, надо продумать огромное количество всяких практических, мелких вещей, ну, и жена, из принципа или хотя бы для видимости, должна сделать все, чтобы дело не выглядело так, будто это из-за нее, из-за того, что она не все сделала, ребенок останется без отца. Конечно, Мари давно уже знала, что долго не будет этого терпеть, но все равно надо было сделать так, чтобы никто не сказал: ну, мол, теперь ясно, что она за фрукт, мать ее так, она такая же, как они все. Мари видела, что вовлечение в дело свекрови результата не дало, то есть дало тот результат, что ситуация не изменилась, а следовательно, лишь ближе подошла к тому, чтобы ей уйти. Таким образом, свекровь как путь решения проблемы была использована и, если Мари сейчас сделает свой шаг, та уже не скажет ей, мол, что ж ты, дочка, ты бы сказала мне, уж я-то знаю, как с ним разговаривать, я ведь на твоей стороне, я тоже женщина, тоже мать, я знаю, что важно и что нет, — ничего такого свекровь уже не может сказать, разве что, когда сын придет к ней жаловаться, скажет, мол, я же тебе говорила, а ты меня не послушал, женщину ведь не только найти надо, но и удержать еще, а ты об этом не думал, и вот тебе результат, теперь я внука своего смогу видеть всего раз в неделю, ну да, конечно, и ты тоже, так что у мальчика не будет отца, только мать, даже две матери, потому что там будет еще твоя теща. А, та курва паршивая, скажет тут наш парень, это ее рук дело, она все устроила, она хотела этого, потому что она и мужа своего, отца Мари, в могилу свела, все это знают.
В общем, ничего эта женщина, бывшая свекровь, сказать уже не сможет; Мари подумала, может, стоит поговорить с друзьями мужа, которые все-таки находили же с ним общий язык в том провинциальном городе, — вдруг и сейчас помогут. И стала звонить некоторым, когда муж уходил в корчму, мол, пьет, не просыхая пьет, не только сейчас, а все время, приезжайте, потому что надо с этим что-то делать, может, вам удастся. Парень наш ничего об этом не знал, просто однажды позвонил один однокашник, мол, как дела. Нормально, ответил наш парень, а ты как? Тот ответил: все о’кей. Может, как-нибудь встретимся, предложил однокашник. Живет он в Будапеште, у него есть какое-то коммандитное товарищество, которое занимается пиаром, или чем-то еще, чего наш парень не мог понять, но доход приносит хороший, так что это его устраивает пока, не так обидно, что он о другом мечтал, о чем-то таком в сфере культуры, но крест он пока на этом не поставил, вот окрепнет немного — и бросит это дело, не заниматься же такой хренью всю жизнь, слишком нервная работа, да и риск большой, в смысле денег. А, ну да, сказал наш парень и добавил, что у него насчет денег тоже довольно херово, не думал он, что на одного ребенка, да при декретных деньгах, его зарплаты будет недостаточно, да еще эти гребаные пеленки, на них-то едва хватает. Вот-вот, сказал однокашник, пеленки, это, мать их, это да, как задумаешься, сколько бумаги уходит, чтобы младенцы простыню не обоссали, что за жизнь, мать ее. А что в Африке делается, видел я один фильм по сиэнэн, ну, блин, прямо выворачивает тебя, в каком мире мы живем, детишкам, представляешь, дают кучу всяких таблеток от одной эпидемии, от другой эпидемии, а те через пару лет умирают от голода, потому что еды-то им не дают. Таскаются они какое-то время с родителями, ну чисто дикое стадо, которое пастбище ищет, только эти ищут пункты раздачи продовольствия, а пока найдут, продовольствие уже разворовано, и мрут они прямо там, где должны были пищу получить. Парень наш слушал и удивлялся, как этот старый приятель сочувствует людям, живущим так далеко, потом сказал, он спросит жену, подойдет ли, скажем, суббота. Конечно, суббота подошла, потому что Мари заранее договорилась с тем однокашником насчет субботы, но нашего парня не удивило, как легко она согласилась, даже календарь не смотрела, сразу ответила: хорошо.
