— Знаю, знаю, — математик явно испытывал глубокое удовлетворение. Кто-то там, на том конце провода, явно к нему подошел. Математик бросил ему: машину готовь, приборы в настройке? И опять Алехину: — Плюнь на все, хуже не будет. Выкладывай как на духу. Ты не один такой.
— Ну вот… Эти… — помямлил Алехин, ему мешала Вера. — Они уговаривали меня море поджечь…
— Обское?
— Если бы… Черное!
— Ты это брось, Алехин. «Если бы…» Ты даже лужу не имеешь права поджечь.
— Да я и не поджигаю. Отказался я, — обиделся Алехин.
А Вера, наклонясь к нему, шепнула:
— Еще ковер бельгийский! — И показала на пальцах: семьсот рублей!
Стараясь быть точным и лаконичным, Алехин выложил все: и о Заратустре Намаганове с его корешами, и о переводах, и о лотерейных билетах, и о сержанте Светлаеве. Последнее почему-то чрезвычайно заинтересовало математика: что он там потерял у чукчей?
— А я знаю?
— Ну, ну, — математик, может, и сочувствовал Алехину, но не подавал виду. — Давай адрес, мы сейчас приедем. Никому не звони, тут лишних глаз не надо. Я сразу поверил в тебя, Алехин. Унитаз, говоришь, развалился, зеркало в трещинах, камни прыгают?.. Типичный полтергейст, — сказал он кому-то там на своем конце провода. — Похоже, бончаровка проходит прямо под домом, они там, похоже, попали в фокальный центр…
— Что вы там говорите? — спросил Алехин. — Я плохо слышу.
Вера тоже прижалась ухом к трубке. Получилось, как бы к нему, к Алехину. Он боялся пошевелиться.
— А ты поймешь? — хохотнул математик. — Мы сами не все понимаем, Алехин. Про биоэнергетику слышал?
— Кашпировский, что ли? Чумак?
— Ну где-то… А то барабашка стучит, мебель валится без причины. Короче, полтергейст, ты почитай потом. Если я тебе сейчас начну растолковывать основы интеллектоники, есть такая новая наука, ты у меня вконец сбесишься. А мне кажется, на сегодня с тебя хватит. Я тебе лучше интересную статью прихвачу. Напечатана в «Советском скотоводстве».
— Почему в «Скотоводстве»? — опешил Алехин.
— А кто напечатает? Ты напечатаешь? Мы тут попутно научились лечить мастит. У коров, — объяснил он. — Вот нас скотоводы и полюбили. А у тебя там кто? Женщина?
— Я же говорил.
— Ну так. Если у нее голова заболит или если вдруг тошнота, никаких лекарств пока не давай.
— Почему тошнота? — густо покраснела Вера.
— А я знаю? — взглянул на нее Алехин.
— Что ты там знаешь? Не надо пока тебе знать ничего лишнего, — крикнул в трубку математик. — Если коротко, существуют в природе особые космические интеллектонные волны. Успокой свою даму, никаких там нечистых сил. Вы ведь там тоже не медузы, а? — хохотнул он одобрительно. — Думаю, у вас биоэнергетический потенциал на высоте. Ты не дрейфь, Алехин. Он и у обычного человека в сто раз выше, чем у эквивалентной массы солнечного вещества, а ты феномен, Алехин.
Услышав слово «феномен», Вера опять покраснела, но не отодвинула голову от телефонной трубки. Так они и сидели рядышком на диване.
«Сказать математику про рака Авву?» — соображал Алехин. «Где теперь такой ковер купишь?» — думала Вера.
— А где твои зомби, Алехин? Чего ты там задумался?
— Какие зомби? — слово Алехину страшно не понравилось.
— Ну, хулиганье это. Ходили за тобой трое.
— Тут где-то. Мотаются по лестничным площадкам. Может, меня ищут. А кто они?
— Да никто. Ты их не бойся, Алехин. У них ни паспортов, ни прописки нет. Они и управляются-то со стороны… — Он задумался. — Вот где центр, с которого они управляются?..
Да рак ими управляет, чуть не сказал Алехин, но вовремя прикусил язык. А Вера громко ахнула.
Алехин обернулся.
Вера тыкала пальчиком в сторону кухни. Там разливалось какое-то неопределенное сияние, как от зарева.
Они вскочили.
Они вбежали в кухню.
За окном, к счастью не в кухне, разливалось действительно некое красноватое сияние. Прижавшись носами к холодному стеклу, они всмотрелись в пустырь. Там было темно, но в этой тьме что-то определялось. Прямо над пожарищем, там, где еще вчера стоял домик Алехина, появился смутный шар. А к шару этому, прямо по пустырю, мчались со всех ног Заратустра Намаганов, Вий и тот маленький с подбабахом. Их преследовал сержант Светлаев. На нем были унты, меховая летная куртка. Он старался, но было видно — бежавших ему не догнать.
— Уйдут, — простонал Алехин.
— Ты их знаешь? — Вера подозрительно глянула на Алехина.
— Ты посмотри, посмотри, — схватил он ее за руку.
Из тьмы над пожарищем наконец резко выступил, определился гигантский серебрящийся шар. Своих отражений в нем ни Вера, ни Алехин не увидели, но шар точно отвечал описаниям Зои Федоровны. По серебрящейся поверхности шара плавали, сходясь в центре, концентрические радужные круги. Сержант Светлаев остановился и начал свистеть.
— Смотри! — крикнула и Вера.
