Он сказал эту фразу с какой-то особой интонацией, от которой мне следовало насторожиться, подчёркнутые слова и тяжесть во взгляде говорили о человеке, который хочет определить ответную реакцию. И снова, к моему стыду, мои способности слишком ухудшились, чтобы обратить на это внимание.
— Ты был там? — спросил я. — В… когда его схватили?
— Само собой. Если честно, подраться пришлось чуть больше, чем мы ожидали. Потеряли троих из нашей роты и ещё человек двадцать из людей герцога и шерифа. Татуированные пидоры были хуже всего. Но в итоге мы всех взяли, кроме нескольких бегунов. Трусливые крысы сдриснули в лес, пока их братьев резали, как свиней. — Он поднёс кубок к губам и выпил, не сводя с меня глаз. Он смотрел так твёрдо, что я, наконец, напрягся.
Медленно окинув таверну взглядом, я увидел ещё двоих солдат, стоявших у двери. Никаких кружек в руках, ладони на рукоятях мечей. Я чуть сместил взгляд налево и увидел ещё одного, прислонившегося к стойке. Этот был на несколько дюймов выше остальных, и рядом с мечом на его поясе висел моток крепкой верёвки. Никто из них не смотрел прямо на меня, и это о многом говорило.
Мало что отрезвляет так же быстро, как страх. Он протекает по тебе от головы до ног, возвращая ясность со скоростью, недоступной никаким снадобьям и зельям. А ещё страх заставляет трястись руки и добавляет в голос предательской дрожи, что я, к счастью, умел подавлять. Однако перед тем, как снова заговорить, мне не удалось сдержать кашель. Всего лишь едва заметный звук, но люди вроде этих воспримут его, как доказательство, что какая-то жертва попалась в их ловушку.
— Ну и бой там был, наверное, — сказал я, добавив в голос нотку скуки и незаинтересованности, и от души хлебнул бренди.
— Да уж, — согласился солдат. — И, должен признаться, я горжусь им больше, чем любой, даже самой скверной битвой против толп Самозванца. Видишь ли, парень, — он придвинулся ко мне поближе и заговорил мягко и искренне: — Мне тут надо уладить одну обиду. Совсем недавно у меня появилась сильная ненависть к разбойникам. Война всегда скверная штука, но хуже, когда в деле замешана кровь. Я имею в виду, семейная кровь.
Пока он продолжал компанейскую беседу, его рука скользнула мне на плечо.
— Семья-то у меня не богатая, но и не совсем керлы. Папка был фермером, но владел своим участком, так что мы жили лучше многих. Но у него было три сына, и все милостью Серафилей дожили до взрослых лет, а наследовать может только старший. Я был младшим, а Ральф — средним. Наверное, мы могли бы и остаться, да только нелегко батрачить на своего брата, а потому, когда появились знамёна на марше, это показалось достойным выбором.
Особой войны тогда ещё не было, так что сержанты могли себе позволить немножко разборчивости. Но мы были сильными ребятами, сытыми и мускулистыми благодаря всей нашей работе, и они нас взяли. Со временем меня выбрали в роту Короны. А Ральф, да благословят его мученики, всегда слишком увлекался выпивкой и потасовками, а потому остался среди людей герцога. Из-за приказов о наступлении мы годами друг друга не видели, до недавних пор, когда по службе я снова оказался в Шейвинской Марке. Вот только брат, которого я увидел, на этот раз был мёртв. Какой-то уебан пырнул ножом его вместе с другом.
Солдат замолчал, снова подняв чашку с бренди. Он не спешил, и его рука всё крепче сжимала мои плечи.
— Честно говоря, я бы его не узнал, если бы сержант меня не заверил. Лицо опухло и его обглодали рыбы. Похоже, тот, кто его убил, скинул потом тело в воду. Только три дня спустя его вынесло внизу по реке. В роте думали, что он дезертировал, а зря. Несмотря на все свои промахи, Ральф не был трусом.
Просящий написал для меня письмо об этом домой. Маманя читать не умеет, но моя сводная сестра буквы знает. Отправляя его, я хотел вернуть подарок, который она дала ему в тот день, когда мы ушли под знамёнами. И мне тоже дала. Видишь ли, она — как и ты — в своей вере особенно привержена мученице Херсифоне. «Вам понадобится удача», — говорила она нам. — Рука солдата скрылась за воротом его туники и показалась с маленьким бронзовым диском на цепочке. — «А она приносит удачу».
Он положил руку на стойку рядом с моей, и я увидел, что его медальон почти идентичен тому, что до сих пор болтался на моих пальцах.
— Она искусно делает безделушки, маманя-то, — продолжал солдат. — Продаёт их на ярмарках и всё такое. Сделала один медальон мне, а другой Ральфу. Хотя вряд ли ты его знаешь по этому имени. Видишь ли, у него был дар приручать птиц, вот его и звали Сокольником. Любопытно: когда его выловили из воды, его медальон так и не нашли.
Солдат вздохнул, прижал меня ещё сильнее и заговорил почти шёпотом:
— В ненависти нет ничего хорошего, парень. Она пожирает человека, как опарыш кормится душой изнутри. Моя ненависть была такой сильной, что после всех убийств в Моховой Мельнице я пришёл к нашему просящему за советом и спросил его: «Простят ли мученики человека, который радуется таким потокам крови?». Знаешь, что он мне ответил? «К примеру мучеников надлежит стремиться, но благодать Серафилей закрыта лишь для тех, кто не прикладывает усилий к стремлению».
