Мало кого успокоила жестокая казнь монаха: его обварили кипятком, разорвали на куски, а части его торса были изжарены и съедены озверевшей толпой, которая позднее сожгла другие части тела Равальяка до пепла.
Глава девятнадцатаяЧудесная мешанина
«Странное дело! — записал в 1854 году в своем дневнике Пьер де Л’Эстуаль. — В городе Париже совершаются такие кражи и разбои, какие бывают лишь в темной лесной чаще». Негодование автора было вызвано бесконтрольным ежедневным насилием, творившимся в столице страны. «Убийства по заказу, вооруженные ограбления, дебоши и разные формы превышения власти популярны в этом сезоне, — писал он же уже в январе 1606 года. — Разные холуи творят беззаконие, в том числе и убийства… два наемника, что пытались убить барона д’Обетерри, были колесованы на Гревской площади, солдат, убивший владельца квартиры из-за десяти франков, был повешен, прибывшему на ярмарку торговцу перерезали горло, а тело сбросили в канаву в Сен-Жермене, и это не считая девятнадцати других нераскрытых убийств на улицах Парижа. Начался год плохо, но дальше будет только хуже».
Лишь за один день 4 мая 1596 года в приходе Сент-Юсташ от голода умерли семнадцать человек. Вскоре подобная статистика стала нормой жизни в городе, который на протяжении столетия накрывало волнами голода и болезней. Париж Генриха IV являлся монументальным и величественным, но был далеко не парадизом, особенно для бедных, старых и больных. Столица была населена смертельно опасными преступниками: «coupe-bourses» («резальщики кошелей») и «tireurs de laine» («хватальщики шерсти») при свете дня срезали с пояса кошельки или срывали дорогие плащи с плеч напуганных горожан.
Поговаривали, что все преступники так или иначе связаны с городской стражей. Самыми страшными были «barbets» («сеттеры» — они получили свое прозвище от вошедших тогда в моду длинношерстных псов). Эти вооруженные кинжалами юнцы могли запросто ворваться в чей-либо богатый дом и, приставив к горлу хозяина нож, отобрать деньги и ценности.
В ответ на беззаконие, творившееся в городе, духовенство стало организовывать шествия кающихся грешников: частенько зимой можно было видеть босоногих мужчин и женщин, шедших на покаяние к какой-либо церкви. 14 февраля 1589 года более тысячи полуодетых кающихся, ежась на холодном восточном ветру, отправились к приходу Сен-Никола-де-Шан. Обычно в эти дни в городе проводились маскарады и карнавальные шествия, что лишь подчеркивало «глубину духовности» добрых католиков, а для скептиков являлось свидетельством глупости паствы и лживости манипуляторов — фанатичных священников.
Эти шествия высмеивали не только протестанты, но и малочисленные парижские атеисты, у которых появилась возможность открыто сознаться в своих убеждениях после того, как в 1594 году король подписал Нантский эдикт о веротерпимости. Католики знали, что духовенство уже не столь полагается на защиту Всевышнего, как раньше; для последнего парижанина не было секретом, что священники ходят при оружии, частенько образовывают отряды милиции, возглавляют их и даже участвуют в тайных магических обрядах. Священники, монахи и монахини погрязли в мирской суете и прекрасно знали, как использовать свое влияние на паству. К ужасу таких благочестивых прихожан, как Л’Эстуаль, они одевались в модные наряды, подражая аристократам, полюбили венецианские кружева, очки, напудренные парики и изящные часы «montre-horloges», которые носили на цепочке. Полюбились духовенству и длинные бороды, модные со времен Франциска I. Эстуаль был шокирован откровенным падением нравов, когда, например, увидел на улице двух монахинь с косметикой на лице, с завитыми и напудренными волосами. Однако Л’Эстуаль был вынужден признать что, несмотря на очевидное моральное разложение духовенства и уровень уличной преступности — обилие грабежей, насилий и убийств, — все парижские церкви были полны паствы.
Генриха IV на троне сменила в качестве регентши его жена Мария Медичи. Она твердо обещала парижанам, что будет править до 1612 года, пока сын Генриха Людовик XIII не достигнет должного возраста.
Мария ненавидела Лувр, считала, что он мрачен и полон неприятных воспоминаний. Вскоре после смерти Генриха королева взялась за постройку на левом берегу Сены достойного монархии района. Она приобрела особняк герцога Люксембургского и приказала своему архитектору Соломону де Броссе выстроить для нее дворец, равный по величию и красоте флорентийскому палаццо Питти. Так появился Люксембургский дворец и сад при нем. Окончания строительства королева так и не увидела, проект был завершен лишь в середине столетия, Мария умерла задолго до того в изгнании в Кельне (куда сослал ее Ришелье).
