Генрих враждовал с Католической лигой до самой своей смерти от удара ножа Жака Клемана, монаха «якобинского братства» с улицы Сент-Оноре (монахов называли «якобинцами» по имени улицы Сен-Жак (Святого Иакова), на которой изначально располагался их приход; позднее то же имя взяли себе члены политического клуба времен Великой французской революции 1789 года, встречавшиеся в стенах монастыря первых «якобинцев»). Готовил Клемана к покушению настоятель обители и близкий друг семьи Гизов Бургоэн. Он убедил монаха в том, что ангелы спустятся с небес и помогут ему, что убийца короля станет самым знаменитым мучеником католиком.
1 августа 1589 года Клеман отправился в королевский замок Сен-Клу на юго-западе города, якобы чтобы передать Генриху письма узников Бастилии. Сначала охрана отказалась его пропустить, но король заметил клирика, спорившего с гвардейцами, и со словами, что он не «враг монахам», жестом приказал впустить его. Когда король начал читать поданные Клеманом письма, тот вытащил спрятанный кинжал, ударил короля в живот и обломил лезвие, чтобы осколок остался в теле. «Меня убивает злой монах! — вскричал король. — Убейте его, пока он не убил меня!»
Католический Париж встретил неприкрытым ликованием весть о смерти короля. Горячая сторонница Лиги и личный враг короля, среди прочих внушавшая Клеману мысли об убийстве, герцогиня Монпансье даже обняла гонца, который принес ей сообщение о смерти Генриха. «Ах, друг мой, — сказал она, — правда ли это? Неужели злой и вероломный тиран действительно мертв? Бог даровал нам великий подарок! Меня огорчает лишь одно: король не знал, что это я устроила его смерть!» Вместе с графиней де Намюр она бегала по улицам Парижа, танцевала и восторженно кричала: «Тиран мертв! Благая весть всем!» Графиня требовала, чтобы день смерти короля объявили национальным праздником, чтобы народ надел в честь события зеленые ленты, которые она самолично раздавала всему городу.
Графиня де Намюр не остановилась на этом, отправилась в церковь Кордельеров и в язвительных речах излила злобу над телом мертвого короля. В знак радостного события по всему Парижу были зажжены лампы, которыми народ в ликовании освещал город на протяжении всего траурного периода. Священники писали апологии поступку Клемана, раздавали его изображения прямо с алтаря, называли святым мучеником.
Какое-то время казалось, что корона достанется видному члену Католической лиги и объекту поклонения парижских католических фанатиков герцогу Шарлю де Лоррену Майенскому. Общественное мнение и без того было на грани истерии: до Парижа дошли слухи об убитых в Лондоне католиках и замученных священниках. Герцог Майенский клялся после восхождения на трон очистить столицу от протестантов и лояльных Генриху III людей. Однако на трон вполне обоснованно претендовал гасконский гугенот, ведущий свое происхождение от Людовика Святого и названный Генрихом III официальным преемником, Генрих Наваррский.
Спустя несколько недель после убийства короля Генрих Наваррский выступил с юга в Нормандию, где его поджидали верные люди, на которых он мог положиться в борьбе с Католической лигой и советом Шестнадцати (по числу округов Парижа) — органом управления, составленным исключительно из ярых папистов, жестко державших власть в городе. До зимы Генрих наблюдал за обстановкой в Париже, выжидая удобного момента. Первый удар он нанес по Иври всего в нескольких днях похода от столицы. Но к тому времени герцог Майенский получил подкрепление из дружественной Испании. Однако одним решительным штурмом Генрих прорвал оборону испанцев и в начале мая был под стенами Парижа. Уверенные, что город удастся захватить быстро, войска разорили окрестные фермы. Ожидалось, что очень скоро Генрих войдет в город, приветствуемый толпой восторженных парижан.
Но ожидания нападавших не оправдались. Париж был богатым и зажиточным городом и сдаваться так просто не собирался. Первые две атаки оказались неорганизованными и слабыми. Смотревшему на город с Монмартра Генриху донесли, что парижане смеются над его отчаянной глупостью.
Генрих IV был настойчив и упрям. Понимая, что город находится в политической и военной блокаде, он обосновался под стенами столицы и в марте 1590 года объявил начало долгосрочной осады. Довольно легко он захватил Сен-Жермен-де-Пре и пригородные деревни Монруж, Исси и Вожирар. Оставалось захватить земли за стеной Филиппа-Августа, но они все еще находились под контролем Лиги. Генрих и его штаб считали, что городским властям не продержаться и полугода, пусть даже сам Бог на их стороне.
В начале осады контролировать город не составляло особого труда для Лиги. Проповеди священников полнились антипротестантскими лозунгами, Генриха называли антихристом, пришедшим отомстить за кровопролитие Варфоломеевской ночи и разрушить город до основания. Смутьянов и подозреваемых в шпионаже сбрасывали в Сену или вешали на площадях, всякому было дозволено их унижать и калечить. В каждом квартале Лига организовала милицию из местных жителей, некоторые отряды насчитывали до 3000 бойцов, которые хоть и трусили воевать, но священников страшились еще более. Пришло время, когда население начало умирать от голода, и управлять городом стало гораздо сложнее. Монастыри, приходы и церкви были обеспечены продовольствием надолго, но обычные горожане стали испытывать нужду уже в июне.
