Анекдот того времени пересказывает разговор, якобы имевший место между Карлом V и Франциском I. Карл спрашивает короля, какой из французских городов прекраснее всех. «Руан, мой дорогой кузен, — отвечает Франциск, — ибо Париж — это не город, а целая страна». Однако гордость за город не избавила Франциска от пикировок с парижанами, иногда очень опасных. Как всегда, основным пунктом разногласий становились деньги. По примеру своих предшественников Франциск увлекся Италией и, чтобы финансировать проекты, которые стали его страстью, обложил столицу высокими налогами. В 1523 году король отдыхал в «итализированном» Лионе, неожиданно ему пришло письмо с мольбой о скорейшем возвращении в Париж: английская армия быстро продвигалась на юг, и парижане приходили в ужас при мысли о повторной оккупации. По какой-то причине король отказался вернуться в столицу, хотя и сделал заявление о готовности отдать за нее собственную жизнь. Этого парижане так и не простили. В 1526 году Франциск попал в испанский плен, горожане весьма неохотно собирали выкуп, а когда, вернувшись, монарх заболел, парижане распространяли слухи о его смерти и охотно верили им. Частенько короля высмеивал выступавший на площади Мобер актер и драматург месье Крюш. Однако сатирикам следовало быть осторожнее: Крюш едва не умер после побоев, что устроили ему придворные, оскорбленные шутками и намеками на роман короля с дочерью члена городского парламента Лекока.
Архитектурный стиль Возрождения смог проникнуть в центр Парижа лишь после смерти Франциска в 1547 году. В первой половине XVI столетия новый стиль завоевал лишь окраины, где земля была дешевле и где не ощущались перипетии внутригородской политики из-за стен Парижа. Первым из таких пригородов, живших независимо от центральной власти, стал Фобур Сен-Жермен, протянувшийся от улицы Сен-Андре-де-Ар до ворот де Буши, Сен-Сюльпис и улицы Эколь Медисин. Местной достопримечательностью была ярмарка Сен-Жермен, проходившая ежегодно в феврале на стыке нынешних улиц де Буши, дю Фор и Эколь Медисин. Горожане всех сословий съезжались на ярмарку за разнообразными товарами и чтобы поглазеть на уличные представления: сюда прибывали купцы и театральные труппы даже из таких далеких земель, как Германия, Венеция и Англия.
Застраивался город и в западном направлении: между церквями и аббатствами пролегли новые улицы вопреки тому, что здешняя грязь мало напоминала мощеные элегантные улочки центрального и восточного Парижа. Эти маргинальные кварталы протянулись от улиц Дракона, Сабо и Святых Отцов к площади Бусико, где и в XVI веке существовала колония больных проказой.
На другом краю левобережья между улицами Грасиес, Ласепед, Жоффруа-Сен-Илер и Добентон также появился новый квартал. Ранее это были земли Кло д’Альбиак — виноградники и путаница узеньких улочек; сегодня этот район называется «Вилленеф Сен-Рене», полон современными зданиями и магазинами и знаменит колодцем Отшельника (le puits de l'Еrmitе), давшим имя улице, на которой стоит главная мечеть Парижа. Этот район вырос уже к концу правления Франциска, в 1545 году поглотил аббатство Сен-Виктор и улицы Муфтар, Сенсье и Ла Клеф. Развивающиеся предместья Парижа свидетельствовали о беспрестанном росте столицы, о том, что городскую жизнь на окраинах упорядочить вполне возможно.
Бурные изменения на окраинах города заставили Франциска и его наследников переосмыслить основы организации жизни в столице. К примеру, стало очевидно, что экономическое состояние Парижа напрямую зависит от уровня санитарии и чистоты городских улиц, от того, насколько грамотно расположены площади и места для отдыха (эти же принципы лежали в основе разработки планов городов Италии времен Возрождения). Реконструкция моста Нотр-Дам и сооружение каменных набережных у Лувра и Шатле стали первыми шагами на пути рационализации подхода к градостроительству и создали возможность передвигаться по городу во время дождей и разливов реки.
Не все в Париже шло гладко. Несмотря на благие намерения просвещенного двора и градостроителей, в городе бурлили страсти, старые и новые раздоры обостряла волна католического фундаментализма, вылившаяся в массовое кровопролитие прямо в сердце великой столицы.
Глава пятнадцатаяВыбирай: месса или смерть!
Начало XVI века отмечено первыми попытками властей взять жизнь города под свое управление и планировать городское развитие: первым делом было решено построить чистые улицы, унифицировать требования к фасадам, организовать места для отдыха горожан. Новые богатые кварталы Марэ и Сен-Жермен ничем не походили на грязный и изрытый узкими извилистыми улочками лабиринт центра Парижа. Эта картина для многих служила метафорическим образом французского двора, соединявшего величие с пошлостью, где на глазах шокированных гостей светский обед превращался в разнузданную оргию. Выходцы из более консервативных стран Европы, хранящих жесткую систему моральных ценностей (в основном из Германии, Швейцарии и Скандинавии), едко отзывались о политической коррупции и упадке нравов французского общества. Ценившие искусство в любви, на войне и на кухне выше пуританства парижане к упрекам пуритан-чужаков относились равнодушно.
