Я спросил Торию, есть ли у неё хоть какие-то подозрения, на каком языке он поёт эти душераздирающие частушки. На её лице мелькнула тревога, она бросила на цепаря быстрый взгляд и еле слышно проговорила:
— Каэритский.
— Он каэрит? — спросил я, вызвав её сердитый взгляд, поскольку удивление добавило громкости моему голосу. Взглянув на Райта, я впервые увидел, насколько узор из отметин на его лице похож на уродство цепаря. Я пришёл к заключению, что у всех каэритов из одного региона за южными горами одинаковая раскраска. А ещё язык песни цепаря сильно отличался на слух от более мелодичного языка, который я слышал от Райта.
Я едва не улыбнулся разбитыми губами, узнав, что оказался пленником человека из народа Райта, а ещё принялся строить догадки о том, как этот язычник умудрился стать цепарем в королевстве Альбермайн. Очевидно, это был весьма интересный тип, но мой опыт научил меня, что чем интереснее человек, тем больше опасности он представляет. Даже тогда, в конце моей зелёной юности, я почувствовал огромную опасность в этой интересной душе.
— Шанс представится, — убеждал я, скорее себя, чем Торию. — Так всегда бывает. Всего секунда или две, мимолётный миг, который может пройти, прежде чем мы его заметим. Так что будь бдительной… — Я перестал говорить, поскольку напев цепаря резко оборвался. Он наклонил голову, в точности как в тот раз, когда я впервые проснулся. Я был уверен, что мы слишком тихо говорили о наших планах, и он никак не мог нас услышать, но, прежде чем цепарь отвернул своё пятнистое лицо и продолжил напевать, я мельком заметил, как он весело и понимающее улыбнулся.
— Элвин… — встревоженно зашептала Тория, но замолчала, когда я сердито посмотрел на неё.
— Высматривай шанс, — сказал я, прошипев эти слова, как команду. — Он представится. Просто жди.
Следующим утром я резко проснулся, разбуженный скрежетом открываемой дверцы клетки. Воздух был даже холоднее обычного, и я содрогнулся, разглядывая местность за прутьями. Вид уже изменился — деревья сменились затуманенной травянистой равниной болот. Я знал, что всего через сотню шагов от дороги начнётся трясина, куда ни один здравомыслящий человек в доспехах не посмеет сунуться, а вот отчаянный разбойник сунется непременно.
Моё сердце, жаждущее перспективы побега, забилось быстрее, как только я увидел открытую клетку, но волнение вскоре поутихло от понимания, что цепи всё ещё на месте. Тория лежала рядом со Спящим Боровом, и черты её лица говорили о неизбежном пробуждении. А вот Райт отсутствовал. А ещё я уже не слышал песни цепаря.
— Кэйр тиасла?
Голос приковал мой взгляд к двум фигурам перед клеткой. Цепарь стоял над коленопреклонённым Райтом. Поразительно было видеть настолько запуганным человека, которого я боялся столько лет: он опустил голову и плечи, словно ребёнок, ждущий удара от рассерженного родителя. Его лицо с широко раскрытыми глазами оставалось всё таким же неподвижным, а вот выражение цепаря застыло суровой маской презрения. Впервые я целиком видел его лицо. Красные отметины, от которых его бледная кожа казалась и вовсе бесцветной, выглядели намного обширнее, чем у его каэритского собрата. Они тянулись от лба до шеи, напоминая своим хаотичным узором пламя, и резко выделялись на коже. Видя морщинки вокруг его глаз и губ, но ни единого седого волоса в чёрных космах, я понял, что мне сложно угадать его возраст.
Наклонившись поближе к Райту, пленитель поднял руку и потряс возле уха разбойника чем-то, негромко звякнувшим: ожерельем амулетов Райта.
— Кэйр тиасла? — повторил цепарь, и я услышал насмешку в его голосе. Что бы ни значил этот вопрос, очевидно, ответ он уже знал.
Выпрямившись, цепарь затараторил какую-то тарабарщину на своём иностранном языке, слишком быстро для моего слуха. Однако для Райта эти слова явно что-то значили, поскольку выражение его лица, наконец, изменилось. Закрыв глаза, он сделал долгий неровный вдох и поднял лицо на цепаря. Когда он снова открыл глаза, в них ярко пылал непоколебимый вызов, и заговорил он сквозь сжатые зубы:
— Ихс Доэнлишь курим ихса гаэлир.
Презрение на лице цепаря резко сменилось гневом, хотя я заметил, как прежде там промелькнул приступ страха. Его кулак опустился, сильно ударив Райта по щеке. Я услышал, как от удара хрустнула кость, и разбойник, пошатнувшись, рухнул на дорогу. Он кашлял кровью, а цепарь поставил ноги по обе стороны от его головы, низко наклонился и задал вопрос на том же удивительном языке:
— Виарат?
Райт какое-то время содрогался на земле, выплюнул пару зубов, а потом несколько раз неровно вдохнул и смог чуть приподняться.
— Виарат?! — требовательно прокричал цепарь.
Однако Райт не обернулся к нему, а вытянул шею и посмотрел на меня. Молчаливый, поражённый ужасом человек, каким он казался всё путешествие, теперь исчез, и снова стал Райтом, которого я знал — со спокойным взглядом без тени испуга.
