о во мне взрыв хохота. Ясно было, что он понятия не имеет, как работает арбалет, потому что тщетно тянул за тетиву, вместо того, чтобы крутить ворот. После нескольких минут бесплодной возни ему пришлось вернуть арбалет солдату, и пока тот крутил во́рот и заводил тетиву в замо́к, лорд Элдурм криками подгонял его. От этого моё веселье только усиливалось, и хохот уже доносился на другую сторону реки.
Его гнев достиг ещё бо́льших высот, его светлость выхватил у солдата заряженный арбалет, поднял и выстрелил, не целясь. Болт вонзился в землю в добром ярде от нас, отчего я расхохотался ещё сильнее.
— Похоже, милорд, — крикнул я ему, поняв, что веселье вернуло мне толику сил, — в стрельбе из арбалета вы столь же искусны, как и в любви!
— Закрой свой грязный керлский рот, Писарь! — крикнул он в ответ пронзительным от всепоглощающей ярости голосом. Отбросив арбалет, он кинулся к своей лошади и вытащил меч из ножен. Гнев, очевидно, полностью вытеснил его разум, поскольку он зашёл в реку несмотря на то, что доспехи наверняка утянули бы его в эти засранные бездны. Солдаты тут же бросились за ним и вытащили его на берег, несмотря на громкие протесты, и вся эта лязгающая толпа сияющей кучей повалилась наземь, а лорд тщетно пытался из-под неё выбраться.
На этот раз я хохотал так сильно, что выяснил, что от простого веселья можно на самом деле обмочиться.
— Немедленно прекратите это позорное зрелище!
Голос донёсся сверху — резкий скрипучий скрежет, в котором всё же хватало громкости и властности, чтобы мгновенно оборвать и потуги лорда Элдурма и мой смех. Взглянув наверх, я обнаружил напротив себя то, что поначалу принял за лицо совы, смотрящее на меня со стены. Над узким, заострённым подбородком моргали два чересчур крупных глаза. Я ошеломлённо смотрел, не говоря ни слова, пока лицо совы не сместилось, и я не увидел костлявую руку, державшую что-то вроде деревянного каркаса, окружавшего пару толстых линз. Огромные глаза прищурились — их обладатель сфокусировал взгляд на кучу вооружённых людей на другой стороне реки.
— Это священнейшее место во всём Альбермайне, помимо собора мученика Атиля! — возмущённо проскрежетал узколицый человек. — Как смеете вы насилием осквернять его святость?
— Я… — голос лорда Элдурма дрогнул. Он попытался отцепиться от своих солдат, и после долгого лязга и скрежета металла ему это удалось. — Я сэр Элдурм Гулатт, — представился он, выпрямляясь в настолько величавую позу, насколько позволял его непогасший гнев. — Лорд-защитник Королевских Рудников. А эти негодяи… — Дрожащим пальцем он указал на трёх «негодяев» у основания стены, — мои пленники, которые заслуживают немедленной казни за побег с законной службы…
— Восходящий! — поднимаясь, крикнул я и с трудом отошёл от стены. — Вы ведь здесь восходящий?
Я определил сан этого человека по красной окантовке на капюшоне его облачения. А ещё я сомневался, что священник меньшего ранга мог бы говорить таким властным голосом. Благодаря Сильде я знал, что в Каллинторе всегда есть четыре восходящих, по одному на каждое святилище.
Узкое лицо и увеличенные глаза снова посмотрели на меня, а я продолжал, не дожидаясь ответа и подняв мешок в руке:
— У меня есть лучшая из когда-либо существовавших копия свитка мученика Каллина, именем которого назван этот священный город. Также я принёс единственную известную реликвию мученика, и… — для усиления слов я позволил себе краткую паузу, — завещание восходящей Сильды Дойселль. Я и мои спутники, как истинные последователи Ковенанта Мучеников, умоляем служителей этого святого места предоставить нам убежище.
Пока я говорил, глазах не отражали никаких эмоций, и лишь чуть прищурились при упоминании реликвии, а потом ещё сильнее — при имени Сильды. Когда я умолк, они продолжали меня изучать, а я на этот пристальный взор ответил взглядом, полным отчаянной мольбы. Сильда предупреждала, что умолять нельзя, поскольку тех, кто здесь правит, такое редко трогает. Убежище предоставлялось в рамках дара Ковенанта, но это не было правом каждого, и часто предоставлялось по прихоти, если не за взятку, а я только что потратил нашу единственную монету.
— Этот человек лжец и убийца! — ещё пронзительнее выкрикнул лорд Элдурм. Однако глаза восходящего за линзами едва моргнули.
— Прошение об убежище одобрено, — провозгласил он и опустил каркас с линзами, полностью открыв лицо. На первый взгляд он не производил впечатления — болезненные черты лица, примечательные только своей заурядностью. Но его прищуренный взгляд говорил мне о почти таком же интеллекте, какой я видел во взгляде Сильды, только безо всякого сострадания. Я понял мгновенно, что передо мной очень расчётливый человек.
