Во всяком случае, нашей училке-историчке все это было известно, и, может быть, первым ощутимым результатом этого знания и новой методики, внедряемой в учебный процесс, и стал тот громкий успех, когда наш парнишка принес диплом о победе на олимпиаде, — об этом говорил директор, когда они шли к первой станции празднования, кофейне. Привет, привет, директор, — раздалось в кофейне; там были все его приятели: и секретарь сельсовета, и участковый уполномоченный, и участковый врач, и главный садовник, — в общем, все, кто там обычно и обретался; директор им сказал, что они с Эрикой хотят отметить успех, который один из учеников принес школе, а значит, и всей деревне, то есть и этой кофейне, потому что кофейня тоже ведь часть деревни. Настроение в кофейне царило приподнятое. Не только директор, но и секретарь сельсовета, и еще один человек от «Волана»[10] — все ставили Эрике вино. А в девять вечера, когда кофейня закрылась и они вышли на улицу, директор предложил Эрике дождаться, пока все остальные разбредутся кто куда, и вернуться в школу, в его кабинет, там, сказал директор, у него в сейфе припрятан коньяк, который им стоит попробовать.
Жена директора в это время была дома, смотрела телевизор, потом расстелила постель — и для себя, и для мужа. Она знала, что сегодня он придет поздно и сильно выпивши, потому что директору школы положено быть вместе с деревенскими руководителями, председателем сельсовета, врачом, как и им — вместе с ним, директором школы. Против этого она ничего не могла сказать. Правда, однажды она разревелась и принялась кричать на мужа, в том смысле, мол, когда он будет уже наконец дома, когда уже с ней проведет хоть вечер, но директор объяснил жене, что не может он так вот взять и уйти домой, если секретарь сельсовета все еще там, потому что если уйдет, то уже не будет относиться к тому кругу. А тебе ведь тоже, думаю, не все равно, — сказал он спокойным, рассудительным тоном, — получу я или не получу землю, которая мне как директору полагается, и вымостят ли улицу до нашего дома, чтобы мы целый год не вязли по колено в грязи, — в общем, это и тебе, думаю, не все равно.
Жена все поняла и смирилась, и с тех пор ложилась спать одна, и думала о том, что это ее судьба, которая могла бы быть лучше, но могла бы быть и хуже, даже много хуже, если бы, например, муж ее бил; случается такое и среди учителей. Она, например, слыхала, что учитель труда по крайней мере раз в неделю колотит свою жену, причем просто так, безо всякой причины, а та терпит, бедная. А что она может поделать: развестись, — нет, на это она ни за что не решится. В деревне развестись — чистое самоубийство. Все тут же станут на сторону мужа, никто не поверит, что она вовсе не шлюха, что она целыми вечерами ждала, пока муж придет домой, а муж приходил, только чтобы ее поколотить, а не затем, чтобы любить, — никто не поверит, что она разводится просто потому, что чаша ее терпения переполнилась. Развестись и жить одной, с детьми… Нет, не могла она этого сделать, боялась, что осудят ее все, ведь деревня, она такая, особенно бабы. Они прямо исходят злобой, если у одной из них найдутся силы изменить свою судьбу. Да как она, стерва, посмела, — станут шептать они за спиной у такой женщины, — как она только посмела пойти против того, против чего мы пойти не смеем, а ведь нас муж колотит не только по четвергам, а еще и по понедельникам… Но наш директор жену никогда не бил. Так что ее судьбу можно не считать несчастной в классическом смысле слова, то есть такой, которая все равно что мученичество и за которую на том свете женщину будут судить не так сурово. Жена директора немного даже жалела, что не может считать свою судьбу очень уж скверной, потому что, если смотреть со стороны, судьба ее скверной не выглядела, хотя и не было в ней ничего хорошего.
Директор открыл свой кабинет. Там был большой письменный стол и два кресла. Он пригласил учительницу сесть, она села, а он достал из сейфа коньяк. Если на душе тоска, выпей рюмку коньяка, — сказал он и засмеялся. — Это мы в университете учили, ну, а кто сочинил, знаете? — спросил он, вспомнив, что второй специальностью Эрики были венгерский язык и литература. Нет, — рассмеялась Эрика. А ведь это классика, — сказал директор, — если не верите, посмотрите дома в томике Ади[11]. После второй рюмки директор схватил учительницу за бока, мужчина он был крепкий, а в ней вряд ли было больше пятидесяти кило. Он поднял ее с кресла и усадил на стол, как показывают в фильмах, в сцене, где начальник насилует секретаршу; так же все произошло и здесь. Правда, когда ты наблюдаешь такое воочию, то не можешь не удивляться: ведь никто ж не считает, что в том, что ты видишь в кино, есть жизненная правда. А выходит, что фильмы, в которых есть такие сцены, это прямо-таки зеркало реальности. Директор стащил с учительницы колготки. Ну да, в фильмах оно, может, по-другому выглядит, там нет таких неловких моментов, когда, скажем, ты стягиваешь колготки, а туфли, сволочи, мешают, не сообразил их директор сразу снять, а училка тоже сама не сбросила, или когда ремень на брюках не удается быстро расстегнуть и приходится, стоя между коленями у совсем подготовленной дамы, возиться с чертовой пряжкой. Так что, когда в фильме герой давно уже там, где надо, в реальности директор все еще возится с деталями туалета; но в конце концов все помехи были устранены. Акт свершился: директор в знак поощрения овладел учительницей. Да и учительница, насколько можно предположить, восприняла это именно как поощрение: во-первых, она уже год как не была с мужчиной и за это время помогала себе разве что подручными средствами, а это такое дело, что после него все-таки остается какая-то неудовлетворенность, какое-то ощущение неполноты, а во-вторых, потому что директор ей нравился. Она была из тех женщин, которые влюбляются в мужчин возраста ее отца: седеющие виски, грузноватая фигура с животиком и лицо такое серьезное, солидное, зрелое, что когда его вдруг искажает страсть, это похоже на чудо. Удовольствия, которое директор сумел доставить учительнице, для нее оказалось мало, и она попросила добавить с помощью рук и языка. Это было сделано. Дома директор почистил зубы. Не хотелось ему дышать на жену запахом другой женщины. В конце концов, с его стороны это было проявление порядочности; можно даже сказать — жест предупредительности.