— Пути, которыми идти… — он поперхнулся, по подбородку потекла кровь. — Судьба, которую там встретить…
Тогда цепарь дико зарычал от ярости, опустил обе руки и схватил Райта за голову. Вены на его плечах и запястьях вздулись, и он давил всё сильнее. Я видел, как многие люди умирали по-разному, но такого — ни разу. Прежде, чем всё закончилось, я зажмурился, но от влажного хруста черепа Райта, подавшегося силе цепаря, меня всего передёрнуло. Если бы в животе ещё хоть что-то оставалось, то я, несомненно, исторг бы всё.
— Ебать. — Открыв глаза, я увидел, как Тория совершенно зачарованно смотрит на зрелище за решёткой. — Такого он раньше не делал.
Я заставил себя смотреть, как цепарь тащит труп Райта в болотную траву на краю дороги. И услышал всплеск, когда он добрался до трясины. Снова появившись, цепарь остановился на обочине, мрачно взглянул на ожерелье амулетов в руке, поднял его вверх и стал разглядывать бронзовые фигурки на шнурке. Я увидел, что дольше всего его внимание задержалось на черепе ворона, но без особого интереса. Вскоре на его лице застыла презрительная усмешка, и он швырнул ожерелье в болото к убитому владельцу.
Потом протопал обратно к телеге, захлопнул дверцу, и я услышал, как он хрипло пробормотал на незнакомом языке:
— Ишличен. — Слово прозвучало как оскорбление или проклятие, и на лице цепаря сохранялось угрожающее выражение, пока он усаживался на своё обычное место в передней части телеги. К сожалению, испортившееся настроение не помешало ему снова быстро запеть свою песню. Он щёлкнул поводьями, приводя телегу в движение, и его скрипучий голос взмыл ещё выше и ещё более нестройно, чем обычно.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Прошло ещё три дня, прежде чем нам выпал шанс, явившийся в форме непрошенного подарка, от которого всё же в моей груди пышным цветом распустилась признательность.
— Он мёртв. — Тория несколько раз ткнула ногой тугое пузо Спящего Борова, вызвав самый вонючий и долгий пердёж из всех, что до сих пор исходил из этой в остальном недвижимой туши. Мы проснулись, дрожа от росы, и обнаружили, что от мясистого лица нашего спутника не поднимаются, как обычно, струйки пара. И его гороподобный живот не поднимался и не опускался. А его кожа определённо приняла трупный вид — стала бледной и пронизанной венами на оконечностях, и тёмной от застоявшейся крови около дна телеги. Впрочем, я повидал людей в подобном состоянии, которые настороженно вскакивали, когда рядом уже начинали копать им могилу.
Я натянул свои цепи, чтобы поближе взглянуть на лицо Борова — его губы обмякли и отогнулись от зубов в посмертной ухмылке, и я испытал облегчение от осознания того, что он больше никогда не сядет. Если бы голод и холод не разжигали мой отчаяние, то я наверняка уделил больше внимания смерти Райта и тому, что это говорило о нашем пленителе. Впрочем, необходимость убрать труп Борова из телеги предоставляла возможность, от которой я не собирался отказываться.
— Он мёртв! — громко повторил я заявление Тории в сторону широкой спины цепаря. Он продолжал напевать, даже не обернувшись, и телега катилась дальше.
— Эй! — я так громко перекрикивал его гул его пения, что заболело ещё не зажившее горло. — Этот хуй мёртв! Слышишь? Ты не можешь оставить нас здесь с мертвецом!
Эти слова вызвали смех у наших сопровождающих, которые ехали ближе, поскольку дорога в болотистой местности сузилась.
— По крайней мере, еды у вас теперь навалом! — крикнул один из них в ответ. Он был самым старым, и потому самым измученным из них. Набухшие вены и желтоватый цвет угловатого лица говорили о пристрастии к выпивке. По большей части солдаты равнодушно смотрели на нас с Торией, если не считать редких презрительных взглядов, но этому нравилось нападать на нас с потугами на остроумие, особенно по ночам после того, как по кругу прошлась бутылка бренди. Он весело хихикнул и хотел было выдать очередную колкость, но навеки останется неизвестным, какую жемчужину он собирался озвучить, поскольку его рот резко захлопнулся, как только цепарь остановил телегу.
Солдаты быстро подъехали к обочине, чтобы оказаться от телеги как можно дальше. Так они поступили и перед кончиной Райта, а значит, уже привыкли к методам цепаря, или пережили ужасный опыт того, что может случиться, если помешать ему.
Он слез, раскачивая скрипучую телегу, а потом пошёл назад и вставил тяжёлый ключ в замок размером с кирпич, который запирал дверцу клетки. Когда дверца открылась, я не увидел на лице цепаря почти никаких эмоций — он лишь слегка нахмурился, как человек, занятый обычной рутиной. К моему удивлению я обнаружил, что самым неприятным в нём оказалось не его лицо, а тот факт, что стихли все остатки песен. С его губ не слетало ни малейшего гула, когда он наклонился в телегу и крепко схватился за кандалы Тории.
Я ожидал какого-нибудь предупреждающего рыка или по крайней мере злобного взгляда, но цепарь лишь ловкими движениями быстро повернул ключ и снял оковы. Отступив назад с кандалами в руке, он жестом указал Тории выбираться, что она и сделала с некоторыми трудностями, стиснув зубы от напряжения, поскольку тело отвыкло двигаться. Едва её ноги коснулись земли, как каэрит положил ей руку на плечо, заставив опуститься на колени. Он нагнулся, и я потерял их из вида, услышав лязг цепей, которые продевали через спицы колеса.