Каменная стена рухнула и погребла под собой Олю. Альфа-самец нашел себе альфа-самку, тонкую, молодую, красивую. Не корову, а ягуариху.
Выбравшись из-под завалов, Оля заплакала от боли. Ее побило сильно: не только идти – дышать было тяжело. Подруги сказали, что она сама виновата и аккуратно отступили назад, чтобы не запачкаться в Олином горе.
Она осталась одна.
Дни стали серыми и прогорклыми, ночи – слепыми. До тех пор, пока однажды Оле не приснился сон – первый раз после развода. Во сне приходила бабушка, сокрушенно качала головой и твердила: «А я ведь просила Кирой тебя назвать! Не послушали, олухи».
Проснувшись, Оля отправилась в загс.
Теперь она стала Кира. Твердое имя, строгое. Не бульканье капели, а удар молоточка о наковальню: Ки-ра!
Она продала соболиную шубу и украшения. Поменяла работу. Стала фотографироваться на пропуск – и ужаснулась: господи, и это – я? Вот это рыхлое, огромное, похожее на размокший хлебный мякиш – я?!
Абонемент в фитнес-клуб стоил половину ее зарплаты. Но Кира решила, что станет экономить на еде.
В тренажерном зале она поначалу краснела и старалась не озираться. Боялась увидеть юных дев с точеными телами, брезгливо тычущих в нее наманикюренными пальчиками. Однако вскоре оказалось, что посетители здесь самые разные, хватает и толстух вроде нее. Были и точеные юные девы, но они не разглядывали окружающих, а сосредоточенно пыхтели на тренажерах.
Фитнес. Бассейн. Танцы. Художественная мастерская. Фотоклуб. И совсем уж неожиданно – скалолазание.
Выяснилось, что у нее сильные руки. Когда Кира висела, ухватившись за небольшой выступ на тренировочной скале, в ней крепло ощущение: «я держу себя». Не кто-то другой держит, а она сама. Скалолазание оказалось лучшей психотерапией из возможных.
Кира торопилась жить. Она наверстывала упущенное – то, что не успела сделать, пока пряталась за каменной стеной.
У нее появились новые подруги. Как-то Кире пришлось отводить сына одной из них в театральную студию при молодежном театре. Режиссер поразил ее. Это был не человек, а факел, он искрился идеями, и каждый, кто попадал с ним в одно пространство, загорался тоже.
– Аркадий-то? Он нереально крутой! – с восторгом сказал мальчик, когда они шли обратно. – Мы с ним будем Грибоедова ставить, вы придете на спектакль? «Карету мне, карету!»
– Приду, – рассмеялась Кира.
Конечно, она забыла о спектакле. Но полгода спустя что-то кольнуло ее, и она спросила у подруги, как поживает театральная студия.
– Разве я не говорила? – удивилась подруга. – Театр закрыли, уже давно.
Кира растерянно пробормотала, что ни о чем подобном не слышала.
– Здание выкупили под частную клинику. Что ты хочешь – лакомое место!
– А куда… где… как же…
Кира не договорила, но подруга поняла ее.
– Бур-то? Запил. Я слышала, его пристроили в доме творчества, но никакой студии, конечно, уже не доверили.
Кира вытерпела неделю. А в выходные, убеждая себя, что только погуляет по парку вокруг дома творчества, поехала в соседний район.
– Аркадий? – безразлично переспросила вахтерша. – Алкаш, что ли? Вон он, там!
И махнула рукой в сторону лестницы.
Дом творчества был старый, неряшливый и совершенно не оправдывающий свое название. Творчеством здесь и не пахло. Пахло плесенью, казенными кабинетами и хлоркой, как в больнице. И людей здесь не наблюдалось, несмотря на воскресный день.
Кира осторожно прошла, куда показали. Под лестницей обнаружилось что-то вроде подсобки. Дверь была приоткрыта, и она заглянула внутрь.
Аркадий Бур, постаревший, осунувшийся сидел перед верстаком с каким-то чертежом в руках. Он поднял на Киру тусклый взгляд:
– Вы за Олежкой? Он уже ушел.
Кира долго смотрела на него. Ни обаяния, ни света не осталось в этом несчастном изможденном человеке. Он излучал тепло лишь до тех пор, пока подпитывался от своего дела, как батарея от солнца.
– Я не за Олежкой, – тихо сказала она наконец. – Я за вами.
– Сережа, что происходит?
Маша, бледная от качки и переживаний, уселась на кровать.
– А пес его знает, – в сердцах бросил Бабкин. – Ерунда какая-то. Утром Бур, вечером Зеленский…
– Бур? Режиссер?
Пришлось рассказать все как есть.
– Может, это просто глупая шутка, – закончил Бабкин. – Только что-то ни черта не смешно.
Маша потерла лоб.
– Толкнули в спину… А Зеленского топили…
– Не утопили же.
– Так вырвался!
Сергей скептически хмыкнул.
– Маш, ну кто так топит? За ногу – и под воду тянуть. Ихтиандр, что ли? Даст ему утопленник один раз пяткой в челюсть, и всплывет Ихтиандр кверху жабрами.
Маша наклонилась к иллюминатору. За стеклом подпрыгивали волны, словно стараясь дотянуться до нее, голубые тени бегали по потолку каюты.
Она представила, как плывет в безмятежной тишине… И вдруг – рывок! Барахтаешься, ничего не понимая, вода заливает нос и уши, тебя охватывает паника…
Паника! Она быстро обернулась к мужу:
– Надо спросить, нет ли у Зеленского проблем с сердцем!