37
В субботу вечером, когда гости уехали, наш парень уселся на веранде, открыл пластмассовую канистру, налил, канистру поставил на стол и, под ее защитой, погрузился в то, что оставили ему однокашники: в распавшиеся браки, отношения с любовницами, отношения с заграничными партнерами, не ахти какие, но хорошего качества машины, трудности отвыкания от курения, попытки вести здоровый образ жизни, что в этом случае означало потребление качественных продуктов и напитков, обанкротившиеся и восстановленные компании, будайские и пештские квартиры. Им тоже несладко, подумал он, но тут же поправил себя: да нет, им-то что, им хорошо. Мари смотрела на него из горницы. Он взял стакан и ушел, даже не спросил, чего это ребенок беспокоится. Сидел, сопел, скрипел плетеным креслом, но молчал. И Мари молчала, не сказала ему через окно, мол, хватит пить, опять ты канистру выбрал, когда я здесь. Она укачала малыша, легла; сейчас ей было жалко мужа, что ему выпала такая судьба, тогда как другим, например, его однокашникам — их трое приехало — другая. Потом, пожалев нашего парня, она принялась жалеть себя: и чего угораздило ее выйти именно за этого человека, какая же она идиотка, что так испортила себе жизнь. Если сейчас так плохо, что же будет потом, когда она постареет, сын вырастет и поступит в какой-нибудь вуз, а она останется вдвоем с мужем. Что с мужем: с глазу на глаз с его ненавистью, с той страшной, дикой душой, которая и сейчас живет в нем, а дальше будет страшнее. Пойдет она, Мари, в лавку, а встречные будут смотреть на нее и думать: смотри-ка, это та несчастная женщина, Мари, жена того парня. И ничего уже нельзя будет изменить, никому она не будет нужна, разве что король подштанников появится вдруг снова, он-то еще будет помнить, какой она была, но и он будет уже стариком, уйдет из текстильного бизнеса, станет ценными бумагами спекулировать на бирже, а еще пирамиды изобретать для цыган, и те будут ходить за ним стадом, потому что он кому-то действительно на тысячу заплатил сто тысяч, а больше, разумеется, никому. Ну, разве что вот он возникнет в ее жизни. Сначала попросит о встрече, скажет, мол, какой же я был идиот, что не тебя выбрал, а остался с женой, которая и в самом деле стала такой, какой была уже давно, хоть и маскировалась: невыносимой, злобной, требовательной грымзой, которая и рот-то открывает для того только, чтобы давать указания. После того, как он принял решение в ее пользу, она и вовсе перестала сдерживаться, пустилась во все тяжкие, потому что не боялась больше, что потеряет своего бизнесмена. А бизнесмен с тех пор, хоть и пытался иной раз вырваться, ничего уже не мог сделать, не было в нем такого глубокого чувства, которое придавало бы ему сил. Когда он ее, Мари, бросил, он думал, ничего, найдется другая; только — не нашлось другой. Были, конечно, кое-какие дурацкие романы, которые главным образом на расчете строились: бабе хотелось денег, ему, бизнесмену, с кем-нибудь переспать, — но того, что он чувствовал к ней, к Мари, он ни к кому больше не чувствовал, и вечно сокрушался о том, почему он не выбрал ту жизнь, которую означала бы для него она, Мари, то есть развод и новых детей. Вот и теперь он затем лишь ее разыскал, чтобы воскресить то старое чувство, и, зная обстоятельства, надеялся, что и в ней что-то проснется. Но она, Мари, уже не была на это способна; правда, она попробовала, потому что ей уже позарез был нужен кто-то, кто не такой, как нынешний муж, кто скажет: я тебя люблю, ты такая красивая, — но не могла она вернуться к прежней любви. Больше того, у нее даже появлялась мысль, что все это из-за него, из-за предпринимателя этого, и получилось; не брось он ее, она не сошлась бы с нашим парнем, не вышла бы за него с досады, и теперь ведь она не только любить не может, а скорее ненавидит этого предпринимателя, и не надо ей, чтоб он говорил ей такие вещи, которых она не слышит от мужа.
В конце концов, если идти по линии этой возможной жизни, которая в данном случае имеет столько же шансов реализоваться, как и любая другая, как, например, та, что реализовалась позже, — словом, если идти по этой линии дальше, то нетрудно догадаться, что в конечном счете, с течением этих — возможных и допустимых — лет, Мари останется одна-одинешенька со своими мечтами о будущем внуке, которого она будет горячо любить и с которым снова обретет ощущение, что был в ее жизни какой-то смысл. И так бы оно и случилось, если бы не идиотский рак шейки матки, который медицина вообще-то уже весьма успешно сегодня лечит, и для нашей истории было бы очень даже хорошо, если бы Мари вылечилась, потому что это уже не просто становится неправдоподобно, но уже и как-то скучно. Ну разве не скучно, если каждый наш персонаж подцепляет какую-нибудь смертельную болезнь, чаще всего, конечно, разновидность рака; честное слово, можно подумать, что тому, кто все это рассказывает, нынешнее население видится сплошь пораженным раком или потенциально раковым, потому что он, рассказчик, по жизни — врач, который, кроме обычного медицинского диплома, получил еще свидетельство специалиста по онкологическим заболеваниям, и лет двадцать уже работает в онкологической клинике на улице Синий Шар, где других людей и не видит, только раковых больных, ну, или бывших раковых больных, у которых в любой момент может быть выявлен рецидив, а потому занимает в жизни такую мировоззренческую позицию, которая вынуждает его все представлять под углом зрения этой, в самом деле касающейся многих, болезни; можно даже сказать, что само мышление его поражено раком.
Возвращаясь к возможной судьбе Мари, скажем, что она, Мари, могла заболеть, могла и не заболеть, а умереть, так сказать, здоровой, так как реальность не обязывает нас обязательно выбирать тот или иной вариант, — однако Мари все-таки заболела именно той, совершенно банальной болезнью и умерла от нее; хотя тут можно насчитать всего несколько процентов, когда медицина оказалась полностью бессильной, но Мари как раз в эти несколько процентов и угодила. Умерла она, так и не успев стать бабушкой, потому что сын ее с женитьбой не спешил. И не умри она перед этим, ей пришлось бы увидеть, как наш парень на ее похоронах, по своему обычаю пьяный в стельку, чуть не свалился, следом за гробом, в могилу и при этом вопил, как он любил эту женщину и что с ним теперь будет без нее. Родственники еле успели поймать его и оттащить, когда он, рыдая, требовал, чтобы его похоронили рядом с ней. Пока могилу закапывали, он все не мог успокоиться, орал дурным голосом, мол, это же моя жена, это часть моей жизни, не можете вы, не имеете права разлучить нас с ней. Идиот, сказал кто-то из стоящих вокруг; и правда, идиот, кто так себя ведет.