Возмездие короля, приступившего в 1382 году к наведению в столице порядка, было, разумеется, жестоким. Монарх поставил кровавые казни на поток, и подобный бесчеловечный характер отношений сильных мира сего и бедноты Парижа стал нормой на столетия вперед. Восстание Марселя по сей день многие считают стремлением к свободе, моделью «правления народного гнева», воплощавшейся в Париже вплоть до Коммуны 1871 года множество раз. Благородная и статная фигура Марселя, памятник, взирающий на реку со стороны Отель-де-Вилль, демонстрирует одновременно справедливость вышеприведенной точки зрения и историческую безграмотность. Безграмотность заключается в том, что Марсель имел склонность использовать жакерии ради собственной выгоды, заботился прежде всего об укреплении собственных позиций в обществе, а вовсе не о тех, кто следовал за ним. Он не искал справедливого или лучшего мира, а пытался вернуть золотой век 1200-х годов, когда Париж процветал и рос, когда правила элита торговцев, независимых от монархии. Идеи Марселя были обречены с самого начала из-за болезней, войн и голода, проредивших его собственное сословие и в конечном счете повергших Париж в такое духовное и материальное опустошение, какого город никогда доселе не знал.
Величайшей трудностью стало то, что вследствие эпидемий и военных действий, кипевших вокруг столицы, Париж оказался начисто отрезан от торговых путей Европы. Ни генуэзские, ни европейские торговые суда не входили в порты Франции без крайней необходимости, а соседи-конкуренты — Германия, Фландрия и даже Англия — активно расширяли пропасть между Парижем и торговой Европой.
Жизнь Парижа тех времен можно охарактеризовать одним словом: беззаконие. В 1358 году университет направил официальную жалобу Карлу V на то, что вокруг рю де Фуарр, где проходило большинство лекций, ночью слоняются преступники, шлюхи, а также прочие «femmes malpropres»[55]. Каждое утро улицы оказывались заваленными фекалиями, залитыми мочой, закисшим вином и рвотой. На рю де Фуарр, Дье-Порте-Сен-Совер, площади Мобер и в других местах, чтобы не допускать подобную публику на улицы, были построены огромные ворота. Сами же студенты любили гулять на набережной Пре-о-Клерк, где ловили рыбу и устраивали шумные попойки. Попытка настоятеля аббатства Сен-Жермен в 1343 году покончить с безобразиями привела к кровавой стычке, слух о которой дошел до самого папы. Согласие так и не было достигнуто, и парижское духовенство добавило еще один пункт в длинный список претензий к университету.
Карл V особенно заботился о культурной жизни столицы, и библиотека Лувра при нем пополнилась более, чем когда-либо. Сам Париж развивался вяло, и, как видно из пятой «большой карты» Парижа, к 1383 году единственными достойными упоминания новыми постройками были городские оборонительные сооружения и крепостные ворота. Сразу за стенами столицы, на месте нынешних Ла Вийетт и ворот Сен-Мартен, до лесов простирались пустынные земли. Здесь селились только голодающие бедняки, прокаженные и дезертиры.
Глава одиннадцатаяАнглийские дьяволы
Среди бедствий, особенно сильно ударивших по Парижу и Франции, наряду с войной, голодом и смутами стояли слабость и глупость монархии. Хуже того, правивший страной с 1392 по 1422 год Карл VI был человеком неуравновешенным: казался то полным глупцом, то непредсказуемым безумцем. Скорее всего, сумасбродство Карла было настоящей патологией, какой-то формой шизофрении или энцефалита, но, как бы то ни было, эта неустойчивость психики короля отражалось на жизни всей страны. Король мог внезапно погрузиться в себя, мог впасть в бесконтрольную ярость, а однажды на охоте заколол мечом четверых придворных, которых заподозрил в измене. На один из официальных банкетов монарх явился одетым в костюм дикаря, чем шокировал и напугал гостей. К концу жизни Карл решил, что сам он сделан из стекла, и заставил вшить в свою одежду металлические прутья, которые должны были уберечь его хрупкое тело от соприкосновения с другими людьми.
В довершение всех бед, воспользовавшись подточенным здоровьем монарха, его братья — герцог Бургундский, возглавлявший партию бургиньонов, и лидер арманьяков граф Арманьяк — затеяли бесконечную борьбу за влияние при монаршем дворе. Распря родственников быстро распространилась на вопросы внутренней и внешней политики, влияла на дела папского престола, Нидерландов, Бельгии, Люксембурга, не говоря уже о внутренних территориальных спорах. Для парижан следствия политических распрей в верхах усугублялись еще тем, что, в отличие от других городов страны, столица полностью зависела от короны. Монарх напрямую правил городом, и столице приходилось подчиняться любому его капризу.
