Одна группа страниц привлекла моё внимание больше других. Все они были исписаны рунами и хаотично располагались вокруг рисунка статуй, вырезанных в основании горы Хальтир. Их мне ещё вблизи разглядеть не удалось, я лишь мельком видел могучих богов-альтваров, возвышавшихся над крышами домов.
— Основания статуй обильно расписаны, — сказала Беррин, видя, как мой взгляд остановился на этой части стены. — И не все надписи переведены. Мастер-библиотекарь поручил мне заняться ими, когда позволяет время. Если смогу составить полный перевод, то он обещал, что на этих полках будет стоять и моя книга.
В её голосе прозвучала осторожная нотка, которую Беррин хотела скрыть, но я различал ложь, только услышав. В этих заметках заключалось нечто большее, чем просто обещание книги с её именем на обложке, каким бы похвальным ни было такое желание. Я подумал было поднажать на неё в этом вопросе, но в щели между ставнями маленького окна уже проникал дневной свет, и я решил, что лучше будет уйти.
— Пять дней, — сказала она, пока я одевался. — Думаю, тогда у меня появятся ответы.
Она лежала, опираясь на локоть, светлые волосы каскадом ниспадали по плечам, а простыня лишь частично скрывала её наготу, и от такого вида у меня возникло резкое искушение остаться. Но мысль о реакции сержанта Суэйна, если он захочет отыскать меня — а он непременно захочет, если я не явлюсь к отведённому часу, — заставила меня натянуть штаны и взять ботинки.
— А каэритская книга? — спросил я.
— Это займёт больше времени, как ты и сам знаешь. Впрочем, рискну предположить, что твоя рота останется здесь надолго, так? Я отыщу тебя, когда вернёшься. Снова приходить сюда тебе опасно. — Её губы надулись от сожаления, и она легла на спину, прикрыла рукой глаза и чуть не зевнула. — Это было занимательно, но если бы тебя здесь нашли, то нам бы повезло, если бы нас просто выпороли.
Чувствуя очередной приступ искушения, я оторвал взгляд от её груди и направился к двери.
— Только рекогносцировка, — сказала Эвадина Уилхему, пока мы вели лошадей к Привратной стене. — Не сражаться, если только не будете вынуждены. Ожидаю, что вы вернётесь через три дня. Через пять буду считать, что вы мертвы. — Ей хватило вежливости печально нахмуриться при этих словах, вот только холодность в её глазах, с которой она осматривала меня, заставляла усомниться в её искренности.
Капитан замолчала, пожимая Уилхему руку. Они ничего не говорили, но их взгляды друг на друга говорили о давней привязанности. Я чувствовал ощущение прощания в том, как она сглотнула и чуть опустила голову, а потом шагнула назад и направилась ко мне. С невозмутимым лицом она проговорила мне почти шёпотом:
— Если он решит бежать, отпусти его.
Я глянул на Уилхема, как он взбирается в седло и проводит рукой по гриве коня. Ясно было, что он немало выпил этой ночью, и такое выражение лица, как у него, я видел не раз: пустые глаза и чуть ироничная маска человека, который считает себя пропащим.
— Он не сбежит, капитан, — так же тихо ответил я. — Только трусы убегают от тех, кого любят. А он не трус.
Эвадина отвела взгляд, и её губы дрогнули от сдерживаемой эмоции.
— И всё же, — сказала она тоном краткого наставления. — Помни мой приказ.
Я влез в седло, отчего Карник фыркнул, но хотя бы не стал протестующе мотать головой.
— Вот. — Услышав грубый скрежет Суэйна, я посмотрел вниз и увидел, как он привязывает арбалет и колчан болтов к задней луке моего седла. Это был арбалет со стременем, без ворота, из которого вряд ли свалишь человека одним выстрелом, но зато его намного быстрее перезаряжать. — Надеюсь, знаешь, как пользоваться? — поинтересовался Суэйн, отступив назад.
Я ухмыльнулся, с ожидаемой услужливостью ударив костяшками в лоб:
— Так точно, сержант-просящий!
— Хорошо. Если потеряешь, то стоимость вычтут из твоей платы. И помни, что сказала капитан: пять дней, и ты мёртв.
Через пару миль от фьорда постоянный туман, который он выдыхал на побережье, рассеялся, открыв крутобокие долины, окружённые лесистыми холмами. Низовья под склонами также укутывал густой зелёный покров деревьев, а редкие участки открытой местности были изрезаны многочисленными ручьями и речушками разной глубины и ширины.
Я был привычен к местам, где не ступала нога человека, но только в глубине Шейвинского леса, где боялись ходить даже герцогские лесники. Но больше мне были знакомы внешние границы леса, прореженные дровосеками и углежогами, за которыми лежали огороженные поля, где трудились керлы. Во внутренних пространствах Фьордгельда я не увидел никаких оград или каменных стен. Поистине, дикое место, да ещё и холодное.
— Сейчас конец лета, — со смехом сказал мне Уилхем, когда я пожаловался на прохладу. — Если тебе сейчас плохо, то стоит взглянуть на зиму в гельде. Когда ночи становятся длинными, а наружу и не выйдешь больше чем на пару секунд, не вдохнув лёгкими крошечных осколков замороженного воздуха.
Мы ехали спокойным шагом, и Уилхем, казалось, не особо обращал внимания на наш курс, стараясь только ехать приблизительно в восточном направлении. В ответ на мои вопросы о том, куда мы едем, он лишь бормотал:
— Куда угодно, где можно найти врагов, наверное. — Меня эти слова не утешили.
