— Доэнлишь, — прошипел он, голосом, дрожащим от голода и едва сдерживаемого ужаса. Несмотря на боль, я почувствовал смесь триумфа и понимания, что это же самое слово он говорил Райту перед тем, как убил его. Похоже, этой ночью я, по крайней мере, получил один ответ, хоть в тот миг мне от него было мало проку.
— Я чую её на тебе. — Его рука сжала моё горло. — Она близко? Она идёт за тобой?
Мой страх всё-таки не расцвёл в полной мере, и мне, даже с плотно сжатым ртом, хватило силы духа насмешливо уставиться на него. Цепарь сжал ещё сильнее, а потом остановился, его рука на моей шее задрожала, и он отдёрнул её.
Он пробурчал что-то на своём языке, отступил назад и всё дёргал руками меховую накидку, напомнив мне ребёнка, которому не хватает уверенности. Его взгляд метался по теням среди окружающих деревьев, а глаза ярко блестели в усталом ожидании.
— Доэнлишь, — прохрипел я после приступа болезненного кашля. — Я не знаю этого слова. — Я поднял голову и посмотрел на него, изогнув бровь. — Что оно означает?
Он уставился на меня, и бледные участки его лица ярко выделялись и казались в темноте почти белыми. В тот миг я увидел его не призраком, вызванным из кошмара. Сейчас он казался всего лишь человеком, которого долго культивируемые страхи сделали жалким. Но все мгновения убегают, так же произошло и с цепарем. Огненная маска его лица потемнела от ярости, кулаки сжались. Я подозревал, что он наверняка забил бы меня до смерти, если бы его не сдерживала необходимость.
— А ты думал, она… — сказал он голосом, наполненным презрением, — ведьма? Или целительница? Вы, аешлины, все одинаковые. Такие невежественные. Вас так легко одурачить. Доэнлишь за пределами вашего понимания. — Он подошёл ближе, и впервые я понял, что во многом его страх связан со мной. Пускай я был скован цепями и беспомощен, но страх не давал ему снова ко мне прикоснуться, по крайней мере, пока.
— Мальчик, ты думаешь, я проклят? — спросил он, наклонив голову и не моргая. — Не буду отрицать. Я хожу по миру мёртвых, и они шепчут мне свои истины. Моя песня не даёт их шёпоту увести меня за границы разума, но мне приходится позволять им говорить, когда возникает нужда. С большинством негодяев, которых я заковываю в цепи, есть, по меньшей мере, одна обиженная душа, что желает поделиться своими тайнами. С тобой это мужчина, которого ты убил, чтобы сбежать из Моховой Мельницы. Он нашептал мне твои планы, когда ты ехал в моей телеге. Он говорил о том, что ты сделал, и что хочешь сделать. Потому что таков удел мёртвых. Они убраны из этой реальности как раз настолько, что видят не только пути, которыми сами ходили в жизни, но и пути тех, кто их обидел. Но… — его лицо передёрнуло от гнева, и он придвинулся ещё на дюйм, сжимая и разжимая кулаки, — …им нравится лгать. Они получают удовольствие, мучая меня, эти ожесточённые души. В тот день у Рудников он дождался, пока я тебя не продал, а потом сказал, что однажды ты умудришься стать причиной моей смерти. Но вот ты сидишь здесь, связанный, как боров в ожидании мясника, а я… — он разжал кулак и положил лапу на грудь, — я увижу рассвет, мальчик, а потом ещё тысячу. Если улыбнётся удача, то я даже увижу, как горит Доэнлишь. Прекрасное будет зрелище, а?
Он замолчал, глубоко вздохнул, словно набирался сил, а потом бросился ко мне, обхватил мою голову руками и прижал толстые большие пальцы к моим глазам.
— Но тебя там не будет, — прохрипел он, пока я тщетно пытался вывернуть голову из его хватки, — и неважно, что там говорит лживый труп…
— Хватит! — Раздался новый, командный голос. Женский голос, и, несмотря на аристократический налёт, знакомый.
Цепарь замер, его руки задрожали, а у меня в глазах мелькали красные и белые вспышки, пока его пальцы продолжали давить. А потом, закричав от досады, он убрал руки. Из моих глаз потекли слёзы, я яростно моргал, и жидкое размытое пятно расчищалось, открывая смутную, стройную фигуру перед костром.
— На самом деле это ты проклят. — Я посмотрел в ту сторону и увидел, что цепарь отступил на несколько шагов, снова глядя на меня с той же смесью страха и гнева от досады. Но в его взгляде сквозила и злоба. — Проклятие Доэнлишь хуже всех остальных. Она привязала тебя крепче, чем я бы когда-либо смог…
— Я сказала, хватит. — Стройная фигура приблизилась. Её лицо закрывал капюшон, но несколько прядей волос завивались на лёгком лесном ветру. Я совсем не удивился оттенку этих локонов, окрашенных светом костра в глубокий рыжий цвет.
— Наше соглашение… — начал тюремщик, но умолк, а его голос надломился, и мне стало ясно, что эту женщину он боится почти так же сильно, как и меня. — Мне обещали…
— Ты получил обещанное. — Женщина подошла ещё ближе, заставив меня выгнуть шею, чтобы вглядываться в чёрную пустоту её капюшона. — И, — добавила она, — если хочешь и дальше вести дела в этом герцогстве, то заткни свой языческий рот, пока я не разрешу тебе говорить.
С моих губ слетел тихий смешок — внешняя сладость и внутренняя сталь всегда были её отличительной чертой.
