри, связь только через твою мать! Ясно?
Начальник полиции размахнулся, и Антон свалился на пол. Начальник вышел. Прелые доски заскрипели, лампа качнулась, по стене запрыгали тени.
— Ладно, парень... Тише! Тише! — услышал он шепот, но голоса не узнал.
В коридоре было пусто и темно.
Безлюдный двор тонул в белом зимнем мраке. Невысокая ограда. Да, здесь. Кто-то приподнял Антона и перекинул через ограду. Не было сил пошевелиться. Антон ощущал только, что ноги его горят, и оттого ему вроде даже приятно лежать на холодном снегу.
Потом его снова закачало, как в люльке. Нет, это не мать его баюкает, и это учащенное дыхание — тоже не ее.
Что за человек, кто он? Антон раскачивался на его спине в такт шагам и вдруг почувствовал облегчение, даже радость. Повеяло надеждой. Неужели удалось вырваться? Все это похоже на сон. На улице послышались голоса, и человек со своей ношей метнулся в темную подворотню. Что все это значит?! И тут Антон понял: у человека в полушубке за пазухой спрятан какой-то предмет. Рука потянулась к чужому карману, осторожно нащупала пистолет. И удивительно — его ледяная поверхность излучала тепло, которое бодрило Антона больше, чем свежий ночной ветер.
Антон понял. Да, это полицейский — тот, что постарше.
...Они идут друг за другом. Впереди Мануш. Снег хрустит под ногами, и этот предательский звук не отстает от них ни на шаг. Стиснув зубы, они продолжают идти, потому что не могут, не имеют права останавливаться. И молчат. Таков закон. И только пересекли проселок, как послышался треск мотоцикла. Следом за ним из-за поворота блеснули огни грузовика. Мануш и Антон залегают в придорожных кустах. Мотоцикл промчался мимо, вильнул в сторону и замер. Лишь свет его фары, прорезая белые сумерки, указывает дорогу грузовику с плотно натянутым брезентовым верхом. Фургон заскрежетал и тоже остановился.
Из кабины выскакивают двое, из кузова еще двое. Все в форме полицейских. Их видно как на ладони. Застрочил автомат Мануша, Антон тоже нажимает на спуск. И стреляет до тех пор, покуда пистолет не обмякает безвольно в его руке. Мотоцикл рванул с места. Но пока он заменял обойму, все поглотил белый туман.
В кузове лежат трое связанных мужчин. Антон яростно срывает веревки. Освобожденные плачут, не в силах поверить, что к ним пришло спасение. Времени нет по-настоящему дать волю радости — ведь перестрелка может привлечь новых карателей.
«Вот так-то, товарищи! Конец вашим мучениям!..»
Особенно запомнился седовласый человек лет пятидесяти. Похоже, ему досталось больше других — все лицо его в синих подтеках. Антон с Манушем провожают опьяневших от счастья, только что обретших свободу людей, объясняют им, где отсидеться и кого дожидаться, а сами двигаются дальше. Они пробираются мимо постов и полицейских засад, глядя на силуэты часовых, пересекают скованные льдом речки и прислушиваются, прислушиваются... И как награда за нелегкую дорогу — родной очаг деда Косты и запах домашнего хлеба. Хлеб и сало. Именно за этим они и пришли. Продукты надо переправить в отряд. Дед Коста знает старую Кременскую лесопилку, он и проведет туда двух нагруженных мулов. На всякий случай ему раздобыли пропуск на право передвижения по всей околии, к тому же он знает здешние места как свои пять пальцев.
Потом Антону одному пришлось пробираться в Тешово. Быть может, нет ничего страшнее, чем блуждать темной ночью по заснеженным полянам и глухим лесам. Антону надо миновать Папаз-Чаир, Млаки. А как узнаешь, где притаился враг? В любую минуту может прогреметь выстрел... Конечно, он ответит... Когда Антон добрался наконец до бабы Янинки, он замерз, как сосулька. Грохнулся на лавку. Перепуганная старуха кладет перед ним ломоть хлеба и крестится, заглядывая в его обветренное, заросшее лицо.
«Господи боже мой, пресвятая богородица! Мать родная по нему плачет! Покарай злодеев, господи»...
— Эй, ты еще жив?
Антон открыл глаза. Над ним было ясное небо. Полицейский сидел, положив голову парня к себе на колени, и с тревогой смотрел на него.
— Да скажи же наконец хоть что-нибудь!
Антон продолжал молчать. Он наслаждался морозным воздухом и видел только огромное небо, покрытое зимними звездами, которые ежились от холода.
— Ясно!
— Что?
— Ничего! Не дорос еще, все равно не поймешь...
Полицейский пыхтел, сгибаясь под тяжестью Антона, спотыкался, по колено проваливаясь в сугробы.
— Стой! — скомандовал Антон.
— Что, са-м сможешь?
