– Теперь ты все мне сказал. – В какой-то мере я по-прежнему ожидаю, что Кайл возьмет свои слова обратно, что это запомнится мне как его последняя жестокая выходка.
Кайл кивает.
– И что ты от меня хочешь? – спрашиваю я.
– Не знаю. – На миг Кайл смотрит мне прямо в глаза, потом за спину, на таблицу Менделеева. – Понимаю, что не имею ни малейшего права на разборки. Я ведь в самом деле… Не представляю, каким словом ты меня называл. Я закончил наши отношения неправильно. Внутри у меня что-то замкнуло, и я… Я больше не мог тебя выносить. Не по твоей вине совершенно, но выносить тебя я не мог. Я должен был… от тебя избавиться. Не от тебя непосредственно, а от мыслей о тебе. От твоего присутствия.
– Почему?
– Предчувствие такое возникло. Порыв. Я должен был так поступить. Наши отношения были неправильными. Они казались неправильными.
– Нечего было на меня набрасываться! – Мой голос повышается, пока я не велю себе говорить тише. – Ты мог просто сказать мне. Мол, вот, наши отношения не кажутся мне правильными.
– Нет! – Кайл снова переводит взгляд на меня. – Ты не понимаешь. Ты отговорил бы меня расставаться. Я бы передумал, на попятную пошел.
– Так, может, ты передумал бы расставаться, потому что в реале этого не хотел?
– Видишь, ты задавил бы меня своей логикой. Я не хотел давиться твоей логикой.
– И вместо этого ты от меня избавляешься.
Теперь Кайл крутит в руках мензурку и разглядывает ее.
– Да, знаю, прости меня.
Я решаю гнуть свое.
– И бросаешь меня. Ты обливаешь меня грязью. Две недели спустя в школьном коридоре ты сосешься с Мэри Энн Макаллистер и рассказываешь всем, что парней не любишь, а я пудрил тебе мозги. Что же теперь? С Мэри Энн, или с Синди, или с Джоан, или с кем-то еще не выгорело, и ты решил ко мне вернуться?
– Дело не в этом.
– Не в этом, а в чем же? – Чувствую, Кайл обескуражен. Чувствую, он пытается что-то мне объяснить, но сейчас наружу прорывается моя обида. Злая обида. – Пожалуйста, объясни мне, в чем дело, потому что все эти месяцы, пока ты демонстративно проходил мимо, пока все спрашивали меня: «Что с Кайлом?» – а я с чужих слов пытался слепить твою версию случившегося, все это время я горел желанием понять, в чем, по-твоему, дело.
Кайл начинает дрожать. Я очень хорошо помню, как он дрожал от расстройства или от избытка чувств. Ни я, ни сам Кайл остановить дрожь не могли. Когда Кайл рассказал мне про то, как его брат узнал, что у него диабет; когда, навестив в воскресенье, отец наорал на него за брошенный баскетбол; когда мы до конца досмотрели «Парни не плачут»[35] – лишь в тех случаях мне довелось крепко-крепко обнимать Кайла, пока его тело вытряхивало то, с чем не мог справиться его разум. После первого раза, когда Кайл пытался перевести все в шутку, мы те инциденты не обсуждали. Мы просто справлялись с ними, до тех пор пока он от меня не избавился.
Хочу прикоснуться к нему прямо сейчас. Не обнять, лишь прикоснуться. Но я словно парализован – так избыток чувств влияет на меня.
– Извини, Пол, – бормочет он.
– Не извиняйся. Прости, что я на тебя набросился.
– Нет. – Кайл в очередной раз переводит взгляд на меня; дрожь стихает. – Я знаю, что ты меня ненавидишь. У тебя есть полное право меня ненавидеть. Ты и разговаривать со мной больше не обязан. – Кайл встает, чтобы уйти, и паралича у меня как ни бывало. Я кладу руку ему на предплечье и жестом прошу сесть.
– Послушай меня, Кайл, – начинаю я. Он садится и поворачивает голову ко мне. – Я говорю совершенно серьезно и повторять не буду. Я тебя не ненавижу и никогда не ненавидел. По отношению к тебе были злость, расстройство, замешательство. Но ни единого намека на ненависть.
– Спасибо, – шепчет Кайл.
– Хочешь, чтобы я простил тебя, – так я, пожалуй, простил, – тихо продолжаю я. – Хочешь услышать, что я тебя не ненавижу, – вот, ты услышал. Это все?
Кайла снова бьет несильная дрожь.
– Нет, не все, – отвечает он.
– Что же еще? – мягко спрашиваю я.
– Пол, мне нужна твоя помощь. Я не вправе тебя просить, но мне больше не с кем поговорить.
Я уже вовлечен в его проблему. Я примерил роль наперсника и, если честно, не возражаю против нее.
– В чем дело, Кайл?
– Я так запутался.
– Из-за чего?
– Мне по-прежнему нравятся девушки.
– И что?
– Парни мне тоже нравятся.
Я касаюсь его колена.
– По твоим словам не чувствуется, что ты запутался.
– Но я хотел определенности. Когда я был с тобой, я хотел любить только тебя. После нашей ссоры я хотел любить только девушек. Но стоит мне остановиться на одном варианте, сразу просыпаются мысли о другом.
– Получается, ты бисексуален.
Кайл вспыхивает.
– Ненавижу это слово! – заявляет он, откидываясь на спинку стула. – Оно намекает, что у меня раздвоение личности.
– В то время как у тебя удвоение?
– Точняк.
