— Умеешь ты создавать проблемы и себе и другим, — проговорила она, усаживаясь со стопкой материалов за стол Ксении.
Понятно, разбор полетов все же состоится, а я уже было решил, что ограничимся обнимашками.
— Второе дежурство, и ты опять отличился. — Она обреченно вздохнула.
— Тоже считаешь, что мне нужно было дать себя застрелить? — Я сидел, борясь с закрывающимися глазами. Меня клонило в сон.
— Не говори глупости, — отмахнулась она от моих слов. — Я так испугалась, когда мне с дежурки позвонили и сказали, что вы столкнулись с вооруженными бандитами. Думала, ну все, отбегался наш Альберт. Чего смеешься? — Людмила нахмурилась. — Я еще от того случая не отошла, когда тебя в Центральном парке пытались ограбить, — проворчала она. — Ты же не чужой мне человек.
Я закашлялся, пытаясь справиться с некстати накатившим на меня весельем. Не помогло, и я, облокотившись, спрятал лицо в ладонях.
— Расстроился, что от службы отстранили? — по-своему интерпретировала сей жест Журбина и тут же принялась меня обнадеживать: — Проведут проверку и восстановят.
— Или к уголовной ответственности привлекут, — предложил я альтернативу.
— С чего ты это взял? — всплеснула она руками.
— Как с чего? — Я делано удивился. — Я же пристрелил ценного гражданина социалистического общества, не то что какой-то там следак. — Не выдержав, я заржал.
— Прекрати истерику! — прикрикнула на меня Журбина. — Обиделся, что тебя отстранили от дел? Так они обязаны провести служебную проверку по факту применения табельного оружия.
— Проверку? Да они уже признали меня виновным. Без всяких проверок обошлись! — Я резко оборвал смех.
Поднялся, скрипнув стулом.
— Ладно, я домой.
— Сильно от начальства досталось? — посочувствовала Людмила, тоже поднимаясь. — Не бери в голову. Подумаешь, поорали на тебя немного. Надо же было им выпустить пар. Их тоже сегодня поимеют, уж поверь мне. — Она демонстративно посмотрела наверх.
— Да не в этом дело. — Я начал переодеваться в гражданское. — Дело в презумпции невиновности.
— Где ты только таких выражений нахватался? — Журбина отвернулась.
— При чем здесь выражения? — бросил я раздраженно, натягивая джинсы. — Они должны были быть на моей стороне. Ведь я их коллега. Но вместо этого только и делали, что возмущались: зачем побежал, зачем в живот стрелял, — передразнил я кое-кого.
— Я уверена, все разрешится наилучшим образом, — оптимистично заявила Людмила, разворачиваясь.
— Разумеется, как же иначе, — натянуто улыбнулся я. — Все, я пошел.
Но, открыв дверь, я напоролся на Курбанова.
— А вот и наш герой. — Первый зам изобразил радость, проходя в кабинет.
— Здрасте и до свидания. — Я вновь сделал попытку уйти.
— Стоять! Ты это куда собрался? — начальственным рыком развернул меня Курбанов.
— Домой, — объяснил я, раздумывая над тем, не зарядить ли ему аккурат по ухмылке, хуже все равно уже не будет.
— Приказ подпиши, удостоверение сдай и вали, — потряс он перед моим носом отпечатанным на машинке документом.
— Все, я свободен? — выполнив требуемое, поинтересовался я.
— Ты материалы передал? — Задавая вопрос, Курбанов смотрел на Людмилу.
— Да, я все забрала, — отозвалась Журбина, положив руку на стопку бумаг на столе. — Уголовные дела в сейфе.
— Тебя предупредили, чтобы из города не уезжал? — Первый зам вновь переключился на меня.
— Предупредили, — подтвердил я, взглянув на часы. — Я могу уже идти?
— Иди, конечно. Ты же здесь больше не служишь. — Издевательский тон, на лице злорадство.
— Ты даже не представляешь, как я этому рад! — не смог удержаться от того, чтобы не оставить за собой последнее слова. Дурость, конечно, и ребячество, но реально достал.
Оказавшись на улице, я вдохнул дурманящий запах свободы. Холодный воздух ворвался в носоглотку.
«А не рвануть ли мне на юг?» — задумался я, приподнимая шарф.
Добравшись до дома, я первым делом залез на антресоли за чемоданом. Выгреб из него фотографии написанных по-немецки записок и разложил их на столе.
— Давно уже надо было перевести, — выговаривал я себе вслух за нерасторопность, переписывая незнакомые слова в блокнот.
Завтра займусь поиском преподавателя немецкого языка. Больше нельзя тянуть с этим делом. Нужно наконец узнать, кто отец Альберта. Чем больше способов покинуть Союз у меня будет, тем лучше.
Убедившись, что все буквы и знаки перерисованы точно, я завалился спать.
Следующий день я провел согласно намеченному вчера плану. За учителем немецкого языка я отправился на другой конец города, чтобы ненароком не столкнуться с ним потом где-нибудь на улице. Выйдя из автобуса, я направился в общеобразовательную школу.
Учителем оказалась строгая дама в очках, которые в сочетании с громоздкой прической добавляли ей лишние лет десять.
— Роза Михайловна, — обратился я к ней, предварительно выяснив ее имя у школьников.
