— Будет больше, — сказал я, и убедительности в моём голосе хватило, чтобы он помедлил. Я заговорил тише, зная в этом заведении нас могут подслушивать: — Но только когда доберёмся до места назначения. Считай соверен авансом перед будущими поступлениями.
— Они должны быть внушительными, — предупредил капитан. — Железный Лабиринт далековато от моего маршрута, поскольку мне очень уж хочется плыть к южным торговым путям, а то в этих северных странах нынче неспокойно. И мне нужно думать о команде, о свободных мужчинах и женщинах, которые принесли клятву перед моей мачтой в ожидании достойного вознаграждения. Я не могу подвергать их такому риску, полагаясь только на слово двух дезертиров из роты Ковенанта. Без обид.
Мы с Торией снова переглянулись. Считав моё намерение, она предупреждающе выпучила глаза, но я не видел других вариантов.
— Моему слову можешь не верить, — сказал я. — А как насчёт слова Беррин?
Дин Фауд пожал плечами.
— Приятель, её здесь нет, так что поручиться она не сможет. Ты, может, и вовсе её никогда не видел, а просто состряпал байку из слухов.
— Я с ней встречался. Она показала мне библиотеку. А тебе показывала?
Он наклонил голову, и на его губах появилась менее преувеличенная улыбка.
— Может и показывала. Что с того?
— Тогда ты знаешь, как умело она копалась во всех этих многочисленных книгах, во всех этих пергаментах, чтобы найти сокровища. — Последнее слово я выделил совсем чуть-чуть, но капитан это заметил.
Я увидел, как он заинтересованно прищурился, хотя при этом тихо и насмешливо фыркнул.
— Я уж сорок лет моряк. Байки о сокровищах я слышал отсюда и до Костяного Рога. Гоняться за ними глупо.
— Только если нет карты. Карты, нарисованной собственной рукой Беррин.
Он снова фыркнул, на этот раз скорее заинтересованно, чем презрительно.
— Хочешь продать её мне?
— Это было бы сложно. Я её сжёг. — Эту ложь я подчеркнул, постукав пальцем по лбу. — Она теперь здесь. — Я наклонился и заговорил почти шёпотом: — Клад Лаклана. Он настоящий, и я знаю, где его найти.
— И Беррин просто отдала её тебе? Наверное, это был какой-то особенный визит в библиотеку.
— Я… оказал ей услугу. — Облачко сожалений, пролетевшее по моему лицу, должно быть, произвело впечатление, поскольку из взгляда капитана пропала большая часть сомнений. Пускай его попытки изображать эмоции и выглядели нелепыми, и совершенно фальшивыми, но, похоже, он обладал даром читать искренние чувства других.
Вздохнув, Дин Фауд покачал головой.
— Должен сказать, что я старый дурак. Но эта байка манит, не буду отрицать. — Посмотрев на нас по очереди, он строго добавил: — но если всё окажется враками, то скалы Железного Лабиринта просто пополнятся ещё парой комплектов костей.
Поднимаясь, он последний раз отхлебнул из кружки.
— Мы отплываем со следующей луной — а пока мне тут надо разобраться с делами. Поднимайтесь на борт через шесть дней перед вечерним отливом. Если ваши приятели-солдаты придут за вами, чтобы повесить, пока мы не поднимем якорь, то не ждите, что я или мои люди станем за вас сражаться. Тот соверен — плата за проезд, и всё. О ценах мы ещё поговорим, если это… — он помедлил, бросив осторожный взгляд на других посетителей, — …твоё обещание принесёт плоды.
Тория посмотрела, как он уходит, а потом повернулась ко мне и тихо, но яростно прошептала:
— Застрять на корабле с кучкой контрабандистов, которые наверняка перережут нам глотки, как только увидят… его. Да ты просто замечательно торгуешься.
— У тебя есть другой подходящий корабль? — поинтересовался я. — А если б и был, ты знаешь, как ходить под парусом?
— Я под парусами походила немало. — Она, засопев, отвернулась, и пробурчала: — Хотя и не в одиночку.
— Ну, в том-то и дело. Либо мы остаёмся и пытаем удачу с Помазанной Леди, либо пытаем удачу с добрым капитаном. — Заметив на её лице нерешительность, я добавил: — Знаешь, эти набожные болваны уже называют её Воскресшей мученицей. Они на самом деле думают, что она умерла, и Серафили её вернули. Наверняка до Совета светящих и до короля вскоре дойдёт весть, что первый новый мученик за сотни лет не только провозглашён, но ещё и до сих пор дышит. Ты точно хочешь быть здесь, когда они в полной мере осознают всю важность этого?
Она так и сидела, насупившись, но я заметил, что неуверенность в её взгляде пропала.
— Брюер? — спросила она.
— Он никогда её не бросит, тем более сейчас.
То же самое, несомненно, касалось и Эйн с Уилхемом, да я бы и не рискнул предложить им присоединиться к нашему предстоящему приключению. Однако мне не хотелось оставлять их перед событиями, которые, как я знал, закрутятся в очень скверную бурю. Случаются времена, когда образованный разум может быть проклятием, поскольку я видел, как всё разыграется. И хотя сидящий во мне вечно любопытный учёный хотел посмотреть на преобразующий момент в истории этого королевства, разбойник не желал принимать участия в грядущем хаосе. Потерпев поражение, Эвадина Курлайн стала куда могущественней, чем могла бы стать, одержав победу. Таков парадокс мученичества, хотя она будет единственной, кому довелось при жизни увидеть плоды своей жертвы. Столпы Короны и Ковенанта вместе не потерпели бы такого могущественного проводника перемен. Пока Эвадина здесь читала проповеди, там уже наверняка собиралась рота Короны, а старшее духовенство Ковенанта готовило осуждающие прокламации.