Они увидели: по пустырю, стремительно перебирая всеми конечностями, мчался рак Авва. Он казался крупней, чем раньше, не меньше кота. Он явно преследовал Заратустру Намаганова и его корешей. Первым он настиг длинноволосого. Короткая вспышка света, и длинноволосый исчез, зато рак стал вдвое крупнее. Еще одна вспышка, и исчез Вий в телогрейке, а рак Авва явно уже превосходил по массе свистящего во всю силу милиционера. Еще одна вспышка, и исчез сам Заратустра Намаганов вместе со своей грандиозной кепкой.
Сейчас сержант будет стрелять, подумал Алехин.
Но сержант этого не сделал.
Как Вера и как Алехин, он остановился и зачарованно следил за тем, как рак Авва, подпрыгнув, слился с серебрящимся шаром. Вот только что они существовали раздельно, а теперь слились. Мягко, плавно, как монгольфьер, шар поднимался над пустырем, над девятиэтажками, над городом. Вера зачарованно спросила:
— Это НЛО, Алехин?
Боясь соврать, Алехин все же кивнул.
Шар исчез, растворился в ночном небе. Сразу стало пусто и грустно.
Сержант Светлаев внизу выругался и потопал в подъезд. И тогда, обернувшись, увидев загаженную, разгромленную квартиру, Вера снова спросила:
— Алехин, как же мы будем жить?
Он обнял ее за плечи. Он показал на телефон. Трубка все еще лежала на диване. Он поднял ее.
— Куда ты пропал, Алехин, — ругался математик. — Что там еще?
— Мы НЛО видели.
— Ну и ладушки, — облегченно заключил математик. — Жди нас. Сейчас приедем.
Алехин повесил трубку.
Он вздохнул. Он посмотрел на изъязвленные кавернами стены, на потеки известки, на прогоревший в нескольких местах ковер. Все это ничуть не напоминало вскипающие воды Черного моря, но запах гари, запах тухлых яиц подчеркивал какую-то непонятную, но явно существующую связь между всем произошедшим в Вериной квартире и тем, что могло произойти на Черном море, согласись Алехин взять у рака Аввы запал. Он потянулся за сигаретой. Вера остановила его: давай больше не будем курить, Алехин?
Он кивнул.
Он вдруг увидел дачку над морем, сосны, похожие на укроп, рукокрылых, неторопливб возящихся в ветвях сосен. Ржавое солнце расстилало по воде дорожку… Алехин безумно жалел: у него никогда не будет такой дачки. Алехин безумно радовался: он никогда не станет Героем созвездия Гончих Псов.
Он смотрел на неуют разгромленной квартирки — Вера ни за что не останется тут одна.
Впервые в жизни ему пришло в голову: и Вера, и он, оба они имеют отношение не только друг к другу, но и вообще ко всему миру, ко всей Вселенной. И он — агент Алехин, и Вера — обыкновенная секретарша.
Правда, Вера все эти дни вела себя немножко неправильно, подумал он.
Впрочем, она наконец и сама осознала это. Подняв на него полные слез лесные, зеленые свои глаза, она сказала:
— Алехин! Ведь у меня ничего-ничего не застраховано.
Владимир ПокровскийТысяча тяжких
Началось все с того, что в секураторию города, как всегда без приглашения, явился Папа Зануда. Он вошел в кабинет шефа-секуратора вместе с Живоглотом и парой сопровождающих.
— Что тебе, Папа? — спросил испуганный шеф-секуратор, вставая из-за стола.
Папа Зануда сел в подставленное сопровождающими кресло и сказал:
— Садись, брат.
Такое обращение ничего хорошего не предвещало. Зануда выложил на стол небольшие волосатые кулаки, насупил брови и впился в лицо «брата» чрезвычайно обвиняющим взглядом.
Наступило очень нехорошее молчание.
— Что я слыхал, брат, — начал, выдержав паузу, Папа Зануда. — Оказывается, в твоем заведении числится слишком много дел, а я и не знал. Это правда, брат?
Шефу-секуратору было неуютно под взглядом Папы, но поначалу он старался держать марку, солидный все-таки человек — и в возрасте, и в чинах. Он сказал:
— Есть кое-какие делишки, не жалуемся. Все больше, правда, по мелочам. А что?
Папа Зануда посмотрел на него совсем уже обвиняюще.
— Брат, ты меня считаешь за идиота. Я тебя не про мисдиминоры спрашиваю, не про мелочи — я про тяжкие с тобой говорю. Про убийства, насилия, всякое там вооруженное, вот про что.
— Ну-у, хамство! — не выдержав, завыл Живоглот (от наплыва чувств он помотал головой и застучал по столу кулаками). — Это же просто черт знает, до чего охамели!
— И тяжкие тоже имеются, — начал было с достоинством шеф, но тут же не выдержал и стал оправдываться: — Ну, так ведь город-то какой!
— И сколько?
— Что сколько? — глупо переспросил шеф-секуратор.
— Всссяккие пределы приличия, — взвизгнул Живоглот, — всякие… дураков из нас делает… пределы приличия!
— Экранчик-то, ты нам экранчик, брат, покажи, что уж тут, давно мы на него не глядели. — Папа до того переполнен был злобой, что даже перешел на вежливый тон. — Сколько у тебя таких.
— Ах, это? — понимающе кивнул шеф. — Сейчас, пожалуйста… Вот.
Он пошарил рукой под столом (сопровождающие вытянули шеи и стали похожи на вратарей во время пенальти). За его спиной вспыхнул небольшой экран, незаметный прежде в обоях красного дерева.