Я улыбаюсь. Давненько я не слышал слово «точняк».
Кое-кто считает, что тяга и к парням, и к девушкам – жалкая отмазка от серьезных отношений. Среди серьезнейших конкурентов Беспредельной Дарлин есть глубоко презирающие так называемых дилетантов. Но, по-моему, говнюки – сами презирающие. Если для меня естественно любить парней, не понимаю, почему для других не может быть естественно любить и парней, и девушек.
– Тебя можно называть амбисексуалом. Или дуосекуалом. Или…
– Разве мне обязательно как-то себя называть? – перебивает Кайл. – Разве нельзя просто жить с этим?
– Конечно можно, – отвечаю я, хотя насчет мира в более широком смысле не уверен. Мир обожает глупые ярлыки, жаль, нам не дано выбирать ярлыки для самих себя.
На миг возникает пауза, и я гадаю, закончен ли наш тет-а-тет. Вдруг Кайлу просто хотелось сказать правду и чтобы его выслушали? Но вот он смотрит на меня с сомнением и говорит:
– Видишь ли, я не представляю, как правильно.
– Никто не представляет, – заверяю я.
Кайл кивает. Чувствуется, он хочет сказать что-то еще, но держит внутри; невысказанное гаснет и блекнет за выражением его лица.
– Думаешь, мы могли бы просто дружить? – спрашивает Кайл.
Поразительно, но, спроси он о таком во время нашей ссоры – предложи он старую добрую просто дружбу, – я заржал бы в голос или волосы ему повыдирал бы. А сейчас вопрос работает – означает именно то, что должен.
– Да, – отвечаю я. Тут Кайл делает нечто удивительное – тянется ко мне и обнимает. Он крепко-крепко прижимает меня к себе, хотя я не дрожу. Не представляю, что делать. Я понимаю, что Кайл хочет меня успокоить. Свои тайные опасения я тоже понимаю: вдруг эти объятия успокоят и его?
Пинбол
Я рассказываю обо всем Джони.
Она пересказывает все Чаку.
События, описанные в этих двух предложениях, разделяет несколько дней, но результат тот же.
Я слышу об этом от Беспредельной Дарлин. Это само по себе сулит беду, ведь Беспредельная Дарлин старается держаться от Чака подальше.
– Милый, они в раздевалке об этом болтали, – сообщает Беспредельная Дарлин.
– О чем болтали? – уточняю я.
И Беспредельная Дарлин уточняет: в раздевалке болтали о нас с Кайлом и о нас с Ноем.
Дальше становится ничуть не легче.
– Я говорю тебе ради твоего же блага, – чуть слышно шепчет Беспредельная Дарлин. – За вас взялся Рип.
Рип – наш штатный букмекер. Его родители владеют островами, поэтому на свои карманные деньги он может делать абсолютно любые ставки. Сколько раз секретарь директора употребит слово «так», пока делает утренние объявления? Сколько учеников пройдет мимо класса 303 между шестым и седьмым уроками? Одежду какого цвета Трилби Поуп предпочтет в апреле? Рип готов делать ставки и ждать результат. Он обожает ставки на то, сколько протянут парочки.
– И каковы мои ставки? – спрашиваю я.
Беспредельная Дарлин корчит недовольную гримаску.
– Милый, ты же на самом деле не хочешь это знать, нет ведь?
– Я серьезно.
Беспредельная Дарлин вздыхает.
– Шесть к одному на то, что ты будешь с Ноем; пять к одному, что вернешься к Кайлу; и два к одному на то, что просрешь оба шанса и следующие двадцать дней прокукуешь один.
– И на что поставила ты?
Бесконечная Дарлин хлопает ресницами.
– Девушка никогда такое не скажет! – щебечет она и упархивает прочь.
Интересно, какова вероятность того, что Ной уже слышал сплетни? Семьдесят пять процентов? Пятьдесят?
Перемен в его настроении я не заметил – ни внезапных подозрений, ни настороженности. А за последнюю неделю мы виделись немало. Мы встречались. В среду после уроков мы выбрались в город на Ночь музеев и наблюдали за посетителями. Студенты-лирики в заношенных свитерах стояли эдакими жердями-интеллектуалами, а разодетые в пух и прах европейцы пробирались и проплывали мимо них, беседуя на эмоциональных, колоритных языках. В четверг мы пересекались с Тони, а то казалось, я сто лет его не видел. По-моему, Ной с Тони неплохо поладили, хотя присутствие Ноя усложнило нам выполнение домашки.
Еще мы целовались как безумные. И продолжаем целоваться. Мы целуемся часы напролет, сами того не замечая. Времени у нас хоть отбавляй, и в кои-то веки кажется, что отбавить его никто не стремится.
К счастью, мне не нужно исчезать из жизни других людей, чтобы влиться в жизнь Ноя. Эгоистичной парочкой (вроде Джони и Чака) мы становиться не хотим. Я даже успел несколько раз пообщаться с Кайлом, но не так долго, как в первый раз. Наше общение свелось к разговорам, хотя то, что мы в принципе разговариваем, что-то значит. Что именно, не понимаем ни он, ни я.
Я вздыхаю с облегчением, когда Ной и Кайл уезжают на выходные: Ной – пообщаться с друзьями из города, где жил раньше, Кайл – навестить разболевшуюся тетю.
Джони совершает промах, подкатив ко мне в пятницу днем, после того как я пообщался с Беспредельной Дарлин. Чак подкатывает вместе с ней. Ей невдомек, что мне известно о том, что она проболталась, и это еще уди