– Боже мой, – прошептала Таня, – Ленька – разведчик… Вот бы никогда не подумала… С виду валенок валенком…
– Говорят, он был настоящий агент. А значит, артист… Разумеется, ни Ибрагимов, ни я о подлинном статусе Шангина ранее ничего не знали. У нас и внутри конторы умеют хранить тайны. То, что он законспирированный секретный сотрудник, знали лишь его связник да несколько офицеров в центральном аппарате.
– Значит, – задумчиво протянула Татьяна, – видеозапись погрузки парохода, которую он сделал, – не случайность, как мы раньше думали? И Леня на самом деле следил за бандитами?
– У него, видимо, была куцая информация – на уровне слухов, – что готовится переброска партии оружия через Костров. Возможно, он знал, откуда примерно пойдет груз; знал, каким путем – водным. Но ни кто конкретно замешан в деле, ни когда произойдет переброска груза, ни что за груз, не знал. Леня, в сущности, действовал вслепую, наугад.
– Вот почему он все выходные на реке пропадал… – задумчиво протянула Татьяна. – Следил за кем-то?
– Не могу знать. Возможно, он получил от кого-то наводку: когда и где будет передача груза. Но от кого конкретно шла наводка и была ли она вообще – боюсь, мы теперь вряд ли узнаем… Факт остается фактом: Леня вечером в воскресенье заснял то, что мы с тобой видели на пленке. Его засекли бандиты, за ним гнались, но он ушел. После случившегося Леня понимал, что ему самому надо из города бежать. Раз среди тех, кто за ним охотился, был милиционер – значит, бандиты легко «пробьют» номер его машины, узнают, кто он; где живет, работает… Леня стал нежелательным свидетелем, в любой момент его могли убрать. Но другой его задачей было – передать пленку в Центр. Тогда, вечером в воскресенье, сразу после убийства на левом берегу, он бросился к своему единственному связнику в городе, но… Тот оказался убит.
Таня ахнула:
– Это случайное совпадение? Или Лениного связника тоже расшифровали? И потому убрали?
– Второе. Его раскрыли и потому убили. Он пытался завербовать одного из людей Догаева. Именно тот выдал информацию, что готовится отправка большой партии оружия в Чечню. Но на чем-то агент засветился и подпал под подозрение Догаева. Накануне отправки транспорта он надавил на несостоявшегося агента. Тот раскололся и выдал нашего человека. И догаевские бандиты его убрали.
– Кто конкретно?
– Пока не знаю. Разбираться будет наше управление собственной безопасности.
– Да, я помню, – протянула Таня. – Когда я читала криминальные сводки, обнаружила, что в то же воскресенье в Кострове нашли труп некого Давида Кобишвили. А ведь я его однажды видела с Ленькой. Он и был Лениным связником?
– Комментировать твои слова не буду, скажу лишь, что к вечеру воскресенья положение у Лени было аховое: связи нет, и надо как можно скорей бежать из города и из области. А на руках у него – кассета с компроматом… Могу представить себе ход его мыслей: что делать? бежать вместе с ней? И рисковать, что и он, единственный свидетель, и кассета, единственная улика, одновременно попадут к преступникам? Леня не мог на это пойти, он оказался без связи, в цейтноте, и тогда он совершил то, что совершил: оставил кассету тебе.
– Почему он не поступил, как мы с тобой – не переправил файл с видеозаписью по электронной почте, из какого-нибудь кафе или клуба?
– Он очень спешил, но главное: он был уверен, что раз связник мертв, то могут быть провалены и его резервные каналы связи: и телефонный номер, и электронный адрес. Я бы, во всяком случае, на его месте думал именно так.
– Почему он доверил пленку именно мне? Ведь ты говорил как-то, что в разведке есть правило: не вмешивать в свои дела гражданских лиц.
– В исключительных обстоятельствах можно.
– Как Штирлиц – с профессором Плейшнером?
– Вроде того. Но Леонид впутал в дело именно тебя совсем не наобум и не случайно. Ты ведь не скрывала от него, кем я работал?
– Был разговор.
– А кроме того, послание тебе он зашифровал и поэтому надеялся, что сама ты до кассеты не доберешься. Что я или связник из Центра получим ее раньше тебя или вместе с тобой.
– Неужели он не мог попросить из вашего дурацкого Центра помощи?
– Как?! У него был резервный номер телефона на случай провала – автоответчик. Но он не знал: на каком уровне прикрывают операцию Догаева местные спецслужбы. Может, этот номер телефона уже засвечен, его «пишут» и определяют местонахождение звонящих… Так что Леня позвонил в Центр только, когда добрался до Воронежа. Из автомата, сразу после того, как позвонил тебе в Костров. По телефону он сообщил в Центр о своем провале, об убийстве связника и о том, что добирается до Москвы самостоятельно. Из понятной опаски – что сказано по телефону, то может слышать весь мир – он не стал ничего сообщать ни о самом существовании кассеты, ни о том, где она находится.
– А когда в Москве узнали, что на борту «Нахичевани» бактериологическое оружие?