Первые признаки нехватки продовольствия проявились очень быстро и были очевидны: из города исчезли козы, лошади и ослы — их забивали и продавали по высоким ценам мясники. Затем подошла очередь кошек и собак, власти установили жаровни на всех городских площадях, где порция мяса и пайка хлеба доставалась каждому голодающему. У богатых граждан, вложивших деньги в дорогие меха, были реквизированы все шубы и шкурки, которые почти немедленно были съедены парижанами. И это было далеко не худшее, что пришлось испытать городу. Член Лиги и очевидец начала осады писал, что «бедняки ели собак, кошек, крыс, виноградные листья и разные деревья и травы. По всему городу на огне стояли котлы с варевом, в которое добавляли мясо ослов или плоть мулов. Даже шкуры этих животных готовили, продавали и съедали с огромным аппетитом. В тавернах и кабачках вместо вина люди пили настойки горьких трав. Если и удавалось найти белый хлеб для больного, то никак не дешевле экю за фунт. Я собственными глазами видел, как бедняки набросились на лежавший в придорожной канаве труп собаки, а также других, которые ели кишки, выброшенные в канализацию, или мертвых крыс, мышей, мозги мертвого пса»[61].
В начале лета смертность резко возросла, улицы города заполнили трупы. Каждое утро находили 150–200 тел умерших от истощения. С голодом пришли разные болезни: вздутые от водянки животы были обычными среди горожан. Больше не проводили парадов в честь Лиги, не звучали песни, раздавались только стоны умирающих и больных. Делегация бедствующих парижан выскользнула из города, обошла оборонительные сооружения и прибыла к королю с прошением о помиловании. Генриха тронуло состояние голодных просителей, и он дал разрешение покинуть город трем тысячам, сильнее других пострадавшим во время осады. На следующий день почти четыре тысячи человек вышли из города и попыталось уйти, но войска Генриха отогнали примерно восемьсот лишних беженцев, которые вернулись обратно, на верную смерть.
Жизнь ухудшалась с устрашающей скоростью. Бедные и голодные горожане ночами пробирались на кладбища. Они выкапывали кости, мололи их в муку и пытались печь из нее хлеб. Большинство же просто ели эту пыль, которая называлась «хлебом мадам Монпансье», по имени фанатичной католички, танцевавшей на улицах города на празднике в честь смерти Генриха III.
Ужасные последствия голода проявлялись и по-другому. Однажды утром граф де Намюр выходил из дома, чтобы проинспектировать стены города. Охранник предупредил его, что идти в сторону улицы Фран-Буржуа не стоит: «Там змеи и ядовитые гады поедают мертвую женщину», — сообщил испуганный слуга. И такие голодные галлюцинации были обычным делом. Отчеты сообщали о каннибализме, царившем во всем городе. Возможно, самая печальная история из всех повествует об аристократке-вдове, у которой двое детей умерли от голода. Не имея возможности купить хлеб, она и ее горничная зажарили детей и две недели со слезами на глазах питались ими. Затем спустя несколько дней обе женщины умерли. «В начале осады парижане были исполнены гордости и достоинства, — писал современник, — но быстро дошли до жалкого состояния: ели кожаную утварь и друг друга. За три месяца умерло более ста тысяч человек. На улицах росла трава, лавки были закрыты, ничто не двигалось. В городе царили ужас и тишина».
Многие, если не все, парижане считали, что спасти город может лишь чудо. И в конце сентября оно почти произошло: Мадрид выслал войска на помощь католическому Парижу. Впервые за несколько месяцев в город прибыли баржи с зерном. Сорбонна объявила всех умерших за время осады мучениками, а святые отцы, словно позабыв о тридцати тысячах смертей, объявили о победе Парижа.
Очень скоро стало очевидным, что это не победа, а только продолжение битвы за город. Генрих хоть и отвел войска, поражения не признал. Не единожды он пытался проникнуть в город с помощью диверсантов. В феврале 1591 года отряд солдат Генриха предпринял попытку проникнуть в Париж через ворота Сент-Оноре под видом торговцев мукой. Решительно настроенные католические защитники уничтожили всех диверсантов и разворовали мучной обоз. Следующие несколько месяцев подобные инциденты случались не раз.
Лига, однако, не смогла правильно оценить настроения горожан. Несмотря на усилия совета Шестнадцати и на стремление вычистить парижский парламент и свору коррумпированных городских чиновников, население было недовольно властями, которые казались глухими к всеобщим страданиям. В ноябре недовольство переросло в восстание. Искрой, зажегшей пламя, стал суд над двумя клириками, Мажистри и Брижаром, которых обвинили в симпатиях к осаждающему столицу монарху. Брижара оправдали во время суда, а Мажистри отделался мягким приговором. Из-за снисходительного судебного решения Лига пришла в ярость и потребовала, чтобы обвиняемые священники публично отреклись от своих убеждений. Некий священнослужитель из церкви Сен-Жак заявил, что пришло время «поиграть ножами». Фарс с отречением имел кровопролитное продолжение: вопреки всем законам толпа убила чиновника Бриссона и прочих заседателей суда и повесила всех на окнах Пти-Шатле.