Меня несколько успокаивало расстояние между Фаринсалем и столицей — добрых две недели на лошади, даже на самой быстрой. И всё же, я знал, что следующие шесть дней покажутся поистине долгими.
На третий день после предполагаемого воскрешения Эвадины толпа, стоявшая лагерем вокруг дома лорда обмена, выросла, по меньшей мере, до тысячи человек. Ещё через день она утроилась, поскольку Эвадина лишь на третий день прочитала первую проповедь. До того людей привлекал лишь шанс мельком увидеть Помазанную Леди, ныне преображённую в Воскресшую мученицу. Однако реакция народа, когда она начала говорить, привела меня к заключению, что мои предыдущие предположения оказались несколько оптимистичными.
— Зачем вы здесь? — спросила она голосом, не утратившим своих способностей привлекать внимание. Да что там, он усилился и легко достигал теперь всех ушей. Вдобавок к орде приверженцев, столпившихся возле дома, многие горожане заполнили окружающие улочки или высовывались из окон, не в силах противиться проповеди новой мученицы. Мы с Торией вместе с остальной ротой стояли кордоном перед защитным рвом дома для обороны от любых волнений толпы. Осматривая увлечённые лица, я заметил, что просящий из святилища споро записывает слова Эвадины — как и несколько местных писарей. Сам я перо с пергаментом не достал, зная, насколько маловероятно, что я когда-либо забуду эту речь, как оно и оказалось.
— Вам нужны указания? — Продолжала Эвадина. Она стояла на балконе перед своей спальней, в простой белой одежде, которая словно блестела в полуденном солнце. — Думаете, у меня есть мудрость и прозорливость, которых нет у вас? — Она тихо усмехнулась, скорее по-доброму, чем осуждающе. — Знайте, друзья, я очень мало знаю о Ковенанте такого, чего не знаете вы. Вы знаете, что от нас требуют Серафили. Знаете о важности примера мучеников. Знаете, что если мы потерпим крах с этими обязательствами, то Божьи Порталы закроются пред нами, и Второй Бич поглотит этот мир. И всё же… — она подняла руки, раскрыв ладони к собравшимся, — вы стоите здесь и ждёте, как я скажу вам то, что вы всегда знали. Зачем же?
Я увидел, что перо просящего замерло. Его лицо было строгим и сосредоточенным, по контрасту с окружавшими его зеваками. А когда Эвадина ответила на свой вопрос, я ничуть не удивился, что лицо священника потемнело ещё на пару тонов.
— Я долго об этом думала, друзья мои. — Примечательно, как голос Эвадины стал ещё громче, волны напряжения накатывали на публику, и становилось ясно, что вот-вот будет сказано нечто очень важное. — Но, как и всегда, только с помощью самих Серафилей я узнала ответ: вы потерпели крах. Вас предали. Вас лишали правды и лгали вам. Эта… неуверенность, эти сомнения, которые привели вас к моим дверям — не ваша вина. А моя. И их. — Она вскинула руку, указывая прямо на шпиль Святилища мученика Айландера. — Это наше общее преступление, всех тех, кто присоединился к Ковенанту, ибо сейчас я вижу, что он испорчен и не выступает больше от лица мучеников.
Забавно, хоть и страшно, было видеть, как перо просящего поставило уродливую кляксу на пергаменте. Теперь уже он разинул рот вместе с остальными, но это был взгляд потрясённого и перепуганного человека. Эвадина Курлайн, Воскресшая мученица, только что произнесла ересь в присутствии тысяч человек, и теперь ей конец.
— Друзья, часто ли вы испытывали голод? — спросила она, и в её голосе послышался нарастающий гнев. — И, чувствуя голод, слушая плач ваших детей из-за пустых животов, видели ли вы голодных просящих? Как часто вы смотрели, что ваших юношей уводят на войну, не имеющую к ним отношения, и слышали, что просящие благословляют грядущую резню? Как часто вы отсчитывали монеты на десятину в обмен на пустые обещания удачи или излечения?
Она умолкла на краткий миг, дав закипеть страстям толпы, а потом провозгласила таким голосом, который, казалось, разнёсся по всему порту:
— ГОВОРЮ ВАМ, ЭТО НЕПРАВИЛЬНО!
Толпа зарычала и радостно завопила. В небо вздымались кулаки, а нестройные выкрики вскоре соединились в скандирование:
— Мученица говорит! Мученица говорит!
Крики продолжались, а я смотрел, как потрясение просящего сменилось сперва гневом, а потом страхом, когда соседи заметили его рясу. За насмешками и плевками последовали тычки и толчки, а потом невезучий священник оказался на коленях, а его перо и пергамент втоптали в грязь. Я знал, что его, по меньшей мере, отпинают, а может и ножом пырнут, если гнев толпы будет нарастать и дальше. Признаюсь, я обдумывал возможность быстренько сбегать в давку и спасти его, но решил, что самому лезть в сердце бушующей толпы не очень-то разумно. Поэтому я стоял и только сочувственно морщился, когда крупный рыбак пнул сапогом в бок просящего, что стало естественным сигналом, по которому к избиению присоединились все разъярённые мужики. Первая публичная проповедь Воскресшей мученицы легко могла увенчаться смертью просящего, если бы Эвадина не заметила суматохи.