При виде меня во взгляде Брюера снова появилась осмысленность, плечи опустились и пыл сменился тревогой. Впрочем, с ящика он не двинулся.
— Пошли, — сказал я, хватая его за рукав. — Надо идти.
— Эй, искатель! — сказал главный хранитель, властно указывая пальцем на Брюера, в то время как остальные хранители отпихивали в стороны других зевак. — Кто дал тебе разрешение проповедовать?
Увидев вызывающий блеск в глазах Брюера, я повернулся к хранителям и попытался говорить нейтрально-убедительно:
— Нет никаких стриктур, запрещающих проповедовать в Каллинторе.
Я капельку обрадовался, узнав в ближайшем хранителе знакомого служителя из святилища мученика Каллина, хотя он прищурился, глядя на меня, и не сразу признал наше знакомство.
— Но есть куча стриктур против ереси, — прорычал он. — Я-то думал, писарь должен такое знать.
— Я знаю. А ещё я знаю, что мой брат не сказал ничего, что противоречило бы стриктурам или свиткам. Он говорит лишь проповеди, которым учила нас восходящая Сильда, которую сам восходящий Гилберт поминал среди искуплённых.
В последние недели Гилберт широко использовал завещание Сильды в своих проповедях, иногда отдавая ей должное за многие прозрения, но не всегда. Возрастающая частота, с которой он её цитировал, и популярность, которую набирали его проповеди, напомнили мне один из любимых афоризмов Декина: «Только дурак станет рисковать своей шеей, чтобы украсть бесполезную вещь».
Имя восходящего Гилберта произвело больше впечатления, чем имя Сильды — хранитель умолк, а его спутники колебались. К счастью, их вмешательство сгладило недовольство толпы, и большинство теперь смотрело с живым интересом, а не с гневом. В Каллинторе с развлечениями всегда было туго.
— Так он твой брат? — спросил хранитель, с сомнением переводя взгляд с меня на Брюера и обратно.
— Мой брат по преданности Ковенанту, — ответил я, повернувшись к Брюеру, и настойчиво мотнул головой. Увидев, как тот без дальнейших возражений слезает со своего насеста, я скрыл вздох облегчения.
— Тогда научи его истинной природе преданности, — сказал хранитель. — Повиновение Ковенанту будет овеяно благодатью Серафилей превыше всех добродетелей.
— Разумеется, — весело согласился я, взял Брюера за руку и потащил прочь, пока он не успел ощетиниться. К счастью, чувство поражения в нём перевесило любые желания спорить, по крайней мере пока. Он позволил мне вести себя в сторону главного проезда, и даже не повернулся, когда хранитель крикнул нам вслед:
— Лучше держи его в наморднике, — крикнул он, вызвав смех в редеющей толпе. — Не все собаки приучены лаять.
Брюер молчал большую часть пути до нашего дома, повесив голову и хмурясь от поражения и недоумения.
— Сделаешь так ещё раз, и оставлю тебя хранителям, — сказал я. В ответ он лишь чуть пожал плечами. — Я серьёзно, — добавил я. — Добивайся изгнания, если хочешь, но мы ещё не готовы уходить. Пока.
Брюер, казалось, почти не слышал. Он молчал ещё несколько шагов, а потом пробормотал:
— Её слова. Её истина. Почему они не хотят слышать?
— Потому что это не она говорит, — ответил я, а потом немного приглушил голос, пытаясь подражать убедительному тону Сильды: — Дело всегда было не только в её словах, но и в её голосе. Дело было в её… — я замолчал, не в силах точно описать дар Сильды захватывать сердца. — Дело было в ней. А её теперь нет. Теперь есть только мы.
— Она мученица, — проговорил Брюер, практически с прежней страстью. — И должна быть провозглашена таковой.
— И будет. — Убеждённости в моём голосе слышалось больше, чем сам я чувствовал на этот счёт, но Брюер был из тех, кто плохо воспринимает неуверенность. — Когда-нибудь. Мы уже посеяли здесь семена. Со временем они взойдут. Восходящий Гилберт почти в каждой проповеди использует её истину.
При упоминании восходящего-плагиатора по лицу Брюера пролетела тёмная тень обиды.
— Как будто эта его истина, — огорчённо пробормотал он.
— Это всё равно её слова, из её завещания. Мы её свидетели. В наших руках возможность сохранить её историю, но у нас это не получится, если нас утащат обратно на Рудники, где нас вздёрнет лорд Элдурм.
Я бы так и продолжал поучать, но мой голос резко стих, когда мы завернули за угол, где проезд выходил на главные ворота Каллинтора. Там через их деревянную арку проходила свежая группа искателей убежища. Их было около дюжины, в большинстве случаев это считалось необычно большой группой, но в последние недели такое явление становилось всё более частым. Ходили слухи, что Самозванец снова собрал армию таких размеров, что уже угрожал средним герцогствам, а это неизбежно вынуждало короля Томаса поднять своё знамя и собрать войска для отражения угрозы. Такое количество марширующих вооружённых людей нередко заставляло разбойников разбегаться из своих берлог, как кроликов от хорька.
