На моё счастье бывший аристократ оказался весьма терпеливым наставником. А ещё, судя по живости его взгляда и отсутствию запаха спиртного изо рта, сейчас он был совершенно трезв. Он проводил меня по разным уровням владения мечом с заботливым советом, а не с презрением или наказанием, которые, как я знал, украшали его обучение. Через несколько дней на тренировке с ним легко было дурачить себя, что я почти сравнялся с ним в мастерстве. Хотя то и дело он демонстрировал внезапную ярость или хитроумную тактику, которая наглядно демонстрировала, насколько я оставался хуже него.
— У всех рыцарских шлемов есть слабое место, — продолжал он, крепко прижав навершие к моему забралу и больно наклонив мне голову. Он поймал меня так, невероятно быстро повернув меч, который прижал мой клинок к его закованному в броню боку. Слишком быстро, а потом он обхватил левой рукой мою правую и подтянул меня к себе. Я мог бы ударить его по голове, но ясно было, что прежде, чем удар достигнет цели, его навершие закончит своё дело.
— Ударь им достаточно сильно, — продолжал он, — и забрало отлетит, а может даже, сломает твоему оппоненту шею. — Он отпустил меня и отступил назад. — Теперь попробуй ты.
— Все эти хитрости не похожи на рыцарские, — прокомментировал я, пока он медленно демонстрировал нужную последовательность движений. Он уже показал мне все возможные прорехи в рыцарских доспехах, куда можно ткнуть кинжалом, и особенно ему нравился незащищённый участок за коленом. Один хороший удар — и любой рыцарь охромеет.
— Война — это всегда хитрость, — ответил он. — Во всяком случае, так любил повторять мастер Редмайн. Керлов хитростью заставляют идти под знамёна их лорда — обещанием добычи или угрозой хлыста, чего они могли бы избежать, если бы просто встали как один и сказали ему идти на хер. Знать дурачит себя идеями о славе или о королевских милостях. А рыцарство, — Уилхем горько усмехнулся, — худшая хитрость из всех, поскольку дурачит нас иллюзией, что война — это не просто хаос резни и страдания.
— Весёлый он был парень.
— Нет, он был жалким садюгой, хуже не придумаешь. Но и у него случались минуты озарения.
Вскоре после этого мы тренировались на палицах, которые Уилхем использовал вместо деревянных мечей за длину и вес как у настоящих мечей. Я быстро понял, что в первую пару дней он относился ко мне мягко, и по мере продолжения занятий он всё более и более жестоко отказывался от этой уступки. Благодаря бойцовской хватке мне удавалось отразить первые несколько ударов, но очень скоро он неизбежно находил способ сбить меня с ног. И всё же я знал, что мои навыки улучшаются, и меч уже не казался громоздким куском железа, как раньше. Я считал, что если хватит времени, то я и впрямь смогу сравниться с Уилхемом, или, по крайней мере, получу шанс выжить в настоящей схватке с рыцарем схожих способностей. Однако время работало против нас. Через три дня я собирался отыскать знакомого Беррин капитана и купить себе выход из этой роты и её сомнительного положения.
Я подумал было, не позвать ли Уилхема со мной и Торией, когда придёт время, но знал, что только напрасно потратил бы силы. Большую часть вечеров они беседовали наедине с Эвадиной, и часто советовались с сержантом Суэйном. Несомненно, они планировали защиту порта, то есть Уилхем фактически стал частью командования ротой. У него по-прежнему не было никаких чинов, как и у меня, и всё же он мог высказывать свои мысли Эвадине и просящим, не боясь наказания. И никто не ожидал, что он будет бить себя костяшками в лоб в их присутствии.
Я не заметил, что после нашего возвращения из рекогносцировки Эвадина как-либо оттаяла ко мне, и в её взгляде по-прежнему читалось укоризненное обвинение. Впрочем, она больше не назначала угрожающие жизни наказания, а это уже что-то. А ещё её готовность освободить меня от солдатской рутины ради уроков Уилхема говорила о щедрости, которая не распространялась на моих товарищей. Быть может, меня простили, или хотя бы сочли достойным возможного искупления за потворство языческим практикам. Не то чтобы сейчас это имело значение — по крайней мере, так я думал до того самого мига, когда один слуга Фольваста в панике пробежал мимо нас, пронзительно крича:
— Они здесь, милорд! — вопил он, махая руками так, что обычно я счёл бы это забавным. Перед окном Фольваста он резко остановился и жалобно, отчаянно прокричал: — Северные чудовища здесь!
— Триста сорок восемь, — доложил я, не в силах скрыть печаль и разочарование в голосе, и передал подзорную трубу Эвадине. Аскарлийский флот показался из тумана в трёх милях от входа в бухту, и многочисленные всплески их якорей лучше любых фанфар объявили об их присутствии.
— Как и говорил рядовой Дорнмал, — продолжал я, — одни больше, другие меньше, но все низко сидят в воде.
— Значит, полностью загружены, — предположил сержант Суэйн, и прищурился, рассматривая флот. — Старейшина оказался прав: они привезли против нас, по меньшей мере, двадцать тысяч мечей. И, похоже, они не собираются делать одолжение и лезть на стену.
