План города Парижа в 1548 году.
Себастьен Мюнстер, 1568. Национальная библиотека Франции
Город Возрождения не перестал быть темным и опасным. Когда же в 1499 году наводнение начисто уничтожило мост у собора Нотр-Дам, общественное мнение сочло это предзнаменованием: грядущее столетие не принесет ничего хорошего (забитые транспортом улицы и огромное количество людей, проживавших в домах на мостах, вынудили власти крепить мосты цепями). Однако, несмотря на все неприятности, парижане были преисполнены оптимизма. Дух и настроение поднимали мелкие усовершенствования, касавшиеся повседневной жизни: появились первые указатели (в прошлом горожанам и гостям столицы приходилось довольствоваться случайными надписями на дверях домов или искать путь наугад), кладбище Невинно Убиенных было украшено фонтаном, вполне обычным для века, влюбленного в роскошь и мишуру. Представляя ужасные условия городской жизни, удивительно сознавать, что самые трезвомыслящие и мудрые авторы тех времен так расхваливали столицу. «Прощай, Париж на Сене, — писал Марк-Антуан де Сент-Аман. — Великий город… где я выучился словам, которые острей меча».
Удивительно, но и провинциальный Мишель Монтень расточал хвалы мрачному и опасному городу, называя его «славой Франции и украшением мира». Добавив изрядную долю иронии, автор продолжил: «Я нежно люблю его, со всеми пятнами и бородавками. Я единственный француз в этом огромном городе».
Гораздо важнее, что даже упрямец Монтень неохотно признавал, что семена Ренессанса, будучи привнесены в Париж извне, упали на почву местных идеалов и традиций города. Писатели все модные прогрессивные идеи черпали в Европе, но, как только появлялись в Париже, превращались в чванливых самоуверенных парижан. Клеман Маро превозносил парижанок, которым поэты Средневековья (не только Вийон, заметьте) приписывали твердый характер и вульгарные предпочтения в сексе, и говорил, что эти дамы превосходят даже итальянок. В эру поклонения южным странам это звучало высшей похвалой. Сам город был зеркалом растущей самоуверенности парижан: восстановили и освежили Лувр, сохранив даже часть украшений времен Филиппа-Августа; возобновили работы над дворцом Тюильри; с новой силой развернулось строительство крепостных стен. Сорбонна разрослась и стала опорой столичной мудрости. Вера в собственные силы преодолела благоговение перед Италией, и Париж стали именовать «новым Римом».
Обычно Людовика XI называют последним средневековым королем и первым монархом эпохи Возрождения. Его коронация прошла с достойной Ренессанса пышностью, не характерной для тех времен. Короновался он в 1461 году в Реймсе — традиционном месте восшествия на престол всех французских монархов. На пути в Париж короля, во всеуслышание провозгласившего город столицей своего государства, встречали толпы восторженных граждан.
Парижане, которым подобные церемонии были не в новинку, громогласно славили вошедшего в город через ворота Сен-Дени и шествовавшего до собора Нотр-Дам короля, но в то же время саркастические замечания насчет монархии и ее нестабильности не заставили себя ждать. Опасения скептиков лишь укрепил пышный въезд Людовика в город: король явился верхом, прикрывая голову зонтом из атласа, действо сопровождалось такими чудесами, как фонтан, бьющий вином и молоком, и искусственный пруд с гологрудыми «сиренами». Последние особенно понравились летописцу, который емко описал обнаженные бюсты — «droit, séparé, rond et dur» («торчащие, округлые и крепкие»). Король не удостоился столь красочных комплиментов.
Нелепому шествию удалось-таки скрыть от мира подлость и политическую хитрость Людовика, необходимые для выживания в мутном течении придворной жизни. Достойный ученик Макиавелли, Людовик привнес в крут обязанностей и навыков монарха темное искусство лести, интриги и обмана. На заре его правления главными врагами власти стала мятежная знать Бретани, семьи Бурбонов, Орлеанских, Шароле и Дюнуа. Не менее опасными противниками были парижане. Во время церемонии коронации они явили доказательства своей неблагонадежности. Король повергал врагов «медом речей»: на бесконечных обедах и банкетах в своей резиденции де Турнель (он сознательно сторонился Лувра) Людовик улещал и увещевал, только чтобы усыпить бдительность. Амбиции Людовика, однако, простирались за границы Парижа: на Францию и далее в Европу, где его Франция должна была занять главные позиции не войнами, а хитростью. Этот монарх успешно плел паутину интриг в самых разных областях жизни, за что его прозвали «вселенским пауком».
Именно при Людовике Франция приобрела шестиугольные географические очертания, которые мы видим и сегодня: наконец были подчинены Мэн, Анжу, Прованс и Бургундия. В сферу интересов Людовика XI входил и Неаполь: королю удалось установить добрые отношения с политиками Италии, что на протяжении веков сослужит далеко не добрую службу. А пока Франция обрела силу, обогатилась достижениями культуры Италии — истинной сокровищницы Ренессанса. Парижане, однако, не одобряли ни увлечения властей иностранцами, ни тем более высоких налогов. Хватало и того, что Людовик находился в постоянных отлучках.