Его губы коснулись моего уха, и кожу обожгло пропитанное бренди дыхание.
— И как сильно стремишься ты, мелкий гов…?
Годы научили меня многим способам, как выскользнуть из захвата, и по большей части они основаны на правильных расчётах размеров и способностей оппонента. Этот парень был на дюйм выше меня, намного тяжелее и мускулистее. А ещё я не питал иллюзий относительно его навыков с мечом. Но он был солдатом, а не разбойником. Солдаты умеют сражаться, а разбойники знают хитрости.
Во время всей этой трагической истории я держал большую часть бренди во рту, и теперь, чуть повернув голову, прыснул ему прямо в глаза. Каким бы сильным или умелым ни был человек, его тело на подобное всегда реагирует на чистых инстинктах. Он отпрянул назад, приглушённо зарычав, и рука на моих плечах ослабла достаточно, чтобы я смог врезать локтем ему по челюсти — сильный удар разбил его губы об зубы.
Я пригнулся, а голова солдата дёрнулась назад, разбрызгивая кровь. Я бросился на колени и откатился, а здоровенный гад сзади попытался схватить меня за ноги, но у него ничего не вышло. Я не побежал к двери, откуда на меня уже мчались ещё двое, а вскочил на стол и вывалился в ближайшее окно, подняв руки, чтобы прикрыть голову. К счастью, ставни были старые и трухлявые и развалились от первого удара, хотя и оставили несколько заноз в моих руках и лице.
Охнув, я приземлился на утрамбованный снег снаружи, почти не чувствуя неожиданно ледяного воздуха, вскочил на ноги и бросился прочь. Успел пробежать лишь дюжину ярдов, когда что-то вылетело из темноты. Бросок был умело нацеленный — палица попала между моих ног точно в нужный момент, и я кубарем полетел в грязь. Закричав, я пнул её прочь, поднялся на ноги и тут же получил оглушительный удар по голове. Как и брошенная палица, удар был нанесён очень точно, прямо в висок, и его силы как раз хватило, чтобы меня вырубить. Падая, я мельком заметил человека, который его нанёс — коротышка с топорным лицом в ливрее роты Короны, которого не было в таверне. И пускай он не был разбойником, но этот солдат тоже знал немало хитростей.
Я лежал, слишком оглушённый, чтобы двигаться, и услышал хруст множества сапог по снегу. Страх породил во мне волну силы, позволившей встать, пусть и ненадолго, пока на голову не упала верёвочная петля. Я судорожно глотнул воздуха, после чего она натянулась, сорвала меня с места и потащила по земле, заставляя дрыгать ногами.
И вот так, дорогой читатель, меня поймали.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Значит, боец, да? — спросил голос, а потом мне в живот врезался сапог, я согнулся пополам и прекратил сопротивляться. — А мой брат сражался? Могу поспорить, ты не дал ему и шанса! — Новый пинок, на этот раз в голову, от которого перед глазами загорелось небо звёзд, но, к сожалению, не настолько сильный, чтобы лишить меня чувств или сделать невосприимчивым к боли, поскольку пинков впереди меня ждало ещё много. Я бы прикрыл голову и пах руками, если бы они не застряли в петле на моей шее.
— Ладно, поднимай его.
Пинки прекратились, меня подняли и потащили прочь от таверны, ослабевшего и истекающего кровью. Глаза мне застилал красный туман, через который я различил очертания большого дуба в центре деревни, и одна ветка росла довольно низко, что через неё можно было перекинуть верёвку.
— Гордись, парень, — сказал мне солдат и ухмыльнулся, несмотря на распухшие губы и покрасневшие зубы. — Сдохнешь в один день со своим прославленным главарём. — Его товарищи бросили меня под ветви и дали волю предвкушающему смеху, когда он вытащил свой кинжал с гранатовым навершием и поднёс лезвие к моему лицу. — Он у меня чистый, так что рана не загниёт. Хотя она и не успеет. Но всё по порядку.
Я услышал скрежет верёвки по дереву, а потом петля на моей шее снова затянулась. Мне удалось просунуть пальцы между верёвкой и шеей, и это значило, что я не задохнусь немедленно, хотя моим мучителям этого и не хотелось. Они потянули за верёвку, оторвав меня от земли, а я всё сражался с петлёй, дёргаясь в бессмысленной панике, которая свойственна при близости смерти.
— Вот так, парень! — крикнул один, вызвав шумный смех, — Спляши нам!
Грохот пульса в моей голове вскоре поглотил их насмешки, а зрение снова затуманилось, когда верёвка вдавила пальцы в шею. Изо рта пошла пена, а я всё брыкался, чувствуя, что глаза уже так сильно выпучились, что я не понимал, как они ещё не вылетели. Но тело, которому не хватает воздуха, не может сопротивляться вечно, и, как бы мне не хотелось, мои руки на верёвке обмякли, а ноги перестали молотить и могли уже только подёргиваться. Красная пелена перед глазами посерела, а потом, быстрее, чем я ожидал, стала полностью и беспросветно чёрной.
Если ты склонен к набожности, то здесь, наверное, ждёшь красочного описания Божьих Порталов, что ярко и великолепно сияют в небесах, а их охраняют Серафили, и приветственно поёт хор мучеников. Или же, с учётом моего жизненного пути до этого момента, тебе простительно вообразить, как, под мои бесконечные крики, Малициты тащат меня в свои огненные владения, чтобы завладеть моей несчастной душой. В любом случае, мне жаль тебя разочаровывать.