— Солдаты Короны! — провозгласил он тоном, который милосердно можно было бы описать как напряжённый. Менее великодушный летописец позднее опишет его как «тонкий, пронзительный писк, напоминающий детскую флейту и внушавший столько же отваги», и я нахожу это описание точным.
— Сегодня мы пришли не ради войны, но ради справедливости! — продолжал король. С каждым словом он говорил всё тише и тише, и остаток его речи от нас по большей части ускользнул.
— Чё он там болтает? — прошептал около Брюера пикинер с сосредоточенным рябым лицом.
— Непонятно, — прошептал в ответ Брюер. — Вроде бы что-то о братьях. Не знал, что у него есть брат.
— У него нет, — тихо проговорил я. — Потому-то мы и здесь, забыл? Его старший брат, который умер, тридцать лет назад покрыл бабёнку, и теперь бастард-племянник короля хочет корону, если только этот Самозванец на самом деле его бастард-племянник, а не самый одарённый обманщик в истории.
Слушая, как король произносит всё новые неразборчивые строчки из, несомненно, тщательно составленной речи, я вопросительно посмотрел на Торию, которая среди нас обладала лучшим слухом.
— Мало чего понятно, — сообщила она, наклонив голову в сторону короля. — Что-то о предательстве… А теперь что-то про Ковенант… А теперь что-то про его папашу.
Впрочем, моё внимание быстро ускользнуло от далёкого голоса короля, когда взгляд привлекло что-то за крупным плечом Офилы, стоявшей на колене. Сначала я думал, что это качающиеся ветви деревьев, выступающие над низким холмиком в паре сотен ярдов, а потом до меня дошло, что сейчас лето, а на ветвях нет листьев. А ещё они выглядели длинными и очень тонкими, и с каждой секундой казались всё толще.
— Просящая… — прошипел я Офиле, навлекая на себя яростный взгляд.
— Писарь, молчать!
Но её ярость быстро сменилась напряжённой внимательностью, как только она проследила за моим указующим пальцем и увидела множество пик, уже торчавших над холмом. Судя по волне беспокойства, прокатившейся по строю, стало ясно, что большая часть воинства так же заметила приближающуюся угрозу. Но только не король Томас.
Рыцари в его свите уже напряглись и заёрзали, а он всё беспечно щебетал свою речь, которую мало кто слышал. Я видел, как среди рыцарей царит нерешительность, многие шёпотом спорили, и наконец один пришпорил коня и направил к королю. Очень высокий рыцарь в шлеме с железным шипом, покрытым красной эмалью и скрученным так, что напоминал пламя.
При виде сэра Элберта Болдри, королевского защитника, меня ощутимо передёрнуло. Его присутствие рядом с королём не вызывало удивления, но всё же неприятно было видеть его во плоти. Казалось бы, тот факт, что в этой сваре придётся сражаться с ним на одной стороне, должен воодушевлять, поскольку другого столь грозного человека сложно было себе представить. А вместо этого он зародил во мне комок страха, который отчего-то казался даже более глубоким и болезненным, чем тошнота, бурлившая в моём животе.
Сэр Элберт ненадолго остановился возле короля, наклонился к нему и прошептал нечто, отчего вдохновляющая королевская речь — какой уж она ни была — резко оборвалась. Затем рыцарь ударил пятками коня, огромный зверь встал на дыбы, а сэр Элберт выхватил меч, высоко поднял и выкрикнул:
— Да здравствует король Томас! — и уж его голос ни один летописец никогда не назвал бы слабым.
Ответ прозвучал далеко не сразу, поскольку тревога, вызванная неожиданным появлением врага, продолжала волновать наши ряды. Так продолжалось до тех пор, пока Эвадина не взобралась на своего чёрного коня, подняла меч и громким резким голосом эхом повторила клич защитника, который наша рота тут же подхватила. И скоро уже крик нёсся по всей шеренге:
— Да здравствует король Томас! Да здравствует король Томас! — и аристократы вместе с керлами вскидывали вверх своё оружие. Я кричал вместе со всеми, хотя моё внимание сосредоточилось в основном на тёмном, зазубренном силуэте, венчавшем теперь противоположный холм.
Король, к его чести, не уехал тотчас же, а оставался ещё по меньшей мере целую минуту: сидел на великолепном белом коне, подняв руку в латной перчатке в знак признания похвалы своего войска. Если растущая толпа врагов всего в нескольких сотнях шагов и беспокоила его, то он этого никак не показывал. Глядя, как спокойно он принимает лесть своих солдат, я был вынужден заключить, что этот человек, пусть и не обладает геройским голосом, но и трусливым его сердце не назовёшь.
Крики продолжались, сэр Элберт снова направил своего коня к королю и опустил голову, обращаясь к нему негромко, но явно настойчиво. Что бы он ни сказал, это убедило короля развернуть коня и уехать, а свита направилась к центру строя, где развевалось ещё более высокое королевское знамя.
— Встаньте! — стальной голос Эвадины приковал к ней все взгляды — она остановила своего коня перед ротой Ковенанта. Мы, как один, поднялись под её суровым, непримиримым взором, которым она окинула каждое лицо, заглянула в каждую пару глаз. Помню её в тот миг как воплощение целеустремлённости, словно решимость и непоколебимая воля переплавились в плоть и доспехи. Все мы знали без тени сомнения, что каким бы ни был исход на этом поле, наш капитан ни за что с него не убежит. Сегодня она решила победить или умереть, и я знал, что многие, если не большинство вокруг меня, собирались разделить её судьбу.
