— Да, восходящий, и её очень любили.
— То есть, идея незаконного побега принадлежала ей.
— Да. Но я думаю, её намерением было передать в руки Ковенанта это завещание вместе с копией свитка мученика Каллина.
Не ожидая его разрешения, я вытащил свиток из мешка и достал его из запечатанного кожаного тубуса, защищавшего его во время нашего побега из Рудников. Восходящий без особого интереса взглянул на протянутый свиток и, наконец, принял его. Развернул первые несколько дюймов, и его брови удивлённо приподнялись.
— Это твоя работа? — спросил он, не пытаясь скрыть сомнение в голосе.
— Так и есть. Восходящая Сильда была прекрасным учителем.
Его лицо немного помрачнело, он отвернулся, отошёл и сел с обоими документами за большой дубовый стол.
— Тебе не стоит использовать её титул, — сказал он. — По крайней мере, в присутствии других священников. Титула её лишили, когда король Матис огласил приговор. Как я понимаю, тебе известен состав её преступления? Раз уж ты записал её завещание.
— Известен, восходящий. — Я помедлил, тогда он повернулся ко мне и смотрел мне в глаза, пока я не ответил: — Убийство.
— Да. — Он снова перевёл взгляд на свиток, развернув его на наклонной поверхности стола. — Убийство коллеги священника, на самом деле. Можно сказать, худшее преступление, какое только может совершить служитель Ковенанта. — Он пристально смотрел на свиток, поджав губы, и я надеялся, что это выражение восхищения. — Жалко, что написано не на веллуме, — протянул он. — Пергамент раздражающе недолговечный материал. Впрочем, полагаю, ты же останешься здесь на какое-то время, не так ли, Элвин Писарь?
Я поклонился, сдержав вздох облегчения.
— Я с радостью изготовлю ещё одну копию, восходящий.
— Да. — Впервые его губы, которые вряд ли часто улыбались, едва заметно изогнулись. — Изготовишь. Все, кто получают убежище за нашими стенами, должны его заработать. Крыша над головой и еда положены только тем, кто за них работает. В Каллинторе не пользуются деньгами и не привечают пороки, проистекающие от них. Игры, выпивка, сквернословие, потакание низменным плотским влечениям и любые формы преступности здесь запрещены. Нарушение влечёт за собой лишь одно наказание: изгнание. Прошения проходят на рассвете и на закате, и обязательны для посещения. Выбор святилища остаётся за тобой, но, — он кивнул на свиток, — раз уж ты так близко знаком с историей нашего мученика, не могу себе представить, с чего бы тебе захотелось поклоняться где-либо ещё.
Его лицо снова стало бесстрастным, и он опять посмотрел на завещание, изложенное в свитке.
— Сколько копий ты сделал?
— Ни одной, в соответствии с указанием вос… — я поперхнулся, оборвав титул, и, к своему удивлению, понял, что это раздражает меня сильнее, чем я ожидал. Если уж какая душа и заслуживала этого титула, так только она. — Госпожи Сильды, — закончил я.
— Хорошо. Продолжай в том же духе. — Он ещё раз посмотрел на меня, и в его взгляде ясно читался расчёт, хотя я подозревал, что это не столь очевидно для глаз, менее привычных к чтению настроения других. А его небрежный тон также указывал на попытку скрыть глубокую заинтересованность в ответе на следующий вопрос: — Кстати, а каково твоё преступление? За которое тебя приговорили к Рудникам?
Я ответил с неизменной искренностью, в который раз не видя причин врать:
— Воровство, нарушение границ и охота на дичь в герцогском лесу, а также связь с разбойником Декином Скарлом.
— С самим Королём Разбойников? — Его губы опять едва заметно изогнулись. — Скажи, он действительно был семи футов ростом и мог одной рукой задушить человека?
— Он был высоким, но не настолько. И я видел, как он душил людей, но только двумя руками, восходящий.
Губы восходящего выпрямились, по его расчётливому челу пробежала тень, и он снова посмотрел на свиток.
— Хранители покажут тебе и твоим друзьям-прихожанам подходящие комнаты, — сказал он, махнув рукой на дверь. — На прошлой неделе мы выгнали несколько негодяев за то, что они устроили притон с выпивкой и игрой в кости, так что должен быть свободный домик. Не забудь вернуться на вечернее прошение. Завтра утром после прошения явишься сюда, выполнять свои обязанности в скриптории. Твои друзья могут найти честную работу в садах или в стойлах, если только не обладают твоими навыками.
Я поклонился ему на прощание — на этот раз намного ниже, чем раньше, демонстрируя глубину своей признательности. Впрочем, восходящий Гилберт не смотрел на меня, поскольку его внимание полностью поглотило завещание — одна рука теребила завязку так, что стало ясно: оно будет порвано, как только за мной закроется дверь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Как ты уже понял, возлюбленный читатель, с тюрьмами я знаком не понаслышке. В них мне нередко доводилось поразмыслить о том любопытном факте, что уже само состояние заключения, каким бы благоприятным оно ни было, в конечном счёте становится совершенно непереносимым. Потребовалось четыре года тяжёлого и скрытного труда, чтобы сбежать от тягот Рудников, но всего через три месяца за стенами Каллинтора я понял, что мои мысли снова возвращаются к освобождению.