9
Связь директора с учительницей продолжалась не меньше восьми лет. Наш парень давно уже покинул деревню, а молоденькая училка превратилась в пожилую, закисшую провинциалку. Она вышла замуж за механика, который занимался ремонтом сельхозтехники и был известен как человек неплохой. Но все-таки — механик, то есть замужество для нее было, как-никак, мезальянсом, если говорить честно. И, конечно, неизвестно ведь, чьи способности унаследует ребенок: материны ли, которая и в школе, и в вузе была круглой отличницей, или отца, который и в школе, и в ПТУ еле дотягивал до троечки. Нашей училке удалось уговорить мужа пойти в вечернюю школу и получить аттестат зрелости, а потом и диплом в техникуме. Так он стал в кооперативе отраслевым бригадиром; отрасль не ахти какая, ремонт и профилактика сельхозтехники, но все же — руководящая должность, а значит, и зарплата побольше. Что касается директора, то, хотя историчка была нужна ему только как сексуальная партнерша, он все-таки понимал, что и при этом условии с его стороны необходимы некоторые интеллектуальные усилия в общении с ней, не говоря уж о ласках; механику же такого и в голову не приходило, потому что он ничего похожего не наблюдал у своих родителей. Родители его, мягко говоря, не были нежны друг с другом: отец целыми днями трудился на винограднике, а возвратившись домой, чаще всего шел прямо в хлев, не тянуло его в постель к жене, ему больше хотелось бросить коровам пару охапок соломы, чем поцеловать или там погладить жену; так он и сидел в хлеву, в навозной вони, на скамеечке для дойки, или валялся рядом со скотиной, на свободном месте, оставшемся после проданного недавно телка. Механику в детстве не приходило в голову, что это как-то неправильно; больше того, он считал, что по-другому и быть не может, и когда женился, взяв в жены учительшу, за что был благодарен судьбе — вот ему какая баба образованная досталась! — он понятия не имел, как с ней обращаться. И в скором времени, когда поутихли кружащие голову вспышки молодой похоти, он лишь молча ходил по дому, считая, что главная его задача — воспитывать детей, да иногда что-нибудь мастерил в сарае: коров у них не было, женой он не занимался. Особенно терялся он в тех случаях, когда жена-учительша после какого-нибудь фильма по телевизору, а фильмы были, конечно, в основном скучные, притом начинались эти скучные фильмы в десять вечера, когда ему уже ни до чего, — словом, когда учительша спрашивала мужа, как ему понравился фильм, его хватало лишь на то, чтобы ответить: ничего фильм, — или: фильм так себе. Со временем, когда уже можно было не опасаться, что жена будет приставать к нему со всякими такими вопросами, он на первых же кадрах проваливался в глубокий сон. Сам того не замечая, он и всю свою жизнь стал видеть как нечто такое, у чего есть начало, а конца — хоть убей. И все это благодаря телевизору и показанным там фильмам, а может, благодаря усталости, из-за которой он всегда вынужден был засыпать, даже на тех фильмах, в которых были классные бабы, так что он и рад был бы на них посмотреть, да не мог.
Директор — это следовало из его роли любовника — давал учительнице то, чего ей не хватало, и какое-то время это вполне удовлетворяло ее потребности. Она не обращала особого внимания на то, что директор в плане сексуальных возможностей, даже если формулировать мягко, не очень-то активен, то есть его физические данные в этом смысле весьма скромны, и если определенная часть его тела не слишком проявляла готовность увеличиваться, то другие части тела, например, живот и второй подбородок, росли в высшей степени интенсивно. На восьмом году их отношений живот у директора был таким массивным, что не позволял хозяину увидеть собственный пах. Тогда наша учительница и сказала: все, мол, пора прекращать. Ей вдруг стало ясно то, чего она до сих пор не видела или считала, что не видит. Конечно, никому не дано знать, как это получается, что явно дурные вещи долгое время кажутся нам хорошими; никому не дано знать, что это за такая внутренняя способность в нас, которая перекрашивает окружающий мир в полном соответствии с нашими желаниями. Во всяком случае, именно благодаря этой человеческой способности директор в течение многих лет мог быть для нашей учительницы воплощением нежности, интеллигентности, мужественности. И никто не знает, почему, когда наваждение заканчивается, сразу сходит на нет и все то, во что ты раньше верил, исчезает, как дым, так, что и крохи не остается от того хорошего, что прежде она проецировала, например, на директора. Собственно, директор-то остался таким, каким был, только в учительнице изменилась комбинация чувств. То есть: мало того, что она утратила предмет любви, она и внутри что-то безвозвратно утратила, утратила способность проецировать свою любовь на окружающий мир. Яснее ясного — она даже задумывалась иногда над тем, насколько жалость к себе можно считать формой мышления, — что после этого она уже никогда ни в кого не будет влюблена. И действительно: в ней просто-напросто умерла эта способность, исчезла направленная в эту сторону сила воображения. И когда на сцене появился молодой учитель физкультуры, у которого была слабость — ухоженные сорокалетние женщ