Нельзя сказать, что король вовсе не принимал участия в культурной жизни столицы. Более того, в решимости распространить в Париже книгопечатание он преодолел жесткое сопротивление гильдий писцов и книготорговцев, обладавших до той поры монополией на все тексты, продававшиеся в городе. Первые печатные книги привезли в Париж еще в 1463 году два немца — Фюст и Шеффер, однако гильдии немедленно конфисковали издания. Людовик, в свою очередь, выплатил немцам компенсацию в 2500 крон — значительная сумма и своего рода вознаграждение за доставленную в Париж новую технологию. В 1470 году в столицу Франции из Швейцарии по приглашению ученых Жана де Ла Пьера и Гийома Фише приехали два печатника и установили первый печатный станок в Сорбонне. Вскоре оба упомянутых немца-печатника обосновались на улице Сен-Жак, где открыли типографию под названием «Солейл д’Ор» («Золотое солнце»). Хотя первые издания выходили на немецком языке и набирались готическим шрифтом (шрифт поменяли лишь при Франциске I), книгопечатание быстро стало процветающей парижской индустрией.
Еще одним следствием долгих отлучек из Парижа Людовика XI и его преемников (монархи воевали либо интриговали все чаще в Италии) стал светский вакуум, образовавшийся из-за отсутствия в столице придворной жизни. Эту пустоту заполнили буржуа, предусмотрительно скупавшие крупные владения по бросовым ценам. Аристократия, не приближенная ко двору, селилась на левом берегу Сены на улицах Сен-Андре де Ар и де Буши и в восточных кварталах правобережья, на улицах де ла Верь-ери, Сен-Кро-де-ла-Бретоньери, де Архив и Фран-Буржуа. Здесь их соседями стали не только семьи буржуа самого разного достатка, но и последние бедняки. Да, именно на этих улицах формировалось мнение, что монархия живет совсем другой, никак не похожей на жизнь простого человека жизнью. Монархия действительно мало влияла на развитие города в конце XV — начале XVI века. Тогда же сформировался «интеллектуальный» квартал, ограниченный улицами Сен-Жак и Жирон дель. Столичные финансисты и юристы облюбовали лежащие к северу от реки улицы Белых Плащей и Сент-Авой. Торговый люд вращался в округе рю Ломбард, улиц Старых Денег и Мариво. Местность эта лежала чуть к северу от башни Сен-Жак — приметного высокого здания, с высоты которого, как ходили слухи, при должном старании можно разглядеть злую искусительницу Италию.
Кажется, что все французские монархи тех времен были поголовно влюблены в Италию. Сын Людовика Карл VIII любил эту страну так же сильно, как и отец, и, предприняв ряд стремительных военных походов, чуть было не захватил Рим. Преемник Генриха Людовик XII оказался втянут в итальянскую политику хитроумным папой Юлием II, верным учеником Макиавелли. Глава церкви планировал использовать военную мощь Франции, чтобы запугать венецианцев; как только военная кампания пошла наперекосяк, папа переметнулся на сторону Венеции, и силы Людовика были разгромлены. Несмотря ни на что, Италия еще долго бередила умы французов в целом и парижан в особенности: поведение, стиль одежды и манеру говорить парижские модники-аристократы копировали со своих южных соседей.
Франциск I выделялся из толпы своих подданных благодаря высокому росту и пышным нарядам. Приняв корону в 1515 году, он въехал в Париж со стороны Сен-Дени и прошествовал до Нотр-Дам в сопровождении городских чиновников (gens de la ville), королевской свиты (gens du roi), двух отрядов пехоты и четырехсот лучников. Он выглядел таким же павлином, как и его предшественник Людовик XI, разодетый в камзол серебряного шитья и белую шляпу, украшенную драгоценными камнями; свежеиспеченный монарх швырял в толпу золотые и серебряные монеты.
Франциск считал себя меценатом, силачом (король любил побороться с самыми крепкими придворными), талантливым оратором и писателем. Так что задачу по превращению Парижа в культурную столицу он считал приоритетной, а это означало, что интеллектуальная жизнь не будет более ограничиваться университетскими кварталами, культурным сердцем города станет, по подобию итальянского Ренессанса, королевский двор. В рамках этой программы был реконструирован и расширен Лувр: король вновь превратил его в центр политической жизни страны. С той же целью в восстановленных, ранее заброшенных особняках он учредил Национальную библиотеку. Франциск вел длинные беседы на латыни с богословами университета, учредил в Сорбонне кафедру богословия, пропагандировал в народе терпимость истинных гуманистов (на этой волне появились несколько талантливых сатириков, среди них и Рабле). Он даже ходатайствовал за Маргариту Ангулемскую, чье «Зерцало грешной души» Сорбонна назвала ересью.
Но зачастую поступки короля были наивны. Не мог Франциск, например, понять, за что сограждане-парижане откровенно невзлюбили приглашенного в Париж (дважды) Бенвенуто Челлини. Монарх считал Челлини гением, лучшим живописцем, изобретателем, ювелиром и скульптором своей эпохи. Челлини же своими действиями только настраивал горожан против себя: вооружив слуг и учеников, он силой изгнал префекта из его официальной резиденции у Пти-Несле напротив Лувра. На Челлини не раз нападали средь бела дня и на оживленных улицах, его таскали по судам. Но Франциск оставался верен и помогал в самых затруднительных ситуациях своему беспокойному итальянскому другу.