«Это её заклинание?», думал я. «Я теперь околдован?». И тем не менее, я снова заговорил, и сейчас понимаю, что вовсе не из-за какого-либо неестественного воздействия. Скорее из-за осознания, что, несмотря на закрытое лицо, эта женщина понимала меня так, как никто другой.
— Думаю, я был ему для чего-то нужен, — сказал я. — Продав меня на Рудники, он попытался выкупить меня обратно. Не знаю, почему, но выглядел он как человек, совершивший смертельную ошибку.
Мешок пошевелился — голова в нём кивнула.
— Я знаю этого человека. Ты прав, считая его злым, но таким его сделали. Сердце, искорёженное пороками мира и собственными ошибочными суждениями. А ещё я знаю, почему он хотел тебя выкупить, и тебе повезло, что не выкупил.
— Почему? Что он от меня хотел?
— Убить тебя. Его… способность в твоём народе называют проклятием. Она позволяет ему добывать у вашей знати монеты, но ещё делает его изгоем навеки. И она непостоянна, как и подобает проклятию, призванному, чтобы жертва страдала. Она хитрит, насмехается и ведёт его путями, которых лучше избегать.
— Почему? — я придвинулся к ней ближе, снова вдохнул её аромат и обнаружил, что тот изменился. Если прошлым вечером он отталкивал своей необычностью, то теперь в нём ощущалась пьянящая растительная смесь, навевавшая воспоминания о летнем Шейвинском лесе. — Зачем ему меня убивать?
— Потому что проклятие сообщило цепарю — слишком поздно, по своему обыкновению, — что однажды ты его убьёшь.
Моё лицо было так близко к маске из мешковины, что я отчётливо видел глаза — утреннее солнце пронзало ткань, окрасив отблеск затемнённых сапфиров. Я сглотнул нежданную струйку слюны, сердце колотилось, а пот каплями выступал на лбу.
— Итак, — прошептала она своим плавным голосом без скрежета, — ты всё-таки пришёл ко мне на поле крови. — В её тоне звучало удовлетворение, окрашенное печалью, словно она получила давно обещанный подарок, который оказался желанным.
— Довольно, — прошептала она, отступая назад. В тот же миг тяжёлое биение моего сердца успокоилось, и стих жар, от которого покалывало кожу, сменившись прохладной влажностью. А ещё очарование её запаха резко исчезло, уступив место прежнему осеннему мускусу.
Несмотря на внезапный сдвиг восприятия, я понял, что по-прежнему сдерживаю желание прикоснуться к ней. Мне хотелось рассказать больше, хотелось больше узнать. О проклятии цепаря. О том, как ей удалось убрать яд из вен Брюера. Но больше всего я хотел узнать о ней самой.
— У вас есть имя? — спросил я.
— Да, — быстро ответила она с такой законченностью, по которой стало ясно, что продолжения не будет. — Пришло время оплаты.
Ведьма сунула руку в складки заплесневелой накидки. Секунду я развлекался абсурдной мыслью, что она собирается продемонстрировать мне счёт с перечнем оказанных услуг, но вместо этого в её руке оказалась книга. Старая книга, в потемневшей и потрескавшейся коже, с потускневшей и поцарапанной медной застёжкой. Ни на обложке, ни на корешке не было никакого названия, только старая кожа, покрытая сложными завитушками и чередующимися узорами.
Протянув книгу, ведьма молчала, пока я не решился её взять, открыть застёжку и взглянуть на страницу текста, написанного плотно, но отчётливо. Пролистав несколько страниц, я обнаружил, что текст местами прерывают пиктограммы и иллюстрации, нарисованные простыми чернилами, а не золотом и многоцветными красками, как у мастера Арнильда. Книга сразу показалась мне в равной мере захватывающей и озадачивающей, поскольку, несмотря на своё образование, я не мог прочесть ни слова.
— На каком это языке? — спросил я, взглянув на Ведьму в Мешке.
— На языке моего народа. Или, точнее, на одном из множества языков, на которых когда-то говорили в землях, которые вы сейчас называете Каэритскими Пустошами.
Я продолжал очарованно и удивлённо листать книгу.
— О чём эта книга? Это священное писание?
— Писание? — Судя по тону, её это слегка позабавило. — У моего народа нет эквивалента этому слову. Но да, наверное, у этой книги… священное значение.
— Наверное? — я нахмурился. — Вы не можете её прочитать?
Мешок смялся на шее — она опустила голову. Когда она заговорила снова, веселья в её голосе уже не осталось:
— Ваш народ называет его Бич. Для моего народа это Элтсар, Падение. Многое было потеряно для нас, и, пожалуй, самая ужасная потеря — наши древние истории и знание, как их прочесть, поскольку именно в них заключается душа народа.
— И вы думаете, я смогу её перевести? — спросил я, снова глядя на книгу. — Для меня в ней смысла не больше, чем в отпечатках куриных лап.
— Со временем понимание придёт. В отличие от меня, ты можешь беспрепятственно путешествовать по этим землям. Есть места, куда ты отправишься, а я не могу. Места, где можно найти средства, чтобы открыть знания в этих словах.
— Что за места?
— Места, куда ты всегда собирался отправиться. Точно так же, как мы с тобой всегда собирались оказаться здесь в этот миг. Со временем мы вместе окажемся в другом месте, и там ты отдашь свой долг.
