— Бич побери всех лучников!
Тут раздалось сдавленное восклицание, и оно привлекло наши взгляды к крупной фигуре Брюера. Он стоял на коленях в нескольких шагах от нас с перекошенным от боли грязным лицом и смотрел на свою пронзённую стрелой правую руку. На несколько дюймов из кисти между большим и указательным пальцами торчал стальной наконечник, с которого капала кровь, а на острие висели ошмётки кожаной рукавицы.
— Оставлять её там нельзя, — сообщила Тория, присев и осматривая рану.
Брюер, сглотнув, кивнул. Тория достала маленький ножик с изогнутым клинком и приставила лезвие туда, где древко выходило из руки.
— Держи его, — кратко сказала она. Я обеими руками как следует ухватился за его вытянутую руку и постарался держать прямо, а Тория принялась за дело. Брюер шипел через стиснутые зубы, пока она пилила древко. Управилась она довольно быстро, хотя эта энергичность добавила Брюеру боли. Перерезав древко до конца, она отбросила оперённую часть, вытащила наконечник и, поднимаясь на ноги, бросила ему.
— Это тебе на память. — Её взгляд помрачнел, когда она повернулась взглянуть на окружающую резню. — Хотя, пожалуй, тут нынче такого добра будет ещё много.
— Ставь забор!
В дюжине ярдов от нас из тумана показался крупный силуэт Офилы, которая целенаправленно шла к нам. Лохаберская секира с блестящим от влаги тёмным лезвием лежала на её плече. — Собрать пики и ставить забор! Живее!
— Клянусь кровью всех мучеников, неужели ещё не всё? — устало вздохнула Тория.
Причина спешки просящих стала до жути очевидной, поскольку спереди донёсся топот копыт. Когда наш отряд, уменьшившийся теперь примерно на треть, натренированно быстро построился как следует, на меня накатил приступ благодарности за все те утомительные часы под суровым руководством Офилы. Не сломанные пики собрали и подняли, три шеренги выстроились рядом с соседними отрядами, и оставалось лишь несколько секунд до того, как из тумана перед нами галопом выехали рыцари.
Их было всего около полусотни — немного, по сравнению с остальным воинством Самозванца, и этих он предположительно до сих пор держал в резерве. Я знал, что это так называемые рыцари-предатели, которые предали род Алгатинетов и примкнули к Самозванцу. И слышал, что они по большей части вторые или третьи сыновья мелких аристократов, разочаровавшиеся или забытые юноши, готовые рискнуть и принять участие в восстании, чтобы получить признание и богатство, которых, как им казалось, они достойны. Из-за этого от многих отказались разъярённые отцы, а король издал указы, лишающие земель и титулов всех, признанных негодяями и предателями. Но каким бы негодяйским ни был сейчас их официальный статус, на мой взгляд они до сих пор представляли собой впечатляющее зрелище, от которого немудрено было обделаться.
Они на полном скаку мчались на нас, опустив копья, и пар струился из ноздрей их скакунов. Сами рыцари были закованы в хорошие доспехи, несравнимые с нашими обносками. Их шлемы венчали различные узоры, а пластины были выкрашены синей или красной эмалью, местами с золотой гравировкой. Из-за огромного хвоста брызг грязи, поднятого их атакой, и не рассеявшегося тумана войны, солнце не блестело на их доспехах, когда они подъехали ближе. Для меня из-за этого они выглядели ещё более угрожающе, словно неостановимая стена благородной стали и лошадей, которая, несомненно, сметёт эту кучку подлых керлов.
Лучшего времени для побега было не найти. И всё же я не побежал. Позже я говорил себе, что меня остановило присутствие Офилы и вид её покрытой кровью секиры. А ещё сержант Суэйн, который расхаживал позади наших рядов со взведённым арбалетом в руках, представлял собой достаточно вескую причину для любого труса победить свой страх.
Впрочем, с тех пор я уже смирился с тем, что не страх перед просящими вынудил меня стоять на предписанном расстоянии позади Брюера, сжав секач, готовый к бою, и глядя в глаза боевому коню, мчавшемуся в мою сторону. Я остался потому, что они, их капитан и друзья, с которыми я стоял, умудрились превратить меня в солдата. В тот миг я не мог сбежать, как мать не может убежать от ребёнка в опасности.
Острие атаки рыцарей ударило по ближайшей к реке части нашего отряда. Место было выбрано тщательно, чтобы рассечь наши ряды и развернуть весь фланг армии. И хотя я ожидал, что под ударом шеренги разбегутся, но, как и обещала Офила, в последний миг передние кони отпрянули от частокола пик.
Раздались крики и перепуганное ржание — это наконечники копий пронзили шеи и плечи лошадей. Один конь встал на дыбы, сбросил всадника на землю, а потом упал, дёргая ногами. Я увидел, как рыцарь бросил копьё и поднялся на ноги, двигаясь с удивительной скоростью, несмотря на все доспехи. Он почти вытащил меч и сделал шаг в нашу сторону, а потом резко застыл, когда арбалетный болт пробил кольчугу, закрывавшую щель между шлемом и горжетом. И если уж это не решило его судьбу, то копыта коня, промчавшегося следом, наверняка довершили дело.
