– Думаю, Джорджтаун оставит свой след в твоем сердце, милая. К тому же на днях состоится тыквенный фестиваль, что определенно произведет на тебя неизгладимое впечатление. Мы славимся своим умением устраивать праздники, – с гордостью, достойной каждого жителя штата, заявляет мама.
– Я с радостью приму в нем участие, – с энтузиазмом отзывается Рэйч.
– Кстати, насчет фестиваля, а где отец? – спрашиваю я.
– О, он отправился в старую конюшню и потихоньку ее разбирает, – мама возводит глаза к потолку и тихо произносит имя Господа. – Ему не сидится на месте с того дня, как ты уехал. Все время что-то делает. Даже тот старый трактор продал, который ты починил.
Да что с ним такое?!
– Я схожу к нему, – отстраняюсь от Рэйчел, и она поднимает голову. – Если хочешь, пойдем со мной.
Мне не хочется, чтобы она стала свидетельницей нашего очередного теплого разговора с отцом, но и оставлять ее один на один с матерью – тоже не особо заманчивая идея.
Она качает головой, подносит свою руку к моей и обхватывает ее. Нежные тонкие пальчики касаются моей шершавой ладони в ободряющем и пропитанном пониманием жесте.
– Я бы посидела с миссис Уитакер и узнала побольше об этом грандиозном событии. Назревает что-то фееричное, и я хочу быть во всеоружии, – Рэйчел улыбается, но ее глаза говорят: «Я с тобой».
И в данный момент это все, что мне надо. Потому что я больше не могу выносить горделивый характер отца и каждый раз со страхом покидать дом.
Отец замахивается топором и разрубает бревно пополам. От силы удара по полупустому помещению разносится гулкое эхо. Берет следующее и снова проделывает эту работу самостоятельно, терпя боль в бедре и морщась от каждого удара. Рубашка промокла насквозь, седые волосы прилипли ко лбу, и отец резким движением откидывает их назад.
Будь моя воля, я бы продал семейное наследие и сделал так, чтобы родители наконец-то зажили нормально. Возможно, наши мнения в данном вопросе расходятся, но смотреть, как отец раз за разом все больше корчится от боли, становится просто невыносимо. И, думаю, в глубине души он со мной согласен, просто чертова гордость не позволяет признать данный факт.
– Дай угадаю, он чем-то провинился, и ты решил его снести? – подхожу к отцу и ставлю ногу на пенек, чтобы он прекратил истязать себя.
Отец проводит рукавом по лбу, вытирая пот, и врезает топор прямо рядом с моей ногой.
Дрогнуло ли у меня все внутри? Еще бы. Пробрало до самых костей, но будем честны – он уже не первый раз проделывает данную фишку.
– Не думал, что ты так рано приедешь, – отец отворачивается, перед этим мельком взглянув на меня, и берет с подноса, стоящего рядом, стакан с лимонадом.
– Иначе ты бы постарался сделать это гораздо раньше?
– Мои дела не зависят от того, находишься ты здесь или нет, – отрывисто бросает он и приваливается к деревянной балке, перенося вес на здоровую ногу.
Ну конечно, не зависят. Даже не сомневаюсь в этом.
– Что говорит доктор Коллинз? Почему не проходят боли?
К черту ранчо. Все, что меня интересует – здоровье упрямого старика.
– Это называется «возраст», Крис. Последствия перелома останутся со мной до конца отведенных Господом дней.
– Тогда, может, надо предоставить себе возможность отдохнуть и позволить мне помочь, чтобы твой друг на небе дал побольше таких дней? – язвлю от злости.
Брови отца сходятся на переносице, отчего морщин на его лбу становится гораздо больше.
– Не смей выражаться в моем доме подобным образом. Радуйся, что тебя не слышит мать, – в его интонации клокочет предупреждение.
Пинаю проклятый пень, и нога взрывается от дикой боли, расходящейся от кончиков пальцев и до бедра. Не самый умный поступок, но, черт возьми, как с ним разговаривать?
– И чего ты добился? – отец качает головой.
– Твоего внимания. Неужели ты посмотрел на собственного сына впервые за несколько недель?!
– Так ты за этим приехал? За вниманием?
– Нет, я приехал сказать, что нашел в Лос-Анджелесе хорошего физиотерапевта, который поможет тебе восстановиться и облегчить боль. Так что в ближайшее время поговорю с доктором Коллинзом о твоем переводе.
Пока я крутился перед камерой, как чертов Кен, Салли искала по моей просьбе хорошего физиотерапевта, который бы помог отцу. Главный критерий – никакого пафоса и как можно дальше от города, чтобы у него не было возможности сбежать, пока не пролечится весь курс. И Салли сделала это. Нашла отличного специалиста, практикующего в частной клинике Санта-Моники и с узким списком больных. Реабилитация обойдется в крупную сумму, но это последнее, о чем я думаю.
Отец устало качает головой и делает глубокий вдох. Клянусь, мне кажется, что весь воздух исчезает из разваленной конюшни.
– Я не просил тебя об этом, – он встает и, прихрамывая, обходит меня, будто я пустое место.
– Ну, спешу тебя обрадовать – твое мнение в данной ситуации меня не особо интересует. Я не собираюсь больше смотреть на то, как ты постепенно губишь себя из-за чертовой гордости, – выплевываю и, резко развернувшись, выхожу из чертовой развалины.
