Я тяжело вздохнул и обернулся, увидев ошарашенных Брюера и Торию, которые враз забыли о своём споре.
— Прости, — сказал я Тории, проскользнув мимо неё, и поспешил к шумной толпе добровольцев. — Считай свой долг оплаченным. В кладовке святилища есть сундук с замко́м, который стоит попробовать взломать, если тебе интересно.
— Элвин Писарь! — Ещё громче взвился голос Гилберта, пока я проталкивался вперёд. — Стой на месте! Тебе придётся ответить за труп! Ещё одного подельника Декина Скарла, по странному совпадению…
Я его проигнорировал, продолжая пробиваться через толпу тел в рубищах, а меня преследовали его слова, наполненные праведным осуждением:
— Я могу закрыть глаза на пару нарушений от искусного человека, но не убийство! Стой на месте, злодей!
Я оббежал стоявших на коленях добровольцев, окружавших телегу Эвадины Курлайн, и поспешил к покрытому шрамами просящему с булавой, который стоял позади вместе с парой десятков суровых людей в похожих нарядах. Все носили одинаковые тёмно-серые накидки поверх простых доспехов и разнообразное оружие, от мечей до арбалетов. Опознав во владельце булавы того же человека, которого я видел разговаривающим с Гильбертом накануне, я решил, что у него здесь больше всего власти, помимо леди Эвадины. Увидев его вблизи, я отметил, насколько неровный шрам на его коротко постриженной голове напоминает бледную трезубую вилку молнии, вытесненную на коже. Она изогнулась, когда он при моём приближении равнодушно приподнял бровь, и не особенно заинтересовался, даже когда я опустился перед ним на одно колено.
— Просящий, — начал я, но он тут же меня прервал:
— Для тебя сержант-просящий Суэйн, — коротко рявкнул он.
— Сержант-просящий, — повторил я, склонив голову. — Смиренно прошу принять меня на службу…
— Прекратить!
Я не поднял головы, когда немного запыхавшийся восходящий Гилберт остановился неподалёку. Пока священник обращался к сержанту, я постарался принять подобострастный и желательно набожный вид.
— Этот человек связан законом Ковенанта по обвинению в убийстве, и определённо не подходит для службы в роте, созванной под эгидой совета.
— Убийстве? — В голосе сержанта мелькнула нотка любопытства, от которой я поднял взгляд. Он критически смотрел на меня, как много раз делал Декин, обдумывая плюсы и минусы потенциального члена банды.
— Крайне жестокое убийство, — подтвердил восходящий, и махнул рукой хранителям: — Связать его и отвести в святилище…
— Стоять! — Голос сержанта-просящего Суэйна прозвучал не особенно громко, но с такой властностью, которая наверняка остановила бы любую послушную душу. Хранители не были настоящими солдатами, но отлично знали голос начальства. Когда они заколебались, я увидел, как на лице восходящего Гилберта появляется красный оттенок досады. Он снова было заговорил, но сержант ему не позволил:
— Кого ты убил? — спросил он, по-прежнему глядя на меня сверху вниз. — Не ври.
Это создало дилемму. Если бы я сказал правду, то, возможно, Эйн уже к ночи качалась бы в петле. Но, как я подумал, с учётом интереса Гилберта к моему исчезновению, он легко отмахнулся бы от грязных и неприкрытых фактов, назвав их ложью. К счастью, в этот момент убеждать в чём-либо мне надо было не его.
— Своего подельника, — ответил я сержанту Суэйну. — Он предал меня несколько лет назад. И ещё много плохого совершил, но это уже к делу не относится.
Суэйн с пониманием хмыкнул.
— Как ты его убил?
Я рискнул глянуть на Гилберта и увидел триумф на его лице. Конкретно эта деталь выставит меня в плохом свете, но альтернатив я не видел.
— Отрезал его хер и яйца, — сказал я с невыразительной улыбкой. — В лесу это было любимое наказание Декина Скарла для болтунов.
— Видите, — сказал Гилберт. — Это существо запятнает ваше знамя…
— Это знамя Ковенанта, восходящий, — перебил сержант, и суровости его тона хватило, чтобы остановить поток оскорблений Гилберта. Сержант снова задумчиво посмотрел на меня, а потом перевёл взгляд на Торию и Брюера, упавших рядом на колени.
— Вы двое — тоже яйцерезы? — вопросил он.
— Ни за что, просящий, — с поклоном заверил его Брюер.
— В своё время пырнула туда пару раз, — сказала Тория. — А вот отрезать их целиком никогда не получалось.
Я увидел на лице сержанта Суэйна смесь отвращения и удовлетворения, прежде чем он повернулся к Гилберту и склонил голову, скупо изъявив уважение.
— Восходящий, с сожалением вынужден вам сообщить, что этот человек, — он указал на меня, — был уже принят в роту до вашего вмешательства.
Игнорируя заикающиеся яростные протесты, сержант Суэйн обернулся и махнул своему товарищу в серой накидке — крепкому человеку с тяжёлым подбородком, почти такому же высокому, как Брюер.
