— Милорд, — оборвала его Эвадина, и теперь в её голосе прозвенела стальная грань, — как мне кажется, наша последняя переписка положила конец абсолютно любой из связей между нами, помимо союзных в этом благородном деле. А теперь… — она покрепче схватилась за поводья серого, — …если только вы не хотите обсудить военные вопросы, то прошу вас, со всем уважением, освободить проезд. У меня очень важное дело в моей роте.
Я заметил, что эти слова поразили его, словно стрелы. Он съёжился в седле, угловатое лицо побледнело, как у человека, у которого прихватило сердце. Но всё же, к его чести и моему расстройству, лорд Элдурм быстро оправился. Глубоко вдохнул, выпрямился и решительно заставил себя встретиться взглядом с Эвадиной.
— К моему сожалению, я здесь не ради вас, миледи. — Его суровая решимость сменилась мрачным предвкушением, он посмотрел на меня, вытянул руку и указал пальцем, словно наконечником копья. — Я здесь ради него.
Эвадина обернулась и посмотрела на меня, приподняв бровь, и мне оставалось лишь слабо улыбнуться.
— Ужасный злодей, — продолжал его светлость. — Обманщик, вор, убийца, который не далее, как час назад напал на одного из моих людей. Согласно законам Короны я имею полное право требовать его выдачи, и я добьюсь правосудия.
Прежде чем снова обернуться к Элдурму, Эвадина чуть скривила губы. Это было едва заметное выражение юмора, но всё равно оно как-то успокаивало.
— Мне всё равно, — заявила она, тщательно выделяя слова. — Его историю я знаю. Он остаётся моим человеком. Его клятва была принесена и принята, по законам Ковенанта.
— Этот подонок-керл, — взорвался Элдурм, его лицо покраснело, а конь занервничал, чувствуя гнев хозяина, — и раньше притворялся приверженцем Ковенанта! С вашей стороны глупо было бы поверить его лжи. Как поверил я, когда впустил его в свои покои и позволил ему писать мои письма…
На этих словах он запнулся, и оттенок его лица стал более розовым, указывая на смущение. Впрочем, он снова быстро оправился, и, несколько раз вдохнув для успокоения, снова заговорил:
— И я не единственная жертва его лживости. Восходящая Сильда, некогда заветный голос Ковенанта, теперь навеки погребена под камнями и землёй, поскольку этот человек вероломно заманил её на безнадёжный побег.
— Это ложь, блядь! — Закричал я, вскакивая на телеге, моя кожа пылала, а изо рта брызгала слюна. Гнев не чужд и мне, как и многочисленные опасности, исходящие от него, хотя обычно я способен его сдерживать, и тогда он кипит внутри столько, сколько требуется, пока не появится шанс на возмездие. Однако масштабов этой лжи хватило, чтобы отбросить все подобные ограничения, как и почтение к положению. Если бы Гулатт был разбойником, то перепугался бы и сбежал, либо уже тянулся бы за ножом. А вместо этого он с отвращением устало посмотрел на моё рычащее лицо и снова повернулся к Эвадине.
— Вот видите, миледи, как он разговаривает со своими господами? — с отвращением поразился он. — Как можно марать божественную миссию Ковенанта таким человеком, как он?
Его отсылка к обману и небрежное презрение распалили мой гнев до глубокого безрассудного жара, хотя и не совсем лишили меня способности рассуждать. «Арбалеты», вспомнил я, и повернулся, чтобы откинуть парусину, прикрывавшую содержимое телеги. «И по двадцать болтов к каждому».
— Писарь, стоять!
Быстрый окрик Эвадины подействовал на меня, как пощёчина, и мои руки замерли на завязках парусины. Содрогнувшись, я заставил чуть успокоиться зудящие руки, вернулся на сидение и увидел, что она снова на меня смотрит. На этот раз её выражение было далеко не весёлым.
— Сиди спокойно, — сурово приказала она, не допуская никаких возражений. — И тихо.
Выражение её лица немного смягчилось, и она отвернулась, опустив голову. Я почувствовал в этом больше нежелания, чем гнева — она опустила плечи и резко подняла, как человек, который призывает всю свою силу для выполнения неприятной обязанности.
— Кодекс роты Ковенанта предельно ясен, — формальным тоном сказала она лорду Элдурму. — Он одобрен Советом светящих и заверен королевской печатью. Все предыдущие преступления, какими бы отвратительными они ни были, прощаются, в обмен на усердную службу. Однако… — она взяла свой меч, притороченный к седлу, обнажила клинок и положила себе на плечо, — …как рыцарь этого королевства, вы имеете право это оспорить.
Она пришпорила серого, заставив его рысью подойти ближе к Элдурму и его всадникам. Остановившись в нескольких ярдах от него, она подняла меч перед своим лицом, а потом опустила и подняла клинок. Это был жест формального признания равенства — я такой видел на нескольких турнирах. Чтобы вступить в поединок, рыцарям следовало временно забыть про различия в рангах или крови, чтобы никакие встречные обвинения не пали на победителя в случае, если побеждённый погибнет или получит серьёзное ранение. По сути леди Эвадина Курлайн только что вызвала лорда Элдурма Гулатта на поединок.