Сильнее всего шокировало стороннего наблюдателя соседство секса и религии в самом центре столицы. В начале 1500-х годов шлюхи привычно располагались на ступенях собора Нотр-Дам, переговаривались с прихожанами и шептали цены всякому, кто интересовался. Так было заведено издревле. Один из самых ярых женоненавистников в истории парижской литературы, поэт Матье, в «Ламентациях» (вторая половина XIII столетия) язвил, что, направляясь в церкви, парижские прихожанки лишь прикидываются религиозными, а в действительности горят страстью утолить свою похотливую натуру. «Продать у церкви лошадь — и то будет меньшим грехом, чем принять предложение одной из этих святош», — предостерегает Матье. Переведенная с латыни на французский язык книга Матье служила популярным справочником по сексуальным нравам даже в раннем Возрождении, когда проституция процветала, и, по свидетельству современника, в городе насчитывалось как минимум «шесть тысяч шлюх-красоток». Итальянец Антуан Атезан входил в число множества путешественников, стремившихся в Париж по единственной причине: поглазеть на «бесчисленных девушек, чьи манеры столь грациозны и соблазнительны, что увлекли бы мудрого Нестора и древнего Приама».
Провинциалов Париж пугал. И не только размером, пестротой культурной жизни, жуликами, шлюхами и еретиками. В новом столетии Париж превратился в кровавое поле битвы двух религиозных конфессий: традиционного католицизма, связанного с Испанией, Италией и сильным кланом Гизов, и новой ересью протестантизма.
Весь тот беспокойный век Париж оставался оплотом католицизма. Парижские власти пристально следили за событиями, разворачивавшимися в Германии: отлучение Мартина Лютера в 1520 году от церкви было встречено учеными мужами Сорбонны с бурной радостью. Когда, протестуя против коррупции и морального разложения католической церкви под управлением Рима и Мадрида, Лютер прибил свои девяноста пять тезисов к дверям Виттенбергской церкви, он был всего лишь монахом. Однако вскоре он стал одним из самых влиятельных мыслителей Европы, а после распространения его трактатов в Париже и окрестностях Лютер привлек внимание французских властей. Его персоной заинтересовался сам Франциск I, стесненный в своих правах властью и высокомерием церкви. Но как только раненый Франциск попал в испанский плен, место регента заняла королева-мать Луиза, которая начала во всем поддерживать осудивших в 1521 году лютеранство как ересь папу, профессоров Сорбонны и парламент Парижа.
Освободившись из плена, король поостыл и склонялся к аресту или даже казни инакомыслящих. Волна репрессий, начавшись с запрета, изъятия и сожжения протестантских книг, дошла до пыток предводителей еретиков. Кульминацией гонений через несколько десятков лет стала кровавая и постыдная бойня, равная по жестокости этническим чисткам XX века, навеки запятнавшая парижскую католическую церковь и всю Францию.
Именно в это время ко двору Франциска I прибыла Екатерина Медичи — женщина, воплощавшая чувственность, которая так ценилась в те времена. Франциск выписал из Италии невесту для сына. Екатерина сразу же получила кличку «принцева потаскуха».
Женская привлекательность и чужеземная изысканность Екатерины источали «ауру злодеяний». Миниатюрная Медичи носила элегантные платья и туфли на высоком каблуке (богатое воображение неоклассицистов-придворных быстро сравнило ее обувь с высокими сандалиями, которые носили куртизанки Древнего Рима. В Англии вплоть до XVII столетия высокий каблук считался приметой ведьмы, таких женщин следовало сжигать на костре). Но важнее всего то, что эта маленькая женщина очень быстро смогла стать самой сильной и влиятельной персоной наиболее распутного двора Европы.
Екатерина привезла с собой итальянские манеры, кулинарные пристрастия и любовь к театру. Особенно она благоволила итальянской комедии: обычно это были пьесы-адаптации Тита Макция Плавта и других античных авторов, только-только входивших во Франции в моду. Прежде в Париже такие представления давали заезжие бродячие труппы актеров. Теперь в трагикомедиях выступали даже родные дочери Екатерины. Однако сразу после постановки «Софонисбы», адаптации итальянской трагедии Сен-Желе о королеве, которая предпочла яд потере чести, Екатерина объявила, что спектакль принес ей неудачу. С тех пор при дворе ставили только комедии. Фарс под названием «Панталоне» заставлял королеву смеяться до колик.
Екатерина не стеснялась искать и получать удовольствия в постели, для чего в начале пути ей требовался собственный шарм, а после все сами хотели ей понравиться. И все же самым горячим ее желанием было участвовать в делах религии, вершившихся в Риме и Мадриде. Екатерина увлекалась изучением таинств политики и управления государством. Она изучала Макиавелли и твердо усвоила, что властители «более склонны ко злу, чем к добру». Не удивительно, что «королева-отравительница» стала самым влиятельным человеком при дворе: таланты Екатерины пользовались дурной славой и были смертельно опасны. Принц-протестант Конде едва не погиб от фруктов, корзину которых доставили ему от имени королевы: по совету своего врача он ск