Ну, почти естественном. Я совсем не хочу выглядеть старой.
И, конечно, не выгляжу. К тому времени как я приняла душ, причесалась и надела простое черное платье, открывающее мои действительно неплохие ноги, я смотрелась не хуже, чем всегда.
— Почти прибыли, — сказала Гипатия. — Тебе лучше за что-нибудь держаться. Мне нужно уравнять скорости, а это трудно. — Говорила она раздраженно. Впрочем, как всегда, когда я даю ей действительно сложное задание. Разумеется, задание она выполняет, но жалуется. — Я могу лететь быстрее скорости света, медленнее скорости света, но когда нужно уравнять скорость с объектом, который движется точно со скоростью света, возникают необычные побочные явления… прошу прощения.
— Стоит попросить, — ответила я, потому что толчок заставил меня пролить кофе. — Гипатия! Что, по-твоему, надеть: жемчуга или камею?
Она изобразила двух-трехсекундную паузу, как будто ей действительно необходимо время, чтобы принять решение, потом вынесла свой приговор.
— Я бы надела камею. Только шлюхи носят жемчуга днем.
Поэтому я, конечно, решила надеть жемчуга. Она вздохнула, но не возразила.
— Ладно, — сказала она, открывая выход. — Мы причалили. Иди осторожно, а я буду с тобой на связи.
Я кивнула и шагнула через порог на корабль корпорации «Феникс».
Никаких «шагов», конечно, не было. Зато произошел резкий переход от удобного одного g на моем корабле к тяготению корабля «Феникса». Мой желудок протестующе сократился, но я ухватилась за поручень и осмотрелась.
Не знаю, что я ожидала увидеть: может быть, что-нибудь похожее на старый астероид Врата. Но «Феникс» выглядел гораздо роскошнее, и я задумалась, не слишком ли щедро давала деньги. В противоположность кислой застарелой духоте Врат здесь пахло свежей зеленью из теплиц. Вдоль стен повсюду стояли горшки с цветами, папоротниками и лианами, они росли во всех направлениях, потому что тяготение было нулевым. Если бы я подумала об этом вовремя, то не стала бы надевать юбку. Единственным человеком в поле зрения оказался высокий почти обнаженный чернокожий мужчина, который цеплялся пальцами ног за стенную скобу и разминал мышцы с помощью тренажера с металлическими пружинами. («Хамфри Мейсон-Мэнли, — прошептала мне на ухо Гипатия. — Археолог и антрополог из Британского музея».) Не прерывая упражнений, Хамфри досадливо взглянул на меня.
— Что вы здесь делаете, мисс? Посещения воспрещены. Это частная собственность, и…
Но тут он пригляделся повнимательнее, и выражение его лица изменилось. Оно не стало гостеприимней, но я произвела на него некоторое впечатление.
— Черт побери, — сказал он. — Вы Джель-Клара Мойнлин, верно? Это немного меняет дело. Наверно, мне следует сказать: «Добро пожаловать на борт».
Не самое радушное приветствие. Но когда Хамфри Мейсон-Мэнли разбудил главного инженера, эта женщина оказалась гораздо более вежливой. Что было вовсе не обязательно. Хотя я предоставила основные средства для проекта «Феникс», это некоммерческая организация, которая никому не принадлежит. И я даже не вхожу в совет директоров.
Гипатия шепнула мне, что главного инженера зовут Джун Таддеус Терпл — доктор Терпл. Но мне не нужно было это напоминание. Мы с Терпл встречались раньше, хотя и только на экране. Она оказалась выше, чем я думала. Выглядела она примерно на столько же, на сколько выгляжу я, то есть лет на тридцать. На ней было нечто вроде бикини и на талии рабочий пояс со множеством кармашков, чтобы класть разные вещи. Она отвела меня в свой кабинет — клинообразное помещение, в котором не было ничего, кроме скоб на стенах и множества растений.
— Простите, что не встретила вас, доктор Мойнлин, — сказала она.
— Моя единственная докторская степень почетная, и вполне достаточно Клары.
Она кивнула.
— Разумеется, мы рады вас видеть здесь в любое время. Наверно, вы сами хотите увидеть, что произойдет.
— Да, конечно. К тому же я хочу решить кое-какие вопросы, если не возражаете. — Вежливость в ответ на вежливость, вовсе не обязательная и для той, и для другой стороны. — Вы знаете, кто такой Вильгельм Тарч?
Она ненадолго задумалась.
— Нет.
Такова галактическая слава. Я объяснила.
— Билл — своего рода бродячий репортер. Он посещает самые интересные места и рассказывает о них тем, кто остается дома. — К тому же он в настоящее время мой любовник, но упоминать об этом нет необходимости: Терпл достаточно быстро поймет это сама.
— И он хочет попасть на «Феникс»?
— Если вы не возражаете, — снова сказала я. — У совета я уже получила разрешение.
Она улыбнулась.
— Конечно, но я этого не знала. Сейчас роботы укладывают зеркала, поэтому я очень занята. — Она встряхнулась. — Ганс сказал мне, что ваш корабельный мозг уже показал вам в пути вспышку сверхновой…
— Да, показал.
Гипатия прошептала, что Ганс — мозг «Феникса», как будто я не могла догадаться об этом сама.
— И, вероятно, вы знаете, как она сейчас выглядит с Земли?