— Клинок-просящая Офила, проводите этих троих в лагерь. Они присоединятся к вашему отряду. И хорошенько их охраняйте. — Когда нас повели прочь, он встал у меня на пути, сурово глядя мне в глаза. — Ты только что принёс присягу, яйцерез, — тихо сказал он. — Только нарушь её, и то, что ты сделал со своим давним другом покажется лёгкой щекоткой по сравнению с тем, что я сделаю с тобой. Ты принадлежишь роте Ковенанта, пока она, — он дёрнул головой в сторону Эвадины Курлайн, которая улыбалась, опуская руки к поднятым пальцам боготворящих добровольцев, — не решит, что ты свободен от своих обязательств. Или, — он улыбнулся мне такой же пустой улыбкой, как до этого я ему, — пока кто-то из отбросов Самозванца не выпустит тебе кишки, что, готов поспорить, пока намного более вероятный исход. Просто постарайся искупить своё бесполезное существование, забрав его с собой, ладно?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
— Ты — встань за ним. — Мясистые руки клинка-просящей Офилы толкнули меня в стойку, и я оказался гораздо ближе, чем хотел, к воняющей по́том туше Брюера. — А ты, — сказала она, направляя Торию за моей спиной, — встань за этим.
Я почувствовал, как Тория ощетинилась от прикосновения крупной женщины и убрал ладонь с рукояти секача, чтобы успокоить её, похлопав по плечу. Три дня солдатской дисциплины начинали уже раздражать её бунтарский от природы дух, а мы не могли себе позволить никаких неприятностей, по крайней мере пока рота Ковенанта стояла лагерем под стенами Каллинтора.
В общей сложности более трёх сотен искателей шагнули вперёд в ответ на призыв к оружию, провозглашённый леди Эвадиной, которую теперь называли либо Помазанной Леди, либо Святым Капитаном. От этого священный город лишился значительной части своих рабочих, и четырём восходящим пришлось попросить роту остаться хотя бы на неделю, чтобы убрать последнее зерно, а иначе с наступлением осени им пришлось бы голодать. Как следствие, рота проводила полдня на полевых работах, а вторую — на муштре. Это требовало часами терпеть сердитый нрав бывалых солдат — те пытались научить основам своего мастерства новичков, большинство из которых всю свою прошлую жизнь сознательно избегало войны и её многочисленных лишений.
— Голову ниже, — скомандовала Офила, пригибая голову Тории, пока та не коснулась моей спины. — Если не хочешь получить стрелу в глаз. Самозванец нанял целую роту еретиков-лучников, и будь уверена, своё дело они знают.
— А как же мои глаза, просящий? — вопросил я, кивнув на Брюера. — Он, конечно, ломовая лошадь, но не настолько большой, чтобы закрыть меня.
— Так научись пригибаться, — пробормотала Офила. Я отметил, что самые её полезные и подробные советы были адресованы Тории, а остальным приходилось довольствоваться лишь простейшими инструкциями.
Я поморщился оттого, что Брюер ткнул меня в подбородок тупым концом семифутовой пики.
— Ломовая лошадь, — прорычал он.
— Хватит ныть! — рявкнула Офила. — Смотреть вперёд!
Она ещё несколько раз нас подтолкнула, наконец, удовлетворённо хмыкнула, шагнула назад и обратилась к дюжине добровольцев, хаотично стоявших рядом:
— Эй, вы, становись рядом с этими тремя, в том же духе. Впереди пики, дальше секачи, последние кинжалы. Живо, живо! Не думайте, будто отбросы Самозванца дадут вам время прохлаждаться.
Раздражающе много времени ушло на то, чтобы тычками и криками выстроить нас в некое подобие порядка. По одному взгляду на лицо Офилы я понял, что её серьёзное уныние — не просто притворство, чтобы заставить нас трудиться сильнее. Говоря прямо, мы были не солдатами, а толпой преступников. Некоторые добровольно служили делу Ковенанта, а многие нет, хотя мы и притворялись, что это не так. Она и другие настоящие солдаты этой роты знали, что у этой кучки дилетантов мало шансов устоять перед решительной атакой ветеранов. Разумеется, всё это интересовало меня лишь постольку поскольку, раз уж я не собирался и за версту приближаться к полю боя, но всё же почувствовал некую симпатию к её оправданным опасениям.
— Это называется «забор», — сказала Офила и развела руки, словно охватывая всю широту наших нестройных рядов. Самые высокие с пиками стояли впереди — этой судьбы я умудрился избежать, стараясь всегда оказываться позади любой толпы, сутулясь и подгибая колени. Впрочем, второго ряда избежать не удалось, и в руки мне сунули секач — это крепкое, но неудобное оружие представляло собой грубо выкованный широкий клинок из стали на четырёхфутовом ясеневом древке. Тория и другие, кто ростом поменьше, составляли третий ряд. Их вооружили разнообразными ножами, тесаками и кинжалами, а ещё множеством деревянных колотушек, назначение которых от меня ускользало.
— Когда я кричу «ставь забор», вы становитесь в такое построение, — продолжала Офила. — Стройтесь как следует, и оно спасёт вам жизнь. Ни один всадник не атакует хороший забор, и нет силача, способного через него прорубиться.
С этими словами она разогнала нас обратно в беспорядочную шеренгу и крикнула: «Ставь забор!». Как несложно представить, с первой попытки получилось так себе, и дальнейшие усилия этим всё более тяжёлым днём принесли лишь относительное улучшение. От отчаяния цвет широкого лица Офилы с волевым подбородком сменился с тёмно-красного на бледно-розовый. Свои обязанности она вы