«Но отчего?» — должно быть, думаешь ты. «Разве тебя не кормили? Разве не дали крышу над головой? Разве твои дни не были наполнены плодотворным и важным трудом? Разве ты не научился многому у своих товарищей-писарей в скриптории?». На всё это я твёрдо отвечу да, и всё же, к рассвету празднования мученицы Алианны я уже хотел освободиться из Каллинтора с той же страстью, с которой стремился прогрызть себе выход из Рудников. Причина не была загадочной, и её не трудно выразить, и всё же Тория, на мой взгляд, обозначила её наиболее красноречиво:
— Как же мне охуенно скучно!
Её нож с громким стуком воткнулся в центральную балку нашего жилища. Под треск дерева она его вытащила и пошла обратно к дальней стене комнаты. Вся балка уже покрылась свидетельствами её бесконечных тренировок. Разумеется, в стенах города оружие было запрещено, но Тория раздобыла клинок путём какой-то ловкой кражи во время очередной смены на скотобойне. Маленький треугольный клинок, всегда жутко острый и, как оказалось, идеально отбалансированный для метания. А широкое пространство почти без мебели на нижнем этаже нашего дома давало ей достаточно места для тренировок.
Просторные размеры нашего нового дома входили в число нескольких удобных аспектов этой формы лишения свободы. Дом, который мы делили с Брюером, считался бы роскошным в сравнении с лачугами в деревне моего детства. Каждый из нас жил в своей комнате на верхнем этаже, а Тория вечерами часто приносила домой кусок мяса, которое мы жарили перед большим камином. Брюер нашёл себе местечко в саду, и потому камин нередко был наполнен сладко пахнущими яблоневыми ветками, а вечерние трапезы мы запивали чашечкой-другой сидра. Крепкий алкоголь в Каллинторе был строго запрещён, но сидр и эль разрешали (из-за дизентерии, неизбежно начинавшейся, если пить просто воду), главное, не напиваться слишком явно.
Нож Тории снова вонзился в балку, и я удержался от желания бросить на неё раздражённый взгляд. Хотя я каждый день по меньшей мере десять часов писа́л, но по возвращении из скриптория всегда находил время расшифровать хотя бы несколько строк настоящего завещания Сильды. По её инструкции я зашифровал текст кодом, на изучение которого у меня ушёл год — это был комплексный шифр с двойной заменой, который требовал не только знания букв, но и чисел. Этот код знали только Сильда и я, и он превращал её текст в факсимиле древнеданерского языка Священных Земель, на котором говорили тысячу лет назад. Поэтому сейчас на нём не мог читать никто, кроме самых образованных учёных, и даже они не смогли бы внятно на нём говорить.
У меня возникло искушение бросить расшифровку текста и свести на нет риск обнаружения его хранителями. Этим набожным хулиганам обычно недоставало мозгов, зато с лихвой хватало мышц, и их любимым развлечением был обыск случайно выбранного дома в надежде найти свидетельства для изгнания. Список запрещённых предметов, за которые несчастного выгонят за ворота, был длинным и зачастую бессмысленным. Прошлым месяцем я видел, как они выгнали пожилую женщину, которая почти десятилетие пряталась от петли после того, как убила своего любившего распускать кулаки муженька. Ей вменили в вину то, что она выткала гобелен, изображавший мученицу Меллайю с наполовину оголённой грудью.
Хранители так ревностно выискивали злодеев, что я даже начал думать — не выплачивают ли им какие-либо премии за каждого несчастного, которого они выкинули за ворота. Но всё же, всякий раз, как мои мысли возвращались к желанию покинуть это место, перспектива навсегда утратить бесценные слова Сильды, если меня поразит какое-нибудь несчастье, казалась непереносимой.
— Только не говори, что тебе не скучно. — Ножик Тории снова воткнулся в балку. — Ты ненавидишь это место. Уж я-то вижу. Ты не настолько хороший актёр, как тебе кажется.
— Хороший, — ответил я, не отрывая глаз от частично расшифрованного завещания. — Просто ты вынюхиваешь ложь лучше многих.
Раздался вздох, затем скрежет табуретки по устеленному соломой полу, и Тория уселась за столом. Когда она заговорила, её голос звучал серьёзно и настойчиво:
— Я устала ходить вокруг да около. Когда мы уезжаем?
— Когда придёт время.
— То есть, когда ты с этим закончишь. — Тория придвинулась поближе и наклонила голову, чтобы рассмотреть слова, выписанные на листе веллума, который я украл из запасов скриптория. — Что в нём такого важного, к слову?
Я не потрудился скрыть расшифрованные слова. Несмотря на множество предложений, Тория никогда не соглашалась, чтобы Сильда обучала её грамоте.
— Формула превращения неблагородных металлов в золото.
— Ой, да иди ты. — Она раздражённо фыркнула, опёрлась локтями на стол и положила подбородок на ладони. — Она уже умерла, а вы с этим медведеподобным болваном такие же её рабы, как и всегда.