— Этот человек мой, — сказала она Элдурму голосом, в котором теперь звенела сталь, голосом капитана. Впервые я в полной мере осознал, что эта женщина — не какая-то введённая в заблуждение аристократка, поражённая безумием, которое она принимает за виде́ния. Она — воин Ковенанта Мучеников, и с радостью умрёт, как один из них.
— Если он вам нужен, — продолжала она, возвращая меч на плечо, — вам придётся сразиться со мной.
В напряжённой тишине Элдурм уставился на неё, его лицо почти совсем обесцветилось. Прежняя тоска уже исчезла, уступив место безнадёжному чувству поражения.
— В детстве мы часто дрались, как вы наверняка помните, — продолжала Эвадина, когда Элдурм не ответил. — Вы же помните все те годы при дворе, не так ли, Элд? Вы, Уилхем и я. Как мы сражались, хоть и были друзьями — единственными друзьями, на самом деле. Поскольку другие дети завидовали Уилхему, боялись меня и презирали вас, как деревенщину, сына королевского тюремщика. В то время вы обычно побеждали. Может, победите и теперь. Хотя предупреждаю, с тех пор я очень многому научилась.
Элдурм закрыл глаза, всего на миг, но я знал, что так он жаждет обуздать то, что кипит внутри. Мой гнев немного поутих при виде сильного человека с несколькими достойными качествами, который стал жалким всего от нескольких слов женщины, которую он, по его мнению, любил.
Открыв глаза, он снова выпрямился, на его квадратном лице заходили желваки, он приподнялся и сурово посмотрел на Эвадину.
— Будьте осторожны завтра на поле битвы, миледи, — проговорил он, тщательно контролируя свой голос. — Меня глубоко опечалит, если вам причинят вред.
Его лицу вернулось немного цвета, когда он последний раз посмотрел на меня и выкрикнул:
— А ты, Писарь, лучше молись о смерти от рук Самозванца! Вопрос не улажен, и милосердия от меня не жди!
Он кивнул Эвадине, дёрнул поводья, разворачивая коня и умчался прочь, а следом за ним и его воины. Некоторые, уезжая, ошеломлённо смотрели на неё, хотя большинство бросали устрашающие взгляды или показывали непристойные жесты в мою сторону.
— А я ведь ещё подумала, что новая рука в учётных книгах выглядит знакомо, — прокомментировала Эвадина, убирая меч обратно в ножны, и я дёрнул поводья, заставляя лошадь двигаться. Мы поехали, и она держала своего серого рядом с телегой, а сама выжидательно смотрела на моё удручённое лицо, пока я подбирал слова для ответа.
— Капитан, ваша проницательность делает вам честь, — наконец сказал я, не поднимая глаз.
— А ещё его письма, — продолжала она. — Я отметила значительное улучшение как стиля, так и грамотности в том последнем шквале писем, что его светлость присылал мне. Я так понимаю, твоё влияние?
— Он был… признателен за мои советы. По крайней мере тогда.
Она чуть помедлила и заговорила намного более серьёзным тоном:
— А то, что он говорил о восходящей Сильде?
— Ложь, — категорически заявил я, не в силах скрыть в голосе резкое отрицание. — Побег был её планом, который она разрабатывала долгие годы. Её смерть… не моих рук дело.
— Так ты действительно её знал? Хоть это правда?
— Знал. Это у неё я научился грамоте, искусству чистописания и много чему ещё.
— А считаешь ли ты её тем, кем её некоторые называют?
— Кем же, капитан?
Она коротко усмехнулась:
— Не изображай из себя невежественного керла. Эта маска тебе не идёт. Есть люди, уверенные, что восходящая Сильда после смерти вознеслась бы в мученики, если бы её не приговорили за столь мерзкое деяние. По-твоему, она действительно была настолько набожной, что соответствовала подобным утверждениям?
— По-моему, она была прекраснейшей душой из всех, кого я встречал в жизни, но не без недостатков, как и у всех. — Я собрался с духом, посмотрел ей в глаза и увидел там лишь искренний интерес, а не плохо скрытую расчётливость, как у восходящего Гилберта. — Мне выпала честь записать её завещание незадолго до её смерти, — сказал я. — Хотя, если вы слышали в последнее время любую проповедь восходящего Гилберта, то могли бы найти в ней немало знакомого.
— Я тщательно выбираю, какие проповеди слушать. У тебя есть копия завещания? Если да, то я очень хотела бы его прочитать. В неиспорченном виде, разумеется.
Я подумал было, что и она собирается что-нибудь позаимствовать, но отмёл эту мысль. Услышав, как она говорит каждый вечер на марше, я знал, что этой женщине нет нужды воровать чужие слова.
— Есть, капитан, и я с радостью предоставлю вам копию.
— Благодарю, Элвин Писарь. Но вряд ли это покроет твой долг мне. Ты согласен?
С этим я точно не мог поспорить. Если бы не её вмешательство, к этому времени моё тело, за минусом некоторых частей, уже наверняка качалось бы на ветке ближайшего дерева.
— Я заплачу вам любую цену, какую потребуете, капитан, — ответил я, потому что она этого ожидала, и потому что я так и думал, по крайней мере, в тот момент.
— Тогда вот что закроет наш долг. — Она замолчала, и лицо её приняло то же выражение напряжённой серьёзности, как и тогда, когда она противостояла лорду Элдурму, хотя я был признателен, что тон не был вызывающим. — Не убегай нынче ночью, как вы планировали со своей подругой.