Будь проклято это старое ранчо с клеймом вечной привязанности! Если отец думает, что я позволю ему положить свою жизнь на алтарь нескольких гектаров земли и семейного дома, он глубоко ошибается. Он может отречься от меня и хоть сто раз заряжать свое чертово ружье, но я вывезу его отсюда и не позволю сгнить тут, как это произошло с его собственным отцом.
– Крис? – Тихий голос Рэйчел доносится из-за спины, и я вздрагиваю.
Неуверенные и тихие шаги становятся ближе, а затем она оказывается передо мной. Рэйч забирается на прилавок, и ее ноги касаются моего бедра.
– Кажется, тебе не помешает компания, – легкая улыбка играет на ее губах.
В тусклом свете магазина она кажется такой хрупкой, особенно в объемном свитере, спадающем с одного плеча, и закатанными рукавами. Светлые волосы струятся по спине и обрамлены лишь заколками чуть выше висков. Рэйчел не красилась с момента приезда в Джорджтаун, и я ловлю себя на мысли, что в таком облике она кажется настоящей. Без маски, которую носит каждый день.
– Я как раз закончил, – кручу в руках деревянную фигурку медведя, безнадежно испорченную надрезами и сколами. – Можем пойти прогуляться, и я покажу тебе топ десять мест, где лучше всего скрасить время.
Мой голос сочится напускным весельем, в то время как внутри все разрывается от обиды и ярости. Этот убойный коктейль выворачивает душу, заставляя ее истекать кровью.
С момента нашего возвращения с ранчо прошло чуть больше двух часов, в ходе которых я тысячу раз повторял себе, что Джон Уитакер – мой отец, и я должен проявлять к нему терпение, несмотря на его ослиное упрямство.
Всю дорогу до дома Рэйч украдкой посматривала на меня и иногда отпускала шутливые комментарии, чтобы отвлечь, но из головы не выходил разговор с отцом. На протяжении многих лет я пытаюсь понять, в чем причина его ненависти ко мне? Почему в один прекрасный день он стал относиться ко мне так, будто это я виновник всех бед на земле? Но проще отучить Уитмора кидаться на женщин, нежели добиться от Джона Уитакера хоть малейших объяснений.
Рэйчел едва уловимо качает головой.
– Ты же знаешь, что можешь не притворяться со мной, – шепчет она, не сводя с меня взгляда.
– Рэйч…
– Нет, Крис! Дружба – это не игра в одни ворота. Это так не работает. Либо мы вместе, несмотря на все трудности, либо нет. Ты всегда рядом, когда я готова вот-вот упасть. Ты спасал Кэма из раза в раз, когда тот был готов утопиться в океане. Но почему-то думаешь, что я буду спокойно смотреть на то, как плохо тебе, – упрекает она. – Если тебе нужно время, чтобы побыть одному, – хорошо. Но не отстраняйся от меня только потому, что считаешь себя недостойным сочувствия.
– Я этого не говорил.
Рэйч закатывает глаза.
– Потому что я не дала тебе такой возможности, – фыркнув, она складывает руки на груди и, выпятив подбородок, продолжает с вызовом смотреть на меня.
Запрокидываю голову и облизываю пересохшие губы. Все тело изнывает от вечного напряжения, которое не покидает меня на протяжении года. Прошло триста шестьдесят пять чертовых дней, как я вернулся в Джорджтаун, пустив под откос свою жизнь, лишь бы сделать все от меня зависящее для здоровья отца. И та-дам! Цитирую: «Я не просил тебя об этом».
Можно подумать, он способен просто попросить о помощи.
– Знаешь, я не думал, что все будет настолько тяжело, – признаюсь я и, горько усмехнувшись, встаю со стула.
Медленно обхожу магазин, наполненный всякой дребеденью. Ненужной ерундой, которой я занимаюсь каждый божий день, лишь бы найти повод задержаться тут, а не рвануть на ранчо, сломать к чертовой матери все постройки и увезти оттуда родителей.
– Все это не имеет никакого значения, – толкаю пальцем керамическую вазу, и она падает на пол, разбиваясь на сотни осколков так же, как и моя вера в то, что я не ошибся, вернувшись сюда. – Я думал, что помогу ему. Что, несмотря на годы и расстояние, разделявшие нас, он в конце концов одумается и позволит хоть что-то сделать для него. Например, такую элементарную вещь, как забота о его чертовом здоровье. Но угадай, что? Ему это ни черта не надо! – Клокочущий гнев, так надежно спрятанный за весельем и разгульным образом жизни, наконец-то прорывается и берет верх надо мной. – Я не понимаю, что еще мне надо сделать, чтобы услышать что-то, помимо: «Убирайся с моего ранчо»? Продать магазин и покинуть это проклятое место? Никогда не переступать порог его дома? Что? Что еще мне нужно сделать?
Запускаю пальцы в волосы и от бессилия сжимаю голову. Я устал чувствовать собственную никчемность. Во мне всегда преобладало желание выиграть. Стать победителем. Я ликовал, занимая первые места и завоевывая красивых девушек. Моя жизнь превратилась в чертов пьедестал достижений. И сейчас я бы отдал каждый свой приз, лишь бы облегчить боль отца. Я бы принял всю ее на себя, не обмолвившись и словом. Я хочу победить, но не ради себя, а для него.