И они пошли гуськом, след в след. Снег мягко оседал под ногами, и Антон почти не чувствовал боли. Он еле брел, но ему хотелось петь. Ведь он думал, что все кончено, а вот он снова на свободе, да еще раздобыл пистолет! И не какой-нибудь, а настоящий парабеллум. Уж тут клещи наверняка не понадобятся. А если разобраться — что, в сущности, требуется от человека? Выдержать одну-единственную ночь. Или сто ночей. Словом, сколько нужно. А потом... Потом — перед тобой снова родные горы, товарищи...
— Как поднимемся наверх, дальше пойдешь один. Засад больше нет!
— А ты?
— У каждого своя дорога, парень! Я ведь не спрашиваю, куда ты направишься дальше.
Светало. Ятаки наверняка уже на месте. Было договорено, что они перенесут продукты в лесопилку и будут ждать Мануша.
Интересно, как там у них, наверху? Наверно, как всегда. Залегли и не шелохнутся. Никаких движений. Никаких разговоров. Чтобы не тратить сил зря. Это — приказ!
Еда — щепотка муки со снегом. А может, и мука уже кончилась? Вряд ли, тогда оставалось еще на четыре дня.
Почему выбор пал на Антона? Да потому, что, кроме Мануша, только он еще мог двигаться. Таким уж он уродился. Товарищи, особенно те, кто считал его хлипким мальчишкой, просто не знали, с кем они имеют дело. Мама, бывало, с тревогой говорит отцу:
«Поищи хоть что-нибудь, фасоли принеси... У ребенка со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было!»
А отец только улыбается:
«Да ты посмотри — он вертится как юла. Мой корень! Мы, Жостовы, все такие!»
На базе были припасены разные продукты — овечий сыр, брынза, три бидона меда, картошка, вяленое мясо, две кадушки сала. Но из-за Велко все пропало. Тайника он не знал, как не знали о нем и все остальные, кроме Димо, Мануша и Страхила. Но он, подлец, выследил, что с продуктами обычно возвращаются со стороны приозерных скал, и выдал... Ух, если бы ему попался этот Велко!.. А люди в лагере сейчас умирают от голода. Ерма боится спать, потому что во сне ее мучают кошмары. Ивайла плачет. Двигаться запрещено, и она не вытирает слез. И только Страхил — командир отряда — держится. Каждое утро он по-прежнему бреется. Потом тихо, с бесконечными длинными паузами начинает занятие.
«...Сегодня мы... рассмотрим вопрос о месте... и роли личности в истории...»
Место и роль личности в истории? Во-первых, уясним главное — могут ли быть личности среди врагов? Бесспорно, могут. Хорошо, но если это действительно личности, то как они могут опираться на насилие и подлость?.. Нет! Одного расстрела для Велко мало! В пещеру его. В ту самую пещеру, где партизаны прятали продукты.
...Раз приходит Антон в Тешово. Баба Янинка радостно встречает его, ведет в дом погреться.
«Господи боже мой, пресвятая богородица! Мать родная по нему плачет! Покарай злодеев, господи!»
Старушка совсем сгорбилась. Сухая и черная, она сделалась похожей на вербу, побитую градом. Янинка поклоняется своему богу и верит в силу своей ненависти. Антону худо, но тепло лечит, и он мужественно улыбается:
«Ничего, баба Янинка! Молись за нас, за партизан!»
Они вошли в кладовую: сало, мука, сахар... Не слишком много, но столько смогли собрать ремсисты. Молодцы, настоящие комсомольцы! Как те, что сражаются далеко отсюда, в русских степях. И хоть болгарские партизаны действуют в горах — враг у них общий. Но еще важнее, что он слышал по Московскому радио беседу, которая совпадала с мыслями их политкомиссара...
«Да тут целое богатство! Храни его, баба Янинка, пока не придут наши. Для девятерых на всю зиму хватит».
«Я тоже так считаю, сынок! Ты лучше подумай, как пойдешь в город. Будь осторожней. Неспокойно там, жандармы так и рыскают»...
Тропинки не было, значит, через поле под Лясками никто не проходил. На душе у Антона было спокойно. И вдруг он упал как подкошенный.
Веревка?! Проволока?..
Не успел подумать, как на него сзади набросились двое.
— Туда же полез, сопляк! — оскалился один.
— Против царя идти вздумал, да? — ударил его наотмашь другой.
— Засада! — успел крикнуть Антон и метнулся в сторону. Где-то впереди засверкал и запрыгал огненный смерч. Потом ударили из карабина.
Полицейский бросил гранату. По долине прокатился грохот. Потом все стихло. Антон отполз немного в сторону и попытался встать, но правая нога не слушалась. Потрогал — на руке кровь: прострелена икра. Страшного ничего нет, но идти будет трудно. Неужели он снова попадет в лапы полиции?