— Мои комплименты твоему голосу, — сказал я ей. — Долго тренировалась?
— Когда-то я была актрисой, — напомнила она. — Голос — это всего лишь очередной инструмент в моей сумке.
Она присела передо мной на корточки и подняла руки, чтобы откинуть капюшон, продемонстрировав алые отполированные ногти. Улыбка Лорайн оказалась куда теплее, чем я ожидал, но не вызывала никакого чувства уверенности. Если по отношению к цепарю я чувствовал лишь ненависть и ярость, то Лорайн без труда добавляла в эту ещё смесь и страх.
— Ты выглядишь… неплохо, — попробовал я. — Благородство тебе идёт.
Её улыбка немного померкла.
— И всегда шло, — сказала она. — А ты… — она протянула руку с длинными ногтями и потрепала волосы у меня на лбу, мягкими кончиками пальцев провела по коже, — …изменился, Элвин. — Её пальцы прошлись по моему лицу, коснулись старых и новых шрамов, приласкали неровность на носу. — Прошу прощения за это.
От приступа гнева я отдёрнул голову и зарычал, брызгая слюной:
— Нахуй мне твоя жалость!
Лорайн скривилась, убрала руку и глубоко вздохнула.
— Вижу, тебе есть, что рассказать. Или это та самая байка, которой ты потчуешь себя все эти годы? Сказ о Великой Предательнице Лорайн. Вероломная шлюха, которая продала Декина Скарла и вдобавок сделалась герцогиней.
— Не только Декина, — напомнил я.
— Да. — Она снова скривилась, глаза затуманились печалью, которая либо была настоящей, либо свидетельствовала об её актёрских навыках. — Ты знал, что остались только мы? Только мы. Все остальные погибли. До недавних пор из нашей легендарной банды дышал ещё только Эрчел. Я слышала о том, что случилось с ним в Каллинторе. Выглядит слегка чрезмерным, но, видимо, к такому приводит жизнь на Рудниках.
— И не только. — Бурление в животе и усиливающееся биение сердца предупреждали меня, что страх во мне уже пересиливает гнев. Я заставил себя встретиться с Лорайн взглядом, надеясь, что ненависть его сдержит, но даже ненависть сейчас была непостоянной. Я хотел, чтобы Лорайн надо мной насмехалась. Хотел, чтобы она мучила меня смехом довольного победителя. Так всё должно было закончиться. Но я видел перед собой очень грустную женщину, которую сжигает огромное сожаление.
Лорайн подвинулась, сложила накидку и села на неё рядом со мной, пристально вглядываясь мне в глаза.
— Ты думал когда-нибудь о том, как сильно тебе повезло в детстве? — спросила она. — Оказался в лесу без еды и крова и был спасён самим Королём Разбойников. Какое удобное совпадение, а, Элвин?
Я отвёл взгляд, ничего не сказав, и по-прежнему пытался разбудить ненависть, без особого успеха.
— У Декина было соглашение с бордельмейстером, — продолжала Лорайн. — Кормить лучших шлюшьих щенков и оставлять их в лесу, когда они вырастут достаточно, чтобы приносить пользу — а ты принёс ему немало пользы, а? Других ублюдков он всего лишь использовал, как инструменты, и выбрасывал, когда нужда пропадала, но не тебя. С тобой он видел шанс поиграть в отца. Иногда ему нравилось воображать, что ты и правда от его чресл, так много от себя он в тебе видел. Он часто посещал этот бордель, так что такое возможно. Лично я сомневаюсь. Ты вырос большим, но не таким большим, как он. А ещё, думаю, ты намного умнее него, и ты не безумен, каким стал он. — Она придвинулась, и её тон стал очень настойчивым: — А в конце он совсем обезумел. И ты это знаешь, Элвин.
— Я знаю, — проскрежетал я, пытаясь приблизить к ней своё лицо, — что в итоге его голова оказалась на пике из-за тебя. Я знаю, что Герта получила арбалетный болт в грудь, а Юстана, Йелка и всех остальных зарезали, из-за тебя. Я знаю, что мне пришлось перерезать глотку Конюху… — Запнувшись, я замолчал и отвернулся. В эту игру о возмездии я играл уже долгие годы, а когда столкнулся с поражением, эта перспектива показалась мне утомительной и, несмотря на усиливающийся ужас, странно приятной. В конце концов, только один из нас мог победить.
— Просто сделай уже, — простонал я. — Если только ты не пришла заболтать меня до смерти. На самом деле я предпочитаю нож твоему языку.
— Раньше ты так не думал. — Услышав улыбку в её голосе, я поднял глаза и увидел, что она смеётся, и в её глазах снова светилась теплота. — Я скучала по тебе, Элвин. И по остальным тоже… ну, по многим. — Она помолчала, наклонив голову, и её лицо стало совершенно серьёзным. — Что сказал тебе Эрчел, перед тем, как ты отрезал ему яйца?
Я пожал плечами, а точнее попробовал, связанный цепью.
— Какая разница?
— Удовлетвори моё любопытство. Я теперь герцогиня, и хоть немного любезности кажется уместным.
Я снова усмехнулся, коротко и горько, но всё же усмехнулся.
— Это было уже после того, как он потерял свои яйца, — ответил я. — И на самом деле обрезание сделала другая рука, поэтому ему оставалось совсем немного. Он рассказал про клад Лаклана, и про обещания, которые ты давала ему и его родне. Рассказал, что ты их всех тоже порешила.