— Вы чей-то отец? — Щурясь, она наблюдала за мной поверх очков.
Я прошел через класс к ее столу.
— Нет, и даже не брат, — сказал я и располагающе улыбнулся. — Я к вам как к лучшему специалисту немецкого языка в нашем районе. — Отметив заинтересованность, продолжил: — Вы не могли бы перевести мне некоторые записи? — При этих словах я достал из внутреннего кармана блокнот.
— А вы кто? — нахмурилась она. В ее голосе явственно послышалось подозрение.
«С удостоверением вышло бы проще», — посетовал про себя я, а вслух сказал, что являюсь практикантом-журналистом, пытающимся написать статью и удивить редактора газеты.
— И из какой вы газеты? — От удивления ее брови поползли вверх.
— Пока еще не из какой. Но мечтаю работать в «Комсомольской правде», — признался я, приняв мечтательный вид. — Вы мне поможете? — спросил я с надрывом.
— Да, конечно, — растерялась она от моего напора, вновь усаживаясь на свое место.
Окрыленный, я пристроился на стоящую рядом парту и протянул ей блокнот.
— Это любовные письма, — через какое-то время сообщила мне она. — Писал мужчина.
— И что в них? — подобрался я.
— Сейчас напишу. — Она подвинула к себе листок бумаги и застрочила, а я напряженно за ней наблюдал.
— Это письма военнопленного? — отвлеклась от перевода Роза Михайловна, она смотрела на меня вопросительно.
— Не знаю, мне как раз и нужно это выяснить, — разведя руками, объяснился я.
— Он ее очень любил, — вздохнула она, о чем-то задумалась и вновь углубилась в чтение. — Точно военнопленный, — заключила она. — Он пишет, что его семья живет в Мюнхене и что там будут рады как ей, так и детям. Он умоляет ее не отчаиваться, ждать его. «Твой Альберт» — с придыханием зачитала она вслух. — Это так романтично. — Ее затуманенный взгляд устремился вдаль.
— Да, пожалуй, хорошая статья получится, — покивал я.
Из школы я вышел задумчивым. Если папаша Альберта так любил Марту, то почему не забрал с собой? Вернувшись в Германию, чувства поостыли, он встретил другую, а о русской семье предпочел забыть? Или погиб?
Предстояло выяснить, что произошло с Альбертом Взидрицем. Но, как это сделать, я пока не представлял. Не мог же я в посольство ФРГ завалиться, меня еще на подступах сотрудники КГБ примут. Надо думать, наводить справки, где такую информацию можно получить, не подставляясь.
От первого секретаря областного комитета КПСС Мохов вернулся в расстроенных чувствах. Туда его притащил начальник городского УВД. Именно поэтому основной удар при разборе полетов пришелся по начальнику РОВД. Вменили ему ни много ни мало плохую организацию работы отдела милиции.
— Не осуществлял надлежащий надзор за лицами, освобожденными из мест лишения свободы, и плохо организовал работу по учету находящихся в розыске лиц. Допустил совершение на вверенной ему территории особо тяжкого преступления. Не обеспечил розыск и задержание преступников по горячим следам и дал им скрыться с места преступления. — Обличительные слова начальника областного УВД все еще звенели у него в ушах.
На момент совещания уже были установлены личности двоих из трех совершивших разбойное нападение. Некто Дьяков, которого подстрелил их следователь, как выяснилось, находился в общесоюзном розыске. В их город он по версии следствия приехал к проживающему здесь Чемезову, с которым они вместе отбывали срок. Видимо, хотел у него отсидеться. Чемезов освободился из мест не столь отдаленных всего несколько месяцев назад и, как назло, осел именно в Индустриальном районе города. Кто был третьим, выяснить пока не удалось. Дьяков скончался на операционном столе, а Чемезов подался в бега.
Закурив, Мохов посмотрел на сидящего справа от него за столом Лусенко. Тот выглядел не лучшим образом, задумавшись, мял пальцами сигарету, на стол сыпался табак. По нему тоже лихо прошлись, но уже в управлении. Ведь именно он возглавлял в отделе уголовный розыск.
В дверь постучали, и в кабинет вошел Головачев.
— Вызывали, товарищ полковник? — застыл тот на пороге, пытаясь совместить несовместимое — изображая нерешительность вкупе со служебным рвением.
— Заходи, — оторвавшись от своих нерадостных мыслей, хмуро откликнулся Мохов. — Кури, если хочешь. — Он подвинул к начальнику следствия пепельницу.
Головачев, заняв свое обычное место, не преминул воспользоваться предложением.
— Дьяков скончался. — От услышанного табачным дымом подполковник не подавился. Сказалось и ожидание им такой развязки, и хорошая выдержка. — Дело полностью, включая эпизод с разбоем, забрала себе прокуратура, — продолжил вводить в курс дела подчиненного начальник милиции. — Все экспертизы следователем назначены. Осталось дождаться их результата.
— Плохо, что скончался, — посмурнел лицом Головачев.
— Для тебя как раз хорошо, а вот для меня плохо, — огрызнулся молчавший до этого начальник УГРО. — Этот паскуда Дьяков во всесоюзном розыске, оказывается, был, и получается, что уголовный розыск его прошляпил.