Это уж точно была правда. Люди стали собираться на следующий вечер после нашего прибытия. Сначала только пара десятков самых ярых ковенантеров из порта организовали молчаливое бдение на полоске земли за рвом. К рассвету их число выросло до сотни душ, и с каждым часом прибывало всё больше и больше. Я видел их через полуоткрытые ставни на окнах. Некоторые собирались вокруг проповедников без сана или просящих из святилища и, опустив головы, слушали бесконечно повторяемые писания и бормотали молитвы. Так же приходили донесения о путешествующих сюда из окрестных деревень, поскольку слава о возвращении Помазанной Леди распространялась быстрее, чем огонь по пересохшему под солнцем лесу.
— «И хоть ужасны были его раны, и песок потемнел от его крови, Атиль поднял лицо к небу и улыбнулся», — сказал Делрик. Это была единственная цитата из его уст, что я слышал, и самое большое количество слов в одном предложении за всё время нашего знакомства. Цитату я знал отлично, как знает её любая душа с базовым образованием по учению Ковенанта.
— «Учитель, отчего ты улыбаешься?», спросили его последователи»», — процитировал дальше я. — «Разве смерть не уготована тебе?». «Нет, мои возлюбленные», сказал он. «Ибо красота есть во всей жизни, а для верующей души жизнь никогда не потеряна, какие бы раны ни поразили тело».
Слова Делрика были ближе всего к признанию неминуемой смерти Эвадины, и по напряжению челюсти я видел, чего это ему стоило.
— То, что ты сделал после Поля Предателей, — сказал он, не глядя на меня. Сильными руками он толок пестиком в ступке очередную смесь трав и загадочного порошка.
— Что с того? — спросил я, украдкой глянув на Эйн. Всё путешествие она не отходила далеко от Эвадины, и теперь не давала выгнать себя из комнаты. Когда не нужно было менять бинты или помогать с естественными потребностями капитана, Эйн взволнованно ходила, или сидела, в отчаянии уставившись на бледное лицо Эвадины. Но всё же, какой бы поглощённой Эйн не казалась, кто знает, что она могла услышать и потом беспечно разболтать?
Руки Делрика продолжали безостановочно давить на пестик, рельефно бугрились вены. Когда он заговорил, его голос звучал так тихо, что почти сливался со скрежетом камня по камню.
— Можно это повторить?
— Вы знаете, о чём просите? — пробормотал я, решив не углубляться в разговоры о языческих практиках.
Пестик перестал толочь, и Делрик повернулся ко мне, сурово и настойчиво глядя на меня.
— Знаю. Как и сержант Суэйн, и лорд Уилхем.
«Значит, все мы сгорим вместе», подумал я, не в силах сдержать пустой смешок.
— Он уже не лорд, — сказал я, но весёлость быстро испарилась под каменным взглядом. — Не знаю, — добавил я, честно вздохнув от отчаяния. — Мне бы пришлось найти… её. Если её можно найти.
— Две недели это… оптимистично. — Делрик посмотрел на Эвадину, ещё недавно такую живую и высокую, а теперь казавшуюся маленькой из-за величины кровати, на которой она лежала, и неумолимой близости смерти. — Но не невозможно.
«Где проходят сборы, там и она». Во всяком случае, если верить сержанту Лебасу, который, насколько мне известно, лежит на дне речки Шалевель. Ниточка тоненькая, но других у меня не было. И к тому же, её последние слова той ночью, когда Ведьма в Мешке вылечила Брюера, давали повод верить, что это не безнадёжное дело, хоть оно меня и не радовало. «Следующая услуга, о которой ты меня попросишь, повлечёт за собой куда более серьёзный долг. Подумай хорошенько, захочешь ли ты его выплачивать».
— Мне понадобится лошадь, — сказал я. — И деньги. Много денег.
Все хотели поехать со мной — и Тория, и Суэйн, и Уилхем и Брюер. Подозреваю, вся рота вышла бы разыскивать Ведьму в Мешке, стоило только предложить. Все, кроме Эйн, конечно же, которой немыслимой казалась идея отойти от Эвадины. Я отказал всем. Что-то говорило мне, что отыскать эту каэритскую женщину можно только в одиночку — сделка, которую мне придётся заключить, касалась только нас двоих и больше никого.
Уилхем на ротные средства купил самую быструю лошадь, какую только смог найти — пегую кобылу с милосердно более спокойным норовом, чем у труса Карника. Когда я на неё забрался, Суэйн передал мне кошель, разбухший от летинов и нескольких серебряных соверенов.
— Ротное жалование, — проговорил он. Тот факт, что он не колебался, передавая в мои руки такое состояние, многое говорил о его текущих приоритетах. — Обещай больше, если потребуется.
На самом деле я не очень-то верил, что Ведьму в Мешке монеты заинтересуют больше, чем доспехи Уилхема. Но всегда полезно иметь под рукой средства, если возникнет нужда.
— Где будешь искать? — спросил Уилхем.
— Говорят, шериф герцога Эльбина нанимает бойцов, чтобы прочесать леса, — сказал я. — В деревне в десяти милях к северу. Это единственные хоть сколько-нибудь масштабные сборы, о которых мне удалось собрать слухи. Во всяком случае, подходящее место для начала.
Уилхем натянуто улыбнулся и хлопнул пегую по крупу:
— Езжай быстро, Писарь.