Она отошла от телеги и направилась к укрытию, а потом остановилась рядом со мной. Меня снова окутал приятный запах лета, когда ведьма наклонилась ко мне и зашептала текучим идеальным голосом:
— Следующая услуга, о которой ты меня попросишь, повлечёт за собой куда более серьёзный долг. Подумай хорошенько, захочешь ли ты его выплачивать.
Она больше ничего не сказала, даже когда я крикнул ей вслед:
— Как мне вас найти?
Ведьма, пригнувшись, вошла в укрытие и закрыла вход. Шкура казалась хлипкой, но я знал, что вход заперт не хуже двери темницы.
Брюер проспал весь следующий день и ночь, а, проснувшись поутру, не помнил ничего после нашего возвращения с поля боя. Просящий Делрик настоял на том, чтобы несколько часов тщательно обследовать Брюера. Он, как обычно, мало говорил, но на лице читалось явная озадаченность и немалая подозрительность, которые ничуть не развеяли мои вежливые объяснения.
— Просящий, ему просто стало лучше. — Делрик не переставал хмуро смотреть на мою улыбку, и я добавил: — Можно сказать, это чудо. Наверное, Серафили решили вознаградить такого преданного последователя Ковенанта.
Лекарь ещё сильнее прищурился, но, по неизвестной причине, дальше расспрашивать не стал. А ещё, к моему облегчению, по всей видимости ни сержант Суэйн, ни Эвадина не знали об этом вероятном чуде, и потому я избежал шквала потенциально опасных вопросов.
Большая часть королевского войска к этому времени уже разъехалась — керлы вернулись на фермы, а аристократы в свои замки. А рота Ковенанта задержалась, поскольку наш прославленный ныне капитан вызвалась убрать многочисленные тела, по-прежнему усеивающие землю.
— Нельзя лишать павших священных ритуалов Ковенанта, — объяснила она, — ни уважаемых друзей, ни приговорённых врагов.
Вдобавок к порубленным, закоченевшим, быстро загнивающим останкам, на которых пировали вороны на поле, дюжины трупов валялись на берегу реки. Течение с милю тащило утонувших или убитых мстительными аристократами, и выносило к берегу. Нашему отряду пришлось вытаскивать этих несчастных из воды, чтобы над ними совершили ритуалы и отправили в одну из полудюжины братских могил, которые мы и выкопали. В каком-то смысле работа оказалась почти такой же неприятной, как само сражение, поскольку вода уродует тела и к тому же уносит кучу добычи, которую иначе мы бы собрали.
— Ох, Бич тебя побери, мёртвый ублюдок! — приглушённо ругалась Тория, закрывая лицо рукой, поскольку один особенно раздувшийся труп извергал поистине весьма вонючие миазмы из зияющей раны на груди.
— Следи за языком, — сказала Офила, хотя и не так резко, как когда оговаривала остальных. — Ты же слышала капитана: уважай павших.
— Я бы сильнее уважала этих вонючек, если бы у них осталась хоть одна монета, — пробормотала Тория, когда просящая ушла.
— Вот, — проворчал Брюер, вытаскивая из камышей у берега очередное тело. Этот при жизни был здоровенным, с длинными руками и ногами, да ещё и мускулистым, хотя Брюера его туша никак не напрягала. Казалось, после пробуждения его переполняла безграничная энергия, а лицо всегда светилось открытой улыбкой. — У него есть кошелёк.
— А тебе он не нужен? — спросила Тория, косо посмотрев на Брюера, который присел возле трупа и возился с его ремнём.
— Богатство — это мишура, — фыркнул Брюер, цитируя проповедь Эвадины, которую она читала, когда мы предавали земле очередную порцию мертвецов. Он поднял лицо к небу, улыбнулся солнцу, игравшему на его коже, а потом побрёл обратно в поток, и, насвистывая весёлую мелодию, поймал очередной труп.
— Несчастным бедолагой он нравился мне намного больше, — сказала Тория и помрачнела ещё сильнее, высыпав содержимое кошелька на ладонь: — Четыре шека и четыре игральные кости. Вот это я разбогатела.
Она глянула, как я обшариваю карманы намного менее впечатляющего человека — тощего, как палка, с прорехами в зубах и в жалкой одежде. Его руки покрывали мозоли от постоянной работы в полях, и казалось, вряд ли у него найдётся что-нибудь сто́ящее. Однако, когда я стащил с его ноги тоненький кожаный башмак, в мою ладонь, к отвращению Тории, упал блестящий серебряный соверен.
— Везучий хуй. — Она нахмурилась, глядя, как я пожал плечами и убрал соверен в свой кошелёк. — На него теперь можно купить лошадь, ещё и останется. А то и на две хватит — после такого их будет много на продажу.
Я ничего не сказал. Предложение в её словах читалось ясно, вот только принимать его мне не хотелось.
— Брюер стал весёлым, а ты — охереть каким несчастным, — осторожным шёпотом настаивала Тория. — С тех самых пор, как мы встретили эту ведьму.
— Участие в резне легко может изменить человека, — произнёс я, хотя и знал причины своей молчаливости в последние пару дней. Все свободные часы я проводил над страницами книги Ведьмы в Мешке, не нашёл ничего понятного, но всё равно не мог отвести от неё глаз. Что-то в элегантных изгибах текста и множестве загадочных пиктограмм притягивало меня так, как не удавалось книгам, которые я на самом деле читал.