— Ступайте к воротам, — сказал он нам, махнув рукой на восток, а потом глянул в сторону отряда лорда Элдурма. — Милорд, если у вас есть возражения, то вы вольны направить их в письменной форме Совету светящих в Атильторе. А сейчас спешу напомнить, что я являюсь свидетелем данного события, и любое насилие, совершённое в окрестностях этого города, повлечёт за собой наказание в виде отлучения от Ковенанта и смертного приговора от Короны.
Я посмотрел на вытянутую руку восходящего Гилберта. От усталости мне всё ещё не хватало воли, чтобы скрыть свой трепет. А ещё она показалась мне жутко завораживающей — костяшки, раздутые до размеров каштана, и сетка разбухших вен под кожей. Перманентные тёмно-синие пятна чернил на кончиках пальцев так же не оставляли сомнений, что эта рука принадлежит человеку, который проводит значительную часть своих дней в трудах с пером над пергаментом. Пятна на моих пальцах были не такими тёмными, но если мне каким-то образом удастся и дальше продолжить работать писарем, то они наверняка станут такими же, как у него.
Несмотря на состояние рук Гилберта, в них, очевидно, оставалось немало ловкости, судя по громкому нетерпеливому щелчку пальцев. Эхо от него долго гуляло по узкой комнате с высокими сводчатыми потолками, куда меня привели — это здание находилось позади святилища мученика Каллина. Мы были одни, а Тория и Брюер ждали в коридоре снаружи в компании полудюжины здоровенных мирян в чёрных туниках хранителей Ковенанта.
Через ворота мы прошли на удивление быстро — встречавшие нас хранители с нами не любезничали, а просто толкали нас по прямой дорожке к святилищу. Там на нас смотрели несколько зевак, но наше прибытие не вызвало особого шума, в том смысле, что я удручающе ясно слышал обличительные речи лорда Элдурма, которые он выкрикивал нам вслед. Он со своей когортой ехал по берегу до самых ворот, и каждый миг мы ждали, что в нашу сторону полетит очередной арбалетный болт. Удивительно, но в шаге от избавления гнев его светлости уже не казался мне забавным.
— Писарь, ты поставил мою честь под сомнение! — ярился он, когда мы проходили в ворота. — Пролил свою керлскую мочу на мою щедрость. Не думай, что эта крысиная нора будет укрывать тебя вечно! Однажды я сделаю тебе подарок, Писарь! Ожерелье из твоих кишок…
— Реликвию. — Узколицый восходящий снова щёлкнул пальцами. — И завещание. И никаких споров, если только не желаешь выйти за ворота и умолять лорда Элдурма о пощаде. Отказать в убежище можно так же легко, как его предоставить.
«Когда придёт время», сказала мне Сильда, «ты узнаешь». И я узнал. Понял, что отдать в руки этого человека полную и неотредактированную версию её завещания было бы большой — а может и смертельной — ошибкой. На жизненном пути надо остерегаться не столько садистов, сколько мыслителей, а мне стало ясно, что восходящий Гилберт размышляет очень много. Я представлял себе, что откровения Сильды будут явлены при встрече с душой несравненной мудрости и благочестия — с каким-нибудь старым и мудрым священником или с другим просвещённым, который будет знать наверняка, что делать с настолько опасным знанием. А передо мной стоял не такой. Но это не означало, что у меня нет для него никакого завещания.
— Это поразительная история. — Я сглотнул, сражаясь с лавиной эмоций, из которых только часть была фальшивой, и передал ему монету из кармана, а потом вытащил из мешка завещание. — Непременно тронет сердца всех, кто её услышит.
Гилберт не спеша покрутил монету перед, очевидно, слабовидящими глазами и довольно покряхтел, удостоверившись в её возрасте. Однако больше всего его явно интересовал свёрнутый и перевязанный пергамент.
— Ты его читал? — спросил он, не развязывая тесёмку, а вместо этого постукивая по пергаменту испачканным чернилами пальцем. Движение казалось неуверенным, каким проверяют, насколько горяч горшок.
— Она мне диктовала. — Я вытер с глаз влагу и попробовал улыбнуться. Мешок я держал сбоку, надеясь, что из-за интереса к документу в руке он не станет требовать, чтобы я показал всё содержимое. Если бы он так поступил, то обнаружил бы другую, более длинную версию завещания Сильды, хотя читать её было бы сложнее. — Понимаете, я писарь.
Восходящий Гилберт в ответ рассеянно кивнул, не отводя глаз от завещания.
— И ты говоришь, это полный документ?
— Насколько мне известно. — Я нахмурил лоб, изображая недоумение с лёгким налётом обиды. — Она не из тех женщин, кто терпит нечестность, и прежде всего в себе.
— Не из тех, — согласился он, чуть пожав плечами. — По крайней мере, так было, когда я с ней общался, хотя наше знакомство было кратким. Когда она умерла?
В этом месте я не видел смысла врать. Гилберт отлично знал о том, что я разбойник, и о моём последнем преступлении. Однако я решил, что лучше не просвещать его о роли Сильды в её собственной кончине. В Ковенанте не было официальных запретов на самоубийство, но всё же духовенство на такое смотрело неодобрительно.
— Два дня назад, восходящий. Мы выкопали туннель для побега с Рудников. Он рухнул прежде, чем она смогла выбраться. Они все умерли, вся её паства, кроме меня и моих спутников.
Он наконец-то взглянул на меня:
— Она собрала на Рудниках паству?