Тория, естественно, стала исключением, поскольку как раз в этот миг она наклонилась и блеванула мне на сапоги.
— Так тебе, блядь, и надо, — выдохнула она, шагнув назад и вытирая рот. Её последнее слово утонуло в резком крике Эвадины:
— Время сомнений прошло!
От этих слов мои товарищи-солдаты приосанились. Помимо вони от блевотины Тории я чуял запах пота и едкий смрад мочи, но на удивление не чувствовал, что хоть одна душа здесь собирается сбежать. Взор Эвадины и её слова держали нас на месте не хуже любых оков.
— Знаете, как вас называют в этой армии? — спросила Эвадина, не обращая никакого внимания на длинную шеренгу пикинеров, деловито выстраивавшихся на холме за её спиной. — Отбросы, злодеи, — продолжала она. — Жалкие подонки королевства. Вот как о вас думают ваши товарищи. Не стану спрашивать, согласны ли вы, ибо знаю, что они неправы. Я знаю, что лучше буду сражаться здесь, вместе с вами, чем среди лучших рыцарей всех ковенантских королевств на земле. Ибо я смотрю сейчас на настоящие сердца и души. Я смотрю на истинные клинки Ковенанта, которых сегодня научатся боятся клинки Самозванца и его злобной орды.
Тут от вражеского воинства донёсся нестройный рёв — какофония труб, горнов и совершенно немелодичных волынок, какие встречаются в горных районах герцогства Альтьена. Видимо, в рядах Самозванца было немало дикарей из горских кланов. К этому немелодичному визжанию вскоре добавились вопли и размахивание оружием, и орда Самозванца, выкрикивающая боевые кличи, стала напоминать лесную чащу в бурю. Крики и жестикуляция продолжились, когда вся вражеская линия бросилась вперёд, и чаща стала тёмно-серой волной, несущейся к нам по склону. На мой всё более встревоженный взгляд она казалась неумолимой и неодолимой, и это впечатление усиливалось рыцарями в доспехах, которые ехали лёгким галопом позади левого фланга.
— Они хотят, чтобы вы их боялись! — сказала Эвадина, по-прежнему не соизволив обернуться на врага. — А вы боитесь? — вопросила она, высоко подняв меч. — БОИТЕСЬ!?
В ответ вырвался дикий крик:
— НЕТ!
Крики продолжались, рота сотрясалась от ярости и нетерпения — от эмоций, к которым только мы с Торией оставались невосприимчивы. Я чувствовал, как она уткнулась мне в спину и тихим шёпотом повторяла одно слово:
— Бля, бля, бля, бля…
— За Ковенант! — резкий крик Эвадины пронзил яростный гул, и его тут же эхом повторил каждый человек в роте. Кроме того, я услышал, как его подхватили и солдаты слева от нас. Среди них были и подневольные керлы, и ветераны из верхнего Кордвайна под началом тощего, как веретено, аристократа, которому на вид было не больше шестнадцати лет. Посмотрев туда, я увидел, как этот ребёнок кричит вместе со своими солдатами, подняв забрало, за которым скрывалось бледное, хрупкое лицо, и размахивая булавой — я и не подумал бы, что он сможет такую поднять.
— За Ковенант!
Крик раздавался снова и снова, и Эвадина повторяла его, направляя чёрного коня до самого конца нашей линии, стоявшей посреди травянистого берега.
— За Ковенант!
Я посмотрел вперёд, покрепче схватив руками в перчатках древко секача. Волна атакующих уже докатилась до нижней точки дальнего склона. Они маршировали неуклонно, размеренно, и какофония их голосов, труб и горнов не могла перекрыть наш пылкий хор. И позади меня контрапунктом ко всему этому шуму раздавались бесконечные ругательства Тории:
— Бля-бля-бля…
— За Ковенант! За Ковенант!
Я уже различал лица врагов — по большей части бородатых мужчин и нескольких женщин. Зелёных юнцов я среди них не заметил, хотя тут, быть может, дело в страхе — на мой взгляд все они были легендарными ветеранами — убийцами, которые уже долгие годы шли за Самозванцем по тропе резни. Как и у нас, впереди у них шли пикинеры, а люди с мечами и топорами — позади. И, как и у нас, доспехов у них не хватало. Я насчитал лишь несколько голов в шлемах, а большую часть тел укрывала только плотная шерстяная одежда, и редко можно было увидеть нагрудник или кольчугу.
— Бля-бля-бля… — ругалась Тория.
— За Ковенант! За Ковенант! — кричала рота, и их голоса срывались на визг, когда передняя шеренга наступающих врагов в двадцати ярдах от нас опустила пики и побежала.
— За Ковенант!
Наша первая шеренга сделала шаг вперёд, уперев тупые концы пик в землю и опустив длинные копья под таким углом, который просящие вдалбливали в них столько дней.
— ЗА КОВЕНАНТ!
С той поры я часто размышлял, что в миг, когда впервые сомкнулись две шеренги пик, я бы обосрался, если бы только вспомнил, как это делать. А вместо этого я встал плотно за спину Брюера, как меня учили, подождал, пока вражеская пика проскользнёт по его оружию на расстояние вытянутой руки, и тогда своим секачом опустил её вниз и сильно топнул сапогом, чтобы обломить древко за железным наконечником.