– Только когда стали изучать Ленину запись, которую переслали в Центр мы с тобой. В том ящике, что при падении разломился, рассмотрели конфигурацию бомбы и ее маркировку. Подняли архивы – и тут во всей нашей службе начался кипеж.
– Это поразительно! – вздохнула Таня. – Бросить такое страшное оружие в каком-то подвале полстолетия назад – и позабыть о нем. Как это по-нашему, по-российски! Редкое разгильдяйство!
Отчим пожал плечами.
– В стране сорок тысяч тонн химического оружия, которое все никак не соберутся уничтожить, и несколько тысяч ядерных боеголовок. Какое значение имеют при таких масштабах, – в словах Ходасевича прозвучала горькая ирония, – пять-шесть бомб туда, пять-шесть сюда…
– Ты шутишь, Валерочка!
– Шучу-шучу, Танечка, – вздохнул отчим, – но в каждой шутке есть доля Мишутки.
– А Леня погиб… – вдруг невпопад протянула Таня, и на глазах у нее опять выступили слезы. – Валерочка, – прерывисто вздохнув и переборов слезы, сказала она, – ты что, не понимаешь, что всю эту кашу заварил наш чудный Глеб Захарович? Из-за него в конечном счете и Леня погиб, и те детишки? И нас с тобой подставлял он? И мы с тобой, оба, из-за него чуть не погибли? Ты разве не понимаешь, что все случившееся началось с парфюмера? И произошло из-за его алчности, цинизма, бессердечности?
– Понимаю.
– И ты спокойно дал ему уйти?!
– Татьяна, ты ведь в преферанс, кажется, играешь?
– Ну, играю. А при чем здесь преферанс?
– Что ты делаешь, когда кто-то из твоих соперников тебя подставляет? Ну, например, объявляя игру, явно перезакладывается и тебя нарочно сажает? Или твой железный вист перебивает?
– Я на него зуб рисую. А потом мстю. То есть мщу. По возможности, быстро и жестоко.
– Вот ты и сама на свои вопросы про Пастухова ответила.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – прикинулась Татьяна, хотя догадывалась, куда Валера клонит.
– Не могу тебе сказать за всю нашу службу поголовно, но считай, что я лично зуб на Пастухова нарисовал. И полковник Ибрагимов – тоже. И многие другие в нашей конторе. Пока парфюмер нам, извини за дешевый каламбур, не по зубам, но можешь не сомневаться: рано или поздно и до него дойдет очередь. Контора – она ведь ничего не забывает: ни хорошего, ни плохого.
– Значит, ты думаешь, что настанет время, когда ГЗ получит свое?
– Я надеюсь. Нет, я почти уверен, что это случится. И довольно скоро.
– А Леню где похоронили? – вдруг перескочила на другую тему Татьяна.
– Его еще не похоронили. Похороны – завтра.
– А можно я на них приду?
– А ты и должна прийти. Ты ведь его начальница. Леонид Шангин погиб в результате несчастного случая. И если ты думаешь, что на его похоронах будет почетный караул, салют и ордена на красных подушечках, то ты глубоко заблуждаешься. Будут обычные гражданские похороны. Наверное, придут на них, под видом Лениных друзей, его куратор и вербовщик, но это и все последние почести, которые окажет ему контора. Маме его под каким-нибудь предлогом пенсию за него начнут платить.
– Эх, Ленька-Ленька, – заплакала Таня (сказалось напряжение всех прошедших суток и бессонная ночь, поэтому глаза у нее постоянно были на мокром месте), – я так и не смогла спасти тебя…
– Не надо, Танюшка, не плачь. – Отчим обнял ее. – Если кто и может себя винить в том, что Леонида не уберег, так точно не ты. Ты сделала все, что смогла.
– «Я сделал все, что мог», – сквозь всхлипы пробормотала Таня. – Последнее оправдание неудачника…
– Ты у меня не неудачница. Ты далеко не неудачница. Но не можешь же ты всегда и во всем побеждать.
«Гольфстрим» уже начал снижаться. У Тани заложило уши. Она утерла слезы со щек ладонями. Валерий Петрович по-отечески обнимал ее, похлопывал по плечу.
– Главное, Валерочка, что ты жив, – то ли сквозь смех, то ли сквозь слезы пробормотала Таня. – Знаешь, как я испугалась за тебя сегодня ночью!
– Я сам за себя испугался сегодня ночью.
– Ой! – воскликнула Татьяна, будто о чем-то забыла. Она попыталась обратить сентиментальный момент, столь редко возникающий в их отношениях с отчимом, в шутку. – А ты ведь в великом тихом Танаисе так ни разу и не искупался! И я, кстати, тоже.
– Ничего. Хочешь, прямо сегодня поедем вместе на лыткаринские пруды.
– Хочу, Валерочка! С тобой – очень хочу. Я вообще хочу лежать на солнце и ни о чем, ни о чем, ни о чем больше не думать.
– По-моему, имеешь право, – улыбнулся отчим.