На этот счет существовало много разных мнений, но теперь, когда великий спринтер был уже в пути, Волжин почему-то не сомневался, что меньше, чем девятью миллиардами, не отделаться, да к тому же скорей всего придется платить вперед.
— Мистер Волжин, можно вопрос?
Спрашивал молоденький сержант из охраны. Он в составе группы из пяти человек согласно предписанию сопровождал экспертную комиссию к Дамоклову Тоннелю.
— Спрашивайте, — сказал Волжин.
— Почему никто не нашел стопроцентного технического решения? Почему вы пошли на поводу у этого Дэммока и хотите угробить Джонсона? — выпалил сержант.
Волжин смерил юношу долгим взглядом. Потом ответил просто и спокойно:
— Да потому, что стопроцентного технического решения просто не существует. А вы, сержант, знаете такое?
— Сколько угодно.
Разговор становился забавным. Волжин любил такую игру: предложить какое-нибудь новое решение проблемы Дэммока, а потом детально, со вкусом раскритиковать его.
— И что же, например? — поинтересовался он.
— Ну, хотя бы телескопическую стрелу из пластика с манипуляторами на конце.
— Э, сержант, вы меня разочаровываете. Вы инструкцию-то читали?
— Я ее не осилил целиком, — честно признался тот.
— И напрасно. Ваша стрела предусмотрена в ней дважды: во-первых, по дорожке надо стучать, имитируя удары ног, — значит, уже не просто стрела, во-вторых, как только посторонний предмет углубится в Тоннель на двадцать метров, двери должны закрыться.
— Ну, хорошо, — сказал неунывающий сержант, — а дрессированная обезьяна?
— А почему, собственно, обезьяна? Вы что, считаете, она быстрее человека бегает?
— Нет, просто она может провести операцию отключения, а к пульту ее можно доставить на гепарде.
— Тогда зачем обезьяна? Просто человек. И не на гепарде, а на коне. Такая идея была, сержант. Но в инструкции есть и это. У коня и гепарда шаги не те. Дэммок перебрал целый зверинец: и тигров, и собак, и страусов, и еще черт знает кого. Вы себе представить не можете, что предусмотрел Дэммок. Там есть такие варианты, до которых никто бы и не додумался, наверно, не прочти мы инструкцию. Например, реактивный двигатель на теле человека или пропеллер, приводимый в движение пружиной. Автоматика сработает и на выхлопные газы и просто на воздушные потоки. Прочие ускоряющие двигатели, сами понимаете, без металла невозможны, а металл исключается с самого начала. Так что вот. А вы, сержант, какую-то обезьяну предлагаете. Смешно. Ценности спасет Джонсон.
— Простите, мистер Волжин, я в это не верю. Джонсон погибнет. И вы все это знаете. Вы же бежите из Зоны.
— Вы не правы, сержант. Я верю в Джонсона, но не исключаю трагического исхода. Понимаете разницу? Помочь Джонсону никто не сможет. К чему же лишние жертвы? А вообще должен вам сказать, Джонсон способен выбежать из восьми секунд.
— Нет, — упрямо сказал сержант. — Никакие допинги не скомпенсируют тех сложностей, с которыми он столкнется, а сложностей окажется больше, чем вы ожидаете.
Волжин не ответил. На какое-то мгновение ему показалось, что сержант прав. И стало страшно. За Джонсона.
А Боб Джонсон сидел в шезлонге, завернувшись в одеяло, хотя день был теплый, и вытянув свои непомерно длинные ноги с надетыми на них барокамерами. Барокамеры были подключены к насосу, а от насоса тянулся провод к вертолету. Во рту Боб держал загубник с трубкой, как у аквалангиста, и дышал смесью из баллона. Рядом, сосредоточенно глядя на секундомер, стоял рыжий и зеленоглазый Оливер Прентис — тренер-массажист великого спринтера. По другую сторону шезлонга колдовал над пузырьками в чемодане коротенький полный негр, до того черный на фоне своего белого халата, что казался чернее Джонсона.
— Ввожу экспресс-допинг, — объявил он.
— Вводи, — сказал Прентис.
Джонсон выпростал из-под одеяла правую руку для инъекции, левой — вытащил загубник, сказав: «Хватит!» — и поднял глаза на подошедшего Волжина.
— О, привет, Игорь! — улыбнулся он.
— Привет, Боб. Что это у тебя на ногах?
— Локальное отрицательное давление, — солидно ответил Джонсон.
— Да нет, Боб, это я и сам вижу. Я про «шипы».
— Не «Адидас», не «Пума» и не «Кимры», — Джонсон улыбнулся. — Спецзаказ. — Верх — из синтетического пуха — тончайшая ярко-красная оболочка плотно облегала ступни Джонсона, а низ — руберит с пружинными шипами из пластика. (Подошва была черной, неожиданно толстой и в передней части утыкана тонкими желтыми шипами.) — Руберит гасит механические воздействия, — пояснил Боб, — в общем, когда я бегу, у меня такое ощущение, будто на ногах ничего нет, а прямо из подошвы растут эти гвоздики.
Джонсон вынул из кармана жевательную резинку и, развернув, положил яркий кубик в рот.
— Тоже с допингом? — спросил Волжин.
— Нет. Просто привычка.
— Ввожу общий стимулятор, — сообщил коротышка.
— Вводи, — сказал Джонсон.
Стоявшая рядом молодая и красивая Эльза Гудинес, председатель комиссии по делам спорта при ВКЗ, поморщилась, глядя на шприц с допингом, и Волжин подумал, что ее присутствие здесь как-то неуместно.