– Спрашивал уже, – сразу ответил Сергей. – Нет.
Маша от досады щелкнула языком. Ах, какая была версия! Она все объясняла. Нет нужды топить человека по-настоящему, если можно его просто испугать.
– Главное – зачем? – поинтересовался Бабкин.
– Наследство? Может, мальчик сказочно богат.
– Тогда спроси меня, расписаны ли они с подругой официально.
– Ясно: не расписаны, – вздохнула Маша.
– Вот именно. Если мужа убивать из-за наследства, то любовника – зачем?
– А вдруг завещание?
– Про завещание не узнавал, – признался Сергей. – Но уверен, что мальчишка двадцати двух лет о нем и не думал.
Он потянул со стола разлинованную тетрадь и принялся быстро набрасывать схему расположения купающихся.
– У меня было предположение, что Зеленского перепутали с режиссером. Яна с мужем не видели, как нас распределили по бухтам.
– Они остались первыми! – вспомнила Маша.
– Да. Но спутать Бура и мальчишку… Сомнительно!
Оба помолчали.
– С одной стороны, просматривается обычное хулиганство, – задумчиво сказала наконец Маша. – Вполне в духе Яны Руденко.
– Я тоже об этом подумал.
– С другой стороны, чем-то от этих историй отдает… – она поморщилась. – Нехулиганистым. Опасным! Режиссер ведь мог перевалиться за борт, а Стефан – запросто захлебнуться от испуга. И кому это выгодно, многоуважаемый детектив?
Бабкин покачал головой.
– Я бы задавался другим вопросом. Собственно, почему «бы»? Я им и задаюсь.
– Каким?
– «Кто следующий?»
Маша не успела спросить, что он имеет в виду – в дверь постучали.
На пороге стоял Стефан. «Курточка мятая, брюки куцые, а все равно выглядит как переодетый японский принц», – невольно отметила Маша.
Принц был бледен, но тверд духом.
– Я хотел поблагодарить вас, – сказал он. – Мне неловко, что я не сделал этого сразу.
– За что благодарить-то… – пробурчал Бабкин.
– Вы мне очень помогли, – возразил Стефан. – Я… Я ужасно струсил, если уж начистоту.
– Не струсили, а испугались, – поправила Маша.
– Какая разница?
– Из-за трусости человека страдают другие, из-за испуга – только он сам.
Стефан смотрел непонимающе, и Маша расшифровала:
– Если вам нужно было охранять границу, а вы испугались волка и удрали – это трусость. Потому что придет враг, а на заставе никого. А если вы просто встретили волка в лесу и сбежали, роняя тапочки, то это обычный испуг.
Зеленский улыбнулся – в первый раз за все время.
– Вы меня утешаете. И за это тоже спасибо.
Бабкин поднялся, уступая ему свое место:
– Да ты садись. Садись, кому говорят!
С большими церемониями и заверениями в том, что он ни в коем случае не хотел бы навязываться, принц сел на край кровати. Спину он держал прямо, как ученица балетной школы.
Сергей, перебравшийся к Маше, незаметно сложил пополам свой чертеж и спрятал в карман.
– Стефан, послушай… У тебя есть какие-то предположения о том, кто это мог сделать?
– Я уже всю голову сломал, – чистосердечно признался парень. – В конце концов решил, что это Яна или Владимир. У нас с ними не очень хорошая история сегодня вышла…
– Наслышан уже.
– Я, конечно, придурок. Не надо было вестись на подначки. Захотел красиво мечом помахать, вот и домахался.
– А где, кстати, ты научился? – оживился Бабкин. – Есть какие-то курсы для начинающих эльфов? Я тоже туда хочу.
Стефан рассмеялся.
– Да какие курсы! Началось вообще с дурацкого. Мне в детстве не дали роль в постановке «Трех мушкетеров». Сказали, что я фехтовать не умею, а мушкетеры только и делают, что дерутся. Сейчас-то я понимаю, что раскосый Атос никому не сдался! А тогда поверил, конечно. Решил, что назло всем научусь фехтовать, и записался в секцию.
– И выяснилось, что у тебя талант, – ухмыльнулся Бабкин.
– Выяснилось, что я китайский дуболом, – поправил Стефан. – Это меня так тренер называл. Я ему сто раз говорил: не китайский, а японский, и то на четверть! А ему однофигственно.
Маша даже привстала от возмущения.
– Он тебя дразнил?!
– Он всех дразнил, – махнул рукой юноша. – Особенно когда поддатый. Но мне это только на пользу пошло. Я же упрямый – жуть! Делаю все только на топливе из злости.
– Сильно же ты, надо думать, злился на этого засранца, – заметил Бабкин.
На долю секунды лицо Стефана окаменело. Не принц, а ниндзя глянул на Машу из прищуренных черных глаз. Не романтичный воин из фильмов, а жестокий беспощадный самурай, готовый на все ради того, что он считает делом чести.
Но тут юноша улыбнулся, и Маша решила, что ей почудилось.
– Очень! – готовно подтвердил он. – Но злость, как я уже сказал, хорошее топливо. На нем далеко-о-о-о можно уехать! Я был неловким и очень медлительным, а стал лепить из себя стремительного Чингачгука. Чем больше тренер орал, тем сильнее я злился, и тем лучше у меня получалось.