Я неплохо знал дороги вокруг Фаринсаля, поскольку много лет назад занимался здесь грабежами. Выехав по восточной дороге, на перекрёстке в двух милях от порта я повернул на север, потому что такой маршрут получался наиболее быстрым к верхним границам. Мою кобылу выводили для скорости, и вскоре она уже капризничала оттого, что ей не дают бежать быстрее. От первого же касания шпор она с радостью бросилась галопом, и мчалась так весьма долго, пока небо не начало темнеть.
И вот так, мой возлюбленный читатель, началось знаменитое и опасное приключение Элвина Писаря, который отправился на поиски Ведьмы в Мешке. Многие мили ехал он по тёмному лесу. Частыми были опасности на его пути. Могучими были враги, которых он порешил, пока, наконец, еле живой от всех страданий, он её не нашёл. По крайней мере, такую байку расскажут вам сказочники в обмен на еду и место у очага.
На самом деле мои поиски длились едва ли больше нескольких часов от ворот Фаринсаля. Наверное, разумно было бы заставить кобылу перейти на шаг, а потом, когда совсем стемнеет, разбить лагерь. Однако я всё ещё был новичком в верховой езде, и, поглощённый задачей не выпасть из седла, не заметил верёвку, натянутую через дорогу, пока с ней не соприкоснулись передние ноги кобылы.
Слетев с её спины, я услышал хруст костей, и кобыла пронзительно завопила от мучительной боли. Я приземлился жёстко, и на мне не было доспехов, которые смягчили бы удар. Их я брать не стал, хоть и не без сожаления, поскольку питал своеобразную нежность к этой разношёрстной коллекции. Сожаление переросло в отчаяние, когда я лежал на обочине с разинутым ртом в попытке наполнить внезапно опустевшие лёгкие.
— Она сказала, что ты слишком умён, и на такой трюк не купишься. — Раздался тихий смех где-то за пределами видимости. Голос с акцентом и, несмотря на все пролетевшие годы, немедленно показавшийся до жути знакомым. — Она ошибалась.
Я не видел его лица, когда он встал надо мной, но его фигуру было ни с кем не спутать, и косматая копна волос, когда он наклонился, добавляла впечатления страшного призрака, вызванного из кошмара.
— Ударь человека едва-едва, и всё равно он может умереть, — сказал цепарь, и в его руке появилось что-то маленькое и блестящее. — А она хочет, чтобы ты дышал и был целым. Так что бить тебя не будем. А резать будем потом…
Крепкие пальцы схватили моё лицо, колено прижалось к груди, чтобы я не мог подняться. Я хорошо разглядел блестящую штуку, когда цепарь перевернул её, разжимая мне челюсть стальными пальцами. Это была маленькая бутылочка, из которой мне в рот капала густая и вонючая жидкость. На моё счастье, я потерял сознание раньше, чем полностью распробовал эту смесь, но даже от этого краткого воспоминания меня до сих пор передёргивает. Если у смерти есть вкус, то это был точно он.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Я проснулся от немелодичной погребальной песни, которую помнил по телеге, вёзшей меня на Рудники, и быстро пришёл к печальному заключению, что голос цепаря с годами лучше не стал. Когда глаза сфокусировались, неприятное чувство узнавания усилилось от вида оков на моих запястьях. А ещё мою грудь опутывала толстая цепь, и твёрдый неровный ствол дерева прижимался к моей спине. От треска горящих дров я перевёл взгляд на крупный силуэт в шкурах, согнувшийся над костром.
Его песня поутихла, и он немного напрягся, но не обернулся. Ясно, что ему очень нравилось показывать спину узникам.
— Так значит, ты очнулся, — сказал он чисто, но с тем же акцентом. — Ты теперь сильнее. Мальчик стал мужем, а? — Это явно его повеселило, поскольку он приглушённо рассмеялся своим противным смехом, который я так хорошо помнил.
Я ничего не ответил, подняв глаза к небу. Было ещё темно, хотя угасающая луна сказала мне, что близится начало рассвета. Опустив голову, я осмотрел окрестности, увидев лишь безымянную поляну, каких полно в Шейвинском лесу. Несмотря на это, я подумал, что с моей поимки вряд ли прошло больше нескольких часов, а значит мы не дальше, чем в паре миль от дороги.
— Вижу, ты по-прежнему любишь всё просчитывать. — Цепарь блеснул глазом через плечо, частично открыв своё пятнистое, покрытое языками пламени лицо. — Тогда это тебе не помогло. Не поможет и сейчас.
Я уставился в этот глаз. За прошедшие годы у меня хватало времени подумать об этом человеке, и, хотя я был бы дураком, если бы не боялся его, но главной эмоцией, поднимавшейся тогда во мне, был не ужас, а переполненный ненавистью гнев.
— Она сказала, что ты проклят, — сказал я ему. — Сказала, что какой бы ни была твоя языческая способность, она врёт тебе, заводит на пути, где лучше не бродить…
Он двигался со скоростью, которую я счёл бы невозможной для человека такой комплекции. Закутанный в шкуры силуэт размытым пятном исчез от костра, и секундой позже слова замерли у меня в горле, когда на нём сомкнулась его рука. Перед глазами всё поплыло, а он наклонился ближе, и я за грохотом в ушах услышал краткий вдох.