— Да, что-то в этом роде.
Я видела, как она пытается понять, что значит «что-то в этом роде», и решает, что с богачкой стоит вести себя дипломатично.
— Ну, не вредно взглянуть еще раз. Ганс! Телескопический вид с Земли, пожалуйста.
Она смотрела на стену своего кабинета. Стена исчезла, и мы увидели неровное светлое пятно.
— Вот оно. Мы называем его Крабовидной туманностью. Конечно, это название было дано до того, как поняли, что это такое на самом деле, но можно понять, откуда оно взялось. — Я согласилась, что пятно похоже на слегка деформированного краба, и Терпл продолжила: — Сама туманность состоит из газа и вещества, которые сверхновая выбросила несколько тысяч лет назад. Не знаю, видите ли вы, но вон то маленькое пятно в середине — это и есть пульсар. Все, что осталось от звезды. А теперь посмотрим, как все выглядело до того, как звезда стала сверхновой. Реальное время. Вид отсюда.
Ганс убрал туманность, и мы увидели глубокое темное пространство, которое уже показывала мне Гипатия. В пространстве горели мириады звезд, но корабельный мозг добавил увеличение, и появилась одна особенно яркая звезда. «Яркая» не совсем подходящее слово. Это была ослепительная желто-золотистая, несколько расплывчатая и неопределенная точка. И — чего не могло быть: изображение исключительно оптическое, — я словно почувствовала на лице жар.
— Не вижу планет, — сказала я.
— Увидите, когда мы установим все оптические сегменты. — Но тут она спохватилась. — Я забыла спросить. Не хотите ли чашку чая или еще что-нибудь?
— Спасибо, нет. В данную минуту ничего не нужно. — Я смотрела на звезду. — Мне представлялось, она будет ярче. — Голос мой звучал чуть разочарованно.
— Еще будет, Клара. Именно для этого мы и строим пятисоткилометровое зеркало. Сейчас мы получаем изображение, используя гравитационное искажение черной дыры. У нас установлена небольшая камера. Не знаю, много ли вы знаете о черных дырах, но… О, дьявол! — сказала она с явным смущением. — Конечно, знаете. То есть я хочу сказать — вы ведь провели в ней тридцать или сорок лет…
Она смотрела так, будто нечаянно причинила мне сильную боль. На самом деле нет. Я привыкла к такой реакции. Обычно в моем присутствии редко заводят речь о черных дырах, следуя общему принципу: в доме повешенного не говорить о веревке. Но время, когда я оказалась в западне в одной из таких штук, — в далеком прошлом. Вдобавок из-за замедления времени в черной дыре оно пронеслось для меня почти мгновенно, сколько бы лет ни прошло снаружи, и я в этом отношении была не особенно чувствительна.
С другой стороны, мне совсем не хотелось опять говорить об этом. Я просто сказала:
— Моя черная дыра выглядела совсем не так. Она светилась жутким голубым светом.
Терпл быстро взяла себя в руки. Она глубокомысленно кивнула.
— Это свечение Черенкова. Вы были, должно быть, в так называемой обнаженной сингулярности. Эта черная дыра другая. Она завернута в собственную эргосферу, и вы ничего не можете увидеть. Большинство черных дыр испускают очень много видов излучения — не сами, а тот газ и вещество, которые они поглощают. Но эта дыра уже все вокруг себя поглотила. Во всяком случае… — Она как будто потеряла нить рассуждений. Но потом кивнула. — Я говорю о гравитационном искажении. Ганс?
Она не сказала, чего хочет от Ганса, но, очевидно, он смог это понять сам. Звезды исчезли, и перед нами появилось нечто вроде белой туманной стены. Терпл пальцем нарисовала для меня изображение:
— Точка слева — это планета Крабовидной туманности, которую мы хотим изучить. Круг в середине — черная дыра. Дуга справа — наше зеркало, оно находится в точке, где гравитационное искажение черной дыры дает нам самое четкое изображение. Точка слева от дуги — фокус Кассегрейна в нашем отражающем телескопе. Я не нацеливаю телескоп на звезду Крабовидной туманности — мы стараемся, чтобы она не попадала в камеру, иначе может сжечь всю нашу оптику. Пока понятно?
— Да, — ответила я.
Она бросила на меня еще один оценивающий взгляд, затем сказала:
— На самом деле мы смотрим в зеркало. Нам придется закрыть звезду, иначе мы вообще не увидим планету. Сейчас мы как раз этим занимаемся. Чтобы увидеть планету, нам придется смотреть в прямо противоположном от нее направлении.
Я никогда не могла устоять перед искушением в разговорах с Гипатией, не смогла и с Терпл.
— В течение четырех или пяти дней, — сказала я самым дружеским тоном.
Думаю, тон все же был недостаточно дружеским. Доктор выглядела уязвленной.
— Послушайте, не мы поместили эту проклятую черную дыру в такое положение. Потребовалось два года поисков, чтобы найти дыру в подходящей позиции. Здесь есть нейтронная звезда, которую мы можем использовать. Конечно, было бы гораздо лучше наблюдать с орбиты: это дало бы нам для наблюдения восемьдесят дней, но все дело в этой нейтронной звезде. Она не сможет дать нужное увеличение, потому что не обладает массой черной дыры и, следовательно, гра