Но не численность группы утихомирила мой язык и заставила меня внезапно остановиться, а один из их числа. Как обычно, выглядели они потрёпанно: от одежды остались только рваные, потёртые обноски, а у большинства не было даже обуви. Три женщины и десять мужчин, один из которых привлёк моё внимание со всей силой захлопнувшегося медвежьего капкана. Выше остальных, но такой же тощий, как и всегда. Щёки и глаза ввалились от лишений. Но опасность хищника в нём всё равно по-прежнему можно было разглядеть, если, конечно, уметь.
Брюер озадаченно хмыкнул, когда я шагнул в тенистый переулок между пекарней и свечной лавкой. Я почти не сомневался, что высокий новоприбывший меня не видел, но не смел даже высунуться и взглянуть на него. Его вид распалил во мне скверный огонь, который мигом выжег все прочие заботы.
— Что такое? — спросил Брюер, когда я прижался к стене пекарни.
— Новоприбывшие у ворот, — сказал я. — Посмотри и скажи мне, сколько из них пропустили.
Брюер подозрительно нахмурил тяжёлый лоб, но согласился потратить минутку и посмотреть, как проходит ритуал поиска убежища.
— Двоих довольно быстро отослали, — доложил он. — На вид оборванцы, как ты понимаешь, да ещё и тупые. Наверняка не смогли вспомнить ни одной строчки из писания на двоих. — Он ещё понаблюдал. — Остальные направляются к святилищу мученика Атиля. Слышал, тамошний восходящий на прошлой неделе жаловался на нехватку работников на турнепсовом поле.
— Самый высокий, — сказал я. — Тощий гад, который выглядит так, словно знает, что делает.
— Его пропустили. — Брюер прищурился и посмотрел на меня. — Твой дружок?
Я не ответил. Голова, которую я осторожно высунул, чтобы взглянуть, наполнилась всевозможными расчётами. Группа уже почти скрылась из вида, так что я вышел из тени, собираясь идти за ними следом, но тут Брюер загородил мне путь.
— Нам стоит о нём волноваться? — спросил он таким тоном, который требовал ответа.
— Он состоял в банде Декина, — сказал я. — Видел такое, что священникам лучше не знать.
Брюер нахмурился сильнее.
— На твоём лице я вижу не тревогу. — Он внимательно наклонил голову, придвигаясь ближе. — Такое выражение у тебя появлялось, когда нужно было выполнить тяжёлую работу.
На Рудниках мы использовали эвфемизм «тяжёлая работа» для тех случаев, когда беспокойные каторжники загадочным образом оказывались в куче трупов у ворот. Мы так говорили, щадя чувства Сильды, хотя я не сомневался, что смысл она отлично понимала.
— За ересь отсюда выгоняют, — сказал Брюер. — А за убийство вешают.
— Мы с Торией сегодня придумали схему, как отсюда выбраться, — сказал я, решив, что небольшая увёртка не помешает. — С полными карманами, чтобы хватило доехать в любой конец этих земель. В такие места, где слово мученицы Сильды найдёт более восприимчивые уши. Но ничего не выйдет, если мне придётся постоянно ждать удара в спину.
Он немного расслабился, успокоенный перспективой благодатной почвы для учений Сильды.
— Если надо, я сделаю, — сказал он. Как бы его душа не трансформировалась от долгого общения с новоявленной мученицей, в сердце Брюер всегда оставался разбойником. И к тому же, в свитках имелось много аллюзий на праведность убийства, совершённого во благо, а какая цель может быть лучше этой?
— Не обижайся, — сказал я, обходя его, — но когда дело доходит до тяжёлой работы, твои руки не самые тихие. Увидимся дома.
Пока он не успел возразить, я поспешил в сторону южного квартала, где посреди лоскутного одеяла окружающих полей находилось святилище мученика Атиля. Каждое святилище Каллинтора отвечало за разные аспекты городских потребностей. Святилище мученика Каллина являлось центром управления городом благодаря тому, что только там имелся скрипторий. Мученица Меллайя приглядывала за ремесленниками, гончарами и кузнецами. Искатели, которых отводили к мученику Айландеру, ухаживали за животными в свинарниках или в курятниках. А вот искателям убежища, которые от скудоумия заявили, что их души настроены на пример мученика Атиля, предстояли долгие месяцы изнурительного труда на полях.
В Каллинторе нельзя было просто слоняться без причины, и потому я шёл целеустремлённым шагом, который не вызывал вопросов у бродивших там хранителей. Задерживаться вблизи полей тоже не стоило, но мне повезло отыскать куст ежевики, в котором я и спрятался. Под недовольное чириканье щегла, свившего там себе гнездо, я скрючился и стал ждать, не отрывая глаз от заднего входа в святилище. Прошло раздражающе много времени, когда новоприбывшие, наконец, появились — их, с мотыгами или лопатами, гнал на первый рабочий день один из просящих святилища. Высокого человека со впалыми щеками легко было различить, и когда он подошёл ближе, я почувствовал, как моё сердце сильно заколотилось, поскольку стало ясно, что первый мимолётный взгляд оказался не ошибочным.
Даже не столько по лицу, сколько по тому, как он двигался: как опустил плечи, как постоянно шарил взглядом по сторонам, задерживаясь в основном на юных работницах. Видя, как он пялится на одну — изящную девушку с яркими манерами, но небольшим умом, которую все знали, как Улыбчивую Эйн — я заключил, что с возрастом его наклонности только ухудшились.