Раздоры в королевской семье начались с самого первого дня правления Карла VI, который взошел на трон еще мальчишкой, сразу после возвращения в сопровождении своих дядьев из успешного фламандского похода. Более 20 000 парижан поднялись тогда на городские стены, чтобы восславить короля-победителя. Каково же было их удивление, когда глашатаи объявили, что громкие приветствия беспокоят монарха и всем следует разойтись по домам. На следующий день в город вошли ожесточенные военной кампанией солдаты: они арестовали, а затем казнили высшее руководство города. С Парижа причитался огромный штраф, горожан обложили высокими налогами. Жители столицы не понимали мотивов подобного отношения и списали его на помрачение рассудка сумасшедшего короля. Вовсе не случайно в столице в следующем году появилась Бастилия, ненавистное и наводящее страх сооружение.
Вялотекущая ссора бургиньонов и арманьяков разразилась бурей вечером 23 ноября 1407 года, в четверть восьмого. На темной аллее у монастыря госпитальеров Сен-Жерве, неподалеку от ворот Барбетт восемнадцать бургиньонов зарезали графа Арманьяка Орлеанского. Тело было незамедлительно перенесено к церкви Блан-Монто, в самом сердце Марэ. Когда же Иоанн Бесстрашный, преемник старого герцога Бургундского, умершего в 1404 году, приехал взглянуть на труп, из тела внезапно забил фонтан крови, который, окатив Иоанна, заклеймил его убийцей.
Общественное мнение, однако, было всецело на стороне бургиньонов. Иоанна считали крепким политиком, способным объединить нацию перед лицом внешнего врага и прекратить фракционную борьбу придворных. Карл VI к тому времени почти полностью потерял рассудок и в расчет не принимался. Бургиньоны заняли ведущие места в правительстве, обещали реформировать власть и облегчить налоговое бремя. Коррумпированных чиновников беспощадно увольняли и казнили. Но решительность бургиньонов граничила с бесконтрольной жестокостью, которая могла привести к печальным последствиям.
В 1413 году бургиньоны уничтожили всех, кто остался из партии арманьяков в Париже. Трупы арманьяков, как вспоминал современник, «словно свиные туши, кучами лежали в грязи улиц». Такие умеренные в своих взглядах парижане, как префект торговой гильдии Жан Жувеналь, не могли больше оставаться в стороне и способствовали возрождению парижской партии арманьяков, которые в результате вновь захватили столицу и удерживали ее в своих руках вплоть до 1418 года. Вернувшись, бургиньоны в тот год устроили традиционную кровавую резню.
Политические силы в Париже тех лет балансировали на грани хаоса. Такое положение дел было выгодно лишь англичанам — война между Британией и Францией как раз достигла апогея. И вот в 1420 году, заключив сделку с бургиньонами, англичане обосновались в столице. Рядовые парижане, уставшие от бесконечного конфликта, презирали захватчиков. Несмотря на плохое к ним отношение, англичане десять лет занимали правящие посты на правом берегу Парижа и ушли только после того, как проигрыш Англии в войне стал неминуем. Графы Солсбери, Саффолк и Уиллоуби обосновались на юге и получили обширные владения вокруг нынешнего Сен-Мишеля.
Изначально англичане обещали стабильность и прекращение кровопролития. Но оккупация стала самым мрачным периодом, который до того момента переживал Париж. Утвержденная таким трудом власть префекта (старшины торговой гильдии) и четырех его эшевенов (глав торговых гильдий) стремительно сокращалась: исчезла городская полиция, город больше не патрулировали по ночам, закон не удостаивался уважения, горожане в грош не ставили администрацию. Как только власти утратили контроль над виноторговлей, рынком дров, основных продуктов питания и речной торговлей, коммерция в столице увяла.
Парижу оставалось рассчитывать на английское финансирование (которое, кстати, так и не было выделено) и усилия (крайне неохотные) британцев в поддержке правопорядка. Мало кто из горожан присягнул бы захватчикам добровольно (те, кто это все же сделал, были повсеместно прокляты), так что англичане вменили клятву верности в обязанность. Пока парижский люд голодал, английские захватчики чванливо разгуливали по городу. Воспоминание об оккупации столицы английскими дьяволами долго жило во французском языке в выражении «d’anglois couëz» — «хвост англичанина». Это речевой оборот родом из парижского фольклора, из рассказа о путешествии святого Августина в Рочестер, где его унизили: пришили к одеждам свиные и коровьи хвосты. За это Господь покарал англичан, дав им свиные хвосты — признак всей нации.
После себя англичане оставили статуи, которые, как гласят легенды, словно по волшебству развалились на части в тот миг, когда французы одержали победу в битве при Кале в 1558 году. Все остальные следы оккупации, языковые и культурные, давно стерты из памяти горожан как нечто постыдное. Указатель «Английская улица», обозначающий место, где англичане в те времена пили, пели и буянили, уродуют с завидной постоянностью и сегодня — через шестьсот лет после оккупации.
При англичанах Париж впал в невиданное дотоле беззаконие. Хотя оккупационные власти издали указ, предписывавший горожанам ставить в окнах на ночь зажженные свечи, из страха за собственную жизнь никто из парижан требование освещать город н