К несчастью, у этого коня плечи и шея были закрыты толстой стёганой тканью. Инстинктивный страх перед пиками заставил его замедлиться возле нашей линии, но конь быстро воспрял от понуканий седока — крупного рыцаря, закованного в покрытые красной эмалью доспехи, в шлеме, увенчанном грифоном. Примечательно, что строй устоял, когда конь в него врезался, хотя и успел затоптать трёх пикинеров, пока его не свалили наземь безумно рубящие и колющие секачи и залп арбалетных болтов.
И снова рыцарь попытался сражаться — с трудом поднялся на ноги, и размахивал булавой, пока Офила не бросилась в зазор, созданный им в первой шеренге. Двигаясь с бычьей скоростью и яростью, она низко пригнулась и ударила плечом в кирасу булавоносца. Силы хватило, чтобы сбить противника с ног, а его попытка отразить рукоятью булавы удар секиры сверху вышла слишком слабой. Огромное лезвие пробило забрало, скрывавшее его лицо, породив краткий, но зрелищный фонтанчик крови.
— Сомкнуть ряды, тупицы! — прорычала она, поставив ногу на голову рыцарю, чтобы высвободить секиру.
Мы бросились выполнять приказ, и тут на нас напал очередной рыцарь, на высоком чёрном коне и в доспехах, выкрашенных под стать скакуну. Возвышаясь над нами, он напоминал ожившую обсидиановую статую. Его копьё опустилось и пронзило грудь невезучего алебардщика в нескольких футах справа от меня. Наконечник застрял в рёбрах, и, прежде чем рыцарь смог его вытащить, Офила разрубила древко секирой. Брюер метнулся к просящей и ткнул пикой коню в рот — ещё один ценный трюк, который она вколотила в нас, ведь мало какая лошадь сможет перенести ранение пасти. От оскаленных зубов животного полетели брызги крови и слюны, и оно повернулось, лягаясь задними копытами. Я увидел, как ещё один пикинер упал замертво, когда железная подкова расколола его голову, но паника коня не позволила всаднику — как и другим рыцарям, уже толпившимся на участке перед нами — воспользоваться возникшим зазором.
Из-за забрала рыцаря в чёрных доспехах донеслись приглушённые ругательства — он пытался обуздать своего коня и в то же время рубить мечом наши ряды. Слева и справа его товарищи под градом арбалетных стрел и яростными ударами пик старались увести остановившихся лошадей. Брюер заметил дыру в стёганой защите взбесившегося коня и не преминул вонзить пику в бок животного. Конь закричал и встал на дыбы, а потом рухнул, сломав пику Брюера и выбросив всадника на нашу первую шеренгу.
— Затаскивайте его! — крикнула Офила, а мы с другим алебардщиком наклонились и схватили рыцаря за край шлема. Как только его поножи миновали вторую шеренгу, кинжальщики бросились на него, словно волки на хромого оленя. Из-за забрала донеслись крики — узкие лезвия проникали в каждую щель доспехов. Рыцарь, лишившийся меча, крутился и бил своих мучителей, только безрезультатно. Эта борьба закончилась, когда Тория вставила длинный кинжал в прорезь его забрала и держала так, а её жилистый товарищ колотил молотком по навершию, пока рукоять не дошла до стали.
Я отвёл взгляд от этого скверного зрелища и увидел, что рыцари утратили всю скорость и растянулись вдоль наших рядов. Насколько мне было видно, им оставалось только рубить по частоколу пик булавами и мечами. Просящие продолжали методично стрелять в рыцарей из арбалетов, целясь не во всадников, а в лошадей. Уже пало ещё полдюжины, а другие кони пятились, протестующе ржали от боли, и я заметил, что расстояние между этими аристократами и нашей несломленной ротой начало увеличиваться.
«Они боятся», понял я, и от удивления с губ сорвался смех. Полуобученная кучка худших злодеев в всём Альбермайне научила бояться этих благородных предателей. Это был неожиданно приятный миг, хотя длился он недолго.
Труба зазвучала сначала тихо, жалобно — почти комичный вой поднялся над грохотом битвы. Однако рыцари Самозванца отлично поняли послание, заключённое в этом звуке. Кто мог легко выбраться из схватки — всего около двух десятков — развернули коней и помчались в сторону правой части нашего строя. Около дюжины завязли в сражении или же слишком боялись поворачиваться спиной в ответ на призыв трубы. Эти задержались и продолжали сражаться, пока их не свалили арбалеты просящих или неумолимые пики.
Когда пал последний из них — и конь и всадник были утыканы несколькими болтами и пронзены множеством пик — мне в полной мере открылась причина внезапного отхода их товарищей: по берегу реки бегом приближалась огромная толпа людей. В их рядах было мало порядка и мало на ком виднелись доспехи. На бегу они беспорядочно бросали кличи и размахивали оружием над головами — в основном косами, вилами и топорами. То были не солдаты, а керлы, и во главе у них ехал человек внушительного вида, но в доспехах без украшений. Поднятое забрало открывало длинное лицо с высокими скулами и изогнутым носом. Вместо оружия он держал знамя — позади его лошади развевался огромный шёлковый квадрат с крылатым золотым змеем Магниса Локлайна, самопровозглашённого короля Альбермайна.