— И всё же, высадиться им негде, — задумчиво проговорила Эвадина. Она не казалась особенно обеспокоенной, а лоб морщился скорее озадаченно, чем озабоченно. — Внешние дамбы защищены морской стеной и даже в высокий прилив слишком круты для кораблей. Они могут напрямую атаковать гавань, но с заблокированным входом им придётся подниматься по молу, а его оборонять так же легко, как и стену.
— Может, они не видят смысла атаковать, — вставил Уилхем. — Пока они остаются во фьорде, ни один торговец не выедет из города и не попадёт в него. То же касается и рыбаков.
Суэйн тихо одобрительно хмыкнул.
— Значит, блокада. Этот их тильвальд хочет морить нас голодом, пока не сдадимся.
— И это поднимает вопрос запасов, милорд Фольваст, — сказала Эвадина, повернувшись к старейшине.
Он сегодня выглядел более собранно, стоял прямее, и на его красивом лице застыло выражение спокойной уверенности. Однако мне показалось, что он чуть бледнее обычного, а выражение лица — результат усердных тренировок перед зеркалом.
— У нас достаточно зерна, солёного мяса и других припасов, чтобы протянуть всё лето и до самой зимы, — сказал он. — И даже дольше, если правильно делить еду. Если ручной пёсик Сестёр-Королев думает, что сможет одолеть мой город, то его ждёт разочарование. — Он фыркнул, напряг спину и беспечно махнул рукой в сторону аскарлийских кораблей: — Скорее они будут голодать, капитан. Пускай сидят там и варятся в своей языческой вони. Зимой фьорд Эйрика становится каналом для айсбергов, которые откалываются от ледников на западе. Только последний дурак останется там на якоре в это время. Если их не заставят убраться урчащие животы, то перспектива получить пробоину в корпусе уж точно заставит.
— Нет ничего хорошего в том, чтобы просто сидеть здесь месяцами, капитан, — сказал Суэйн. — У нас в гавани хватает лодок. Дайте мне около дюжины, мы выберемся ночью и подпалим эти скорлупки. Это наверняка воодушевит роту.
Эвадина немного подумала и кивнула головой.
— Хорошо, Сержант. Но только добровольцев. — И любые идеи о том, что у неё остались ко мне какие-либо тёплые чувства, испарились, как только она перевела взгляд на меня. — Что думаешь, Писарь? — спросила она, подняв брови, и едва заметно изогнула губы в выжидательной улыбке. — Хочешь ещё раз сразиться с язычниками?
«Она считает меня предателем?», подумал я, и задался вопросом, не вызвало ли у неё подозрений моё возвращение в целости и сохранности. Но с другой стороны Уилхем тоже вернулся невредимым, и она не питала к нему никакой ненависти. «Значит, просто злится», решил я. Стиснув челюсти так, что они заныли, я поклонился, снова прижав костяшки пальцев ко лбу.
— Как прикажет Ковенант, капитан, — сказал я.
Всего добровольцев Суэйн набрал три десятка душ. Брюер и Тория, как только узнали, что я участвую в этом безумии, тоже шагнули вперёд, и их уже было не отговорить. Уилхем также к нам присоединился, и, к моему удивлению, Эйн разрешили пойти добровольцем.
— Она горит желанием доказать свою отвагу и приверженность Ковенанту, — сказала капитан, когда я коротко, но решительно высказал возражения. — Кто я такая, чтобы отвергать её?
Группа собиралась на пристани неподалёку, на всех были только самые лёгкие доспехи. Все вымазали лица сажей, и можно было брать только затемнённые фонари. Эйн явно горела желанием и ловко запрыгнула в одну из трёх лодок, которые должны были вывезти нас из гавани. Я смотрел, как она расположилась на носу, а потом повернулась и радостно помахала нам с Эвадиной, стоявшим на набережной.
— Она по-прежнему безумна, — сказал я. — Не настолько, как раньше, но её разум не в порядке. Сомневаюсь, что битва его исправит.
— Тебе нужно больше веры в твоих товарищей. — Эвадина говорила тихо, но с привычной твёрдостью. — На самом деле, Писарь, тебе не хватает веры во многих отношениях.
С губ едва не сорвался яростный ответ: «Да нахуй мою веру!», но мне удалось вовремя его удержать.
— Капитан, я понимаю ваше желание наказать меня, — аккуратно сказал я. — Но мои друзья тут ни при чём.
— И почему ты решил, что это наказание? — Она вопросительно уставилась на меня. — Что ты мог натворить, чтобы заслужить такое отношение?
Закипали ещё более неразумные слова, но и на этот раз их удалось сдержать, хоть и с большим трудом.
— Я не буду извиняться за спасение жизни Брюера, — сказал я. — Хоть языческими средствами, хоть нет.
— А как же его душа? Ты думаешь, Серафили пропустят его через Порталы, когда она настолько замарана?
— Писание гласит, что благодать Серафилей безгранична в своём сострадании. Возможно, капитан, это вам не помешало бы побольше веры в них.
Гнев завёл меня далеко за грань, и я ждал суровой команды знать своё место, а то и приказ Суэйну заковать меня в железо. А вместо этого гнев Эвадины оказался лишь мимолётным. Её лоб наморщился, а потом разгладился, она опустила голову, закрыла глаза и медленно вдохнула.