— Buenos dias, signora, — сказал он, — какими судьбами?
— Как полномочный представитель Всемирного Комитета Здоровья, я должна быть свидетелем этого самого чудовищного за последние годы нарушения закона, — с достоинством произнесла Эльза. — Или вы думаете, что после сегодняшнего дня наш Комитет будет смотреть сквозь пальцы на все проделки «профи»? Нет, сеньор Волжин! Я знаю, вам всегда не хватало твердости в отношении к ним, но сегодня их песенка спета, «профи» уже не выйдут из-под контроля ВКЗ. Кстати, вы слышали, что Центр Спорта в Хьюстоне скоро будет закрыт?
— Да? Вы думаете, вам это удастся?
— Можете считать, что нам это уже удалось. Решается вопрос о принятии нового закона о спорте. Более строгого. Профессиональный спорт будет запрещен для всех. Вы понимаете, для всех. Не только для организаций, но и для частных лиц.
— Вы страшная женщина, сеньора Эльза. Вы подумали, как нам будет скучно без спортивного Центра в Хьюстоне?
— Разминка! — послышался голос Прентиса.
— Нет, — возразил Джонсон, лениво двигая челюстями, — сегодня не так. Еще две минуты сижу.
Прентис уже привык к таким поправкам. Конечно, Бобу видней, он давно сам себе тренер, а Прентис, по сути, его ассистент.
— Игорь, — предложил Боб, — поиграем, как вчера?
— Давай.
— Монтгомери, — сказал Боб.
— Сальников, — ответил Волжин.
Эту игру они придумали накануне, когда встретились в Комитете по охране и почти сразу нашли общий язык. Выяснилось, что Боб говорит по-русски. «Мечтал работать разведчиком и выучил, а теперь разведчики никому не нужны, зато русский очень кстати». А уже разговорившись, они поняли, что оба знают и любят спорт и поклоняются одним и тем же кумирам, и их кумирами были не отчаянные «профи» последних лет, чьи рекорды создавала варварская спортивная наука, а те настоящие герои спорта, которые еще не знали тонкого научного расчета и транжирили свое здоровье на удивление нерационально, но за победу дрались, как звери.
Волжин был мальчишкой, а Джонсон даже не родился, когда их кумиры заканчивали свой путь в спорте, но воспоминания детства — самые яркие, и Волжин помнил и переполненные трибуны Лужников в дни соревнований, и тренировки знаменитых легкоатлетов, на которые он бегал поглазеть, имея такую возможность; а Джонсон, пятнадцати лет попав в Хьюстон, мог целыми часами просиживать в Музее спортивной славы, просматривая старые записи Олимпиад и крупных чемпионатов, и старый спорт он знал не хуже Волжина, даже лучше, потому что знал его еще и изнутри.
И вот Боб заявил, что США — первая спортивная держава мира. Волжин не согласился. И началось. Они стали бросаться громкими именами, загоняя порой друг друга в тупик, ведь в некоторых видах СССР и США не были равны, и тогда, если называлось неравнозначное имя, один из них призадумывался и говорил: «Нет, не то. Этот раунд я выиграл».
— Джо Луис, — предлагал Боб.
— Лемешев, — отвечал Игорь.
— Не то. Кассиус Клэй
— Горстков, — отвечал Игорь.
— Не то! Джо Фрэзер.
— Лагутин. Ну, ладно, Боб, этот раунд ты выиграл.
От мрачной группы экспертов отделился Альвар Густафссон, тоже член Всемирного Координационного Совета, и, подойдя к Волжину, сказал:
— Бьерн Борг.
Волжин задумался, и Джонсон опередил его:
— Джон Макинрой.
— Чесноков, — вспомнил наконец Волжин.
— Не то! — в один голос откликнулись Джонсон и Густафссон.
«Ну, держись, великий спринтер!» — подумал Волжин и объявил:
— Вячеслав Веденин.
— Томас Вассберг, — незамедлительно отозвался Густафссон.
А Джонсон скромно заметил:
— Пропускаю.
— Густафссон, — сказал Густафссон.
— Это ты, что ли? — улыбнулся Волжин.
— Нет, Томас Густафссон, олимпийский чемпион.
— Хайден! — радостно закричал Боб. — Эрик Хайден.
— Евгений Куликов, — спокойно ответил Волжин. — Если угодно, Игорь Малков.
Вдруг Джонсон поднялся. Откинув одеяло, встряхнул расслабленными мышцами. Прентис показал ему секундомер и, щелкнув кнопочкой, убрал в карман. Барокамеры были уже отсоединены, и великий спринтер медленно пошел к дорожке, переступая длинными, как у страуса, ногами, под лоснящейся черной кожей которых красиво перекатывались натренированные мускулы. Остановился возле белой линии старта, проведенной в шестнадцати ярдах от входа в Тоннель. Таков был разбег Джонсона.
Все стояли и молча смотрели, как он разминается. Потом Боб снова сел в шезлонг, накрылся одеялом, и Прентис с коротышкой принялись яростно растирать его мышцы, выдавливая на черную кожу белые червячки пасты из голубого тюбика. В воздухе разлился резкий и пряный запах.
Снова подошел Густафссон.
— Стэнмарк, — сказал он.
— Братья Маре, — откликнулся Боб.
— Жиров, — сказал Волжин и добавил: — Вот что, пора переходить к легкой атлетике. Брумель.