— А тебе не приходило в голову, что тебя испытывают? — спросил я. Моё настроение, и так невесёлое, испортилось ещё сильнее от пересечения вброд особенно энергичного ручья, течение которого бурлило над шаткими камнями, отчего Карник раздражённо затопал, как только мы выбрались на берег. В сапогах булькала ледяная вода, и я боялся, что к ночи ноги замёрзнут. — В конце концов, ты уже дважды переметнулся, — продолжал я. — И странно, что Помазанный Капитан доверила тебе командование настолько важным заданием.
— Странно, — согласился Уилхем, спокойно пожав плечами. — Но раз так, то она ожидает, что я сбегу, да? — Он смотрел на меня, по-прежнему с усталой обречённостью, но и с пониманием. — Она приказала тебе меня убить? Арбалет для этого? Возможно, господин Писарь, нас обоих испытывают. Или наказывают. Меня за предательство, а тебя за кощунственный визит к языческой целительнице.
Мы остановились, одни в пустошах, далеко за пределами видимости порта или других человеческих глаз. Внезапно я вспомнил умения, которые демонстрировал Уилхем, пытаясь обучить меня владению мечом. Расстояние между нами было маленьким, не оставлявшим мне времени достать арбалет, зарядить его и выстрелить. Я мог вытащить свой меч, но не было сомнений, к каким результатам это приведёт.
— Мне надо вылить воду из сапог, — сказал я, спускаясь с седла, потом сел на поводья Карника, чтобы тот не ушёл, и расстегнул по очереди оба сапога. Уилхем спокойно наблюдал, как я выливал воду.
— Она приказала мне отпустить тебя, — наконец сказал я, когда его взгляд стал уже раздражать. — Подозреваю, моё испытание заключается в том, чтобы вернуться с каким-нибудь полезным знанием. Предполагалось, что ты не вернёшься вовсе. — Я с пустой улыбкой посмотрел на него. — Видать, хорошо расти среди благородных, раз даже настолько приверженный вере человек, как наш капитан, забывает о своих принципах, чтобы спасти друга детства. Точнее, бывшего наречённого. Помолвка была расторгнута из-за её благочестия? Она предпочла тебе мучеников. Это, наверное, неприятно.
— Ты думаешь, что знаешь её, — сказал Уилхем. — Ты думаешь, она кто? И фанатик, и лицемер? — Он покачал головой. — Ты понятия не имеешь, что делает её той, кто она есть.
— Видения, ниспосланные ей Серафилями. — Я стащил носки и выжал, стряхивая влагу. — Так она утверждает.
— Видения, да. И неважно, реальные они или нет — для неё они реальны. Я только одно знаю, господин Писарь: она лучшая из нас. Не просто лучшая из благородных — она лучше всех нас. Она выше всего этого, поскольку она — единственное истинное сердце среди всех, кого я встречал.
— А как же Самозванец? Его сердце не такое истинное?
Лицо Уилхема потемнело, спокойствие в кои-то веки сменилось проблеском гнева.
— Ни у одного короля сердце не бывает полностью истинным, — сказал он и потянул уздечку, поворачивая лошадь на восток. — Поспеши, или я тебя оставлю. А это не место для путешествий в одиночку.
Когда мы добрались до лесистых холмов, Уилхем стал вести себя встревоженно, и я решил, что это скорее укоренившееся воинское чутьё на опасность, чем внезапное соблюдение обязанностей. Мой же врождённый нюх на невидимые угрозы навострился, как только нас скрыла тень леса. Здесь росли по большей части сосны, иногда встречались берёзы и ясени. Высокие деревья росли плотно и составляли тёмную, неровную стену, полную теней, каждая из которых могла скрывать бунтовщика с луком или топориком наготове. Уилхем отказался взять курс полегче, между холмами, и нам пришлось постоянно слезать и вести лошадей вверх по череде подъёмов. Передвигаться было нелегко, но жаловаться не хотелось — каждая канава и овраг здесь представляли собой готовую засаду.
Мы шли до темноты и разбили лагерь на каменистом гребне самого крутого холма, на который только удалось взобраться. Привязав коней, мы поднялись до вершины, которая напоминала миниатюрную природную крепость, и скалы образовывали башенные зубцы. По тому, как Уилхем шёл по холму, я понял, что он бывал здесь и раньше, и это подозрение подтвердилось, когда он присел и соскрёб мох с одного камня, открыв грубо нацарапанную, но читаемую надпись.
— Гора Уилхема и Алдрика, — вслух прочёл я. — А Алдрик это…
Уилхем провёл пальцами по буквам и едва слышно прошептал:
— Всего лишь старый друг. — Он поднялся и кивнул в сторону восточного склона. — Любые гости, скорее всего, явятся с той стороны. С других сторон проходы перегораживает река. Мы поедим, а потом я первым встану в дозор.
Я сел, чтобы достать солёную свинину из седельной сумки, и даже спрашивать не стал о возможности развести огонь, поскольку это бы нас выдало.
— В мои самые тёмные и непросвещённые дни, — сказал я, — в смысле, до того, как меня взяли в ряды солдат Ковенанта, наша банда всегда знала в пределах часа, когда в наши земли забредали чужие. Думаю, жители Фьордгельда, которых мы ищем, вряд ли менее наблюдательные.