Прочие преобразования, проведенные в Париже в тот период, были также связаны с политическими играми правящего класса. Вольнолюбие парижан и политическая нестабильность в недавнем прошлом научили корону опасаться за свое благополучие и быть готовой раздавить всякое инакомыслие с максимальной жестокостью. Пришедший к власти Людовик XIII показал себя именно таким королем: от него всегда можно было ждать жестокости, он дистанцировался от опасного города, оставлял столицу при первой возможности и отправлялся поохотиться в провинциях. Он с удовольствием отдал исполнительную власть в руки своего главного советника кардинала де Ришелье — дворянина из Пуату, честолюбивого и проницательного, весьма энергично правившего Парижем.
Кардинал определил для себя три главных направления деятельности: следовало уничтожить протестантское движение во Франции, укрепить абсолютную власть монархии и расширить границы страны за счет Австрии. Службу свою Ришелье начал в состоятельной и влиятельной семье Кончини, которая, по слухам, была причастна к убийству Генриха IV и почти полностью уничтожена достигшим совершеннолетия Людовиком XIII. Умный Ришелье вернулся в лоно церкви и быстро добился благоволения короля, а вскоре приобрел большое влияние на его двор и министров. Он гордился своей жестокостью: «Когда я принимаю решение, я, не сворачивая, следую к цели, все сметаю со своего пути, все обнажаю и свои поступки покрываю красной сутаной». Враги кардинала непонятным образом пропадали, в обществе ходили слухи о пытках и увечьях, причиняемых в Шато Банье и Шато Руэль. Большинство врагов Ришелье сложили головы на плахе, обычно без суда и следствия, будучи всего лишь заподозрены в заговоре. Кардинал был самолюбив и подозрителен, лично посетил казнь известного историка Жака Огюста де Ту, одобрившего в своих трудах Реформацию и мягко попенявшего кардиналу за его прошлое.
Эта форма государственной тирании повлекла за собой почти поголовное самоуничижение политиков страны перед истинными ее правителями. Расчетливый и холодный король обладал абсолютной властью, парламент объявил его «боговдохновенным» и «Богом во плоти». Десница Божья, кардинал Ришелье молча принимал подобные восхваления.
Ришелье был весьма посредственным литератором, но мнил себя покровителем искусств. Он писал богословские книги и пьесы, основал Французскую Академию. Кардинал творил, главным образом, чтобы впечатлить любовниц (самые знаменитые из них — Марион Делорм и герцогиня де Комбалле, которая, кстати, была его племянницей). Французская Академия родилась из группы литераторов, среди которых в то время были Жан Ожье де Гомбо, Антуан Годо и Жан Шаплен; они встречались в своем узком кругу и вели философские и литературные диспуты. Именно Ришелье решил обратить эти встречи в официальный институт французского языка и литературы. Но независимость в деятельности Академии была пресечена сразу после появления пьесы Пьера Корнеля «Сид», в которой Ришелье разглядел нападки на свою персону (осуждение Академией произведения, однако, содержало лишь критику грамматики и стиля Корнеля).
В Париже кардинал стремился воплощать проекты, призванные умножить его собственную славу. Да, он основал Ботанический сад по совету королевского врача Лаброса как место выращивания лекарственных трав. Но щедрые субсидии на восстановление Сорбонны служили только удовлетворению его самомнения — здесь он хотел поставить собственное надгробие. То же можно сказать и о дворце кардинала, ставшем позднее известным как Пале-Рояль: построенное в честь Ришелье здание является центральным элементом ансамбля «аристократического квартала», возведенного для проживания властителей города в достойном их великолепии.
Земля Парижа в этот период в основном была в руках умных и состоятельных спекулянтов. Например один из них, Луи ле Барбье, изгнал бродяг и проституток с Иль-де-Ваш (Коровьего острова) и острова Нотр-Дам, соединил их земли и превратил в более «здоровое» образование — остров Людовика Святого (Сен-Луи). Он же получил от короля заказ снести древние стены на севере города, вследствие чего территория Парижа увеличилась на несколько округов. Контракты заключались, расторгались и заключались снова, но результатов не было до тех пор, пока работы не оплачивались живыми деньгами (Ле Барбье стремился в основном к тому, чтобы собрать своим дочерям приданое). Ришелье люто ненавидел Ле Барбье и его коллег, а амбиции кардинала, связанные с Парижем, входили в прямое противоречие с их предприятиями. Но найти простой и ясный повод для устранения дельцов кардиналу не удавалось. Ришелье решил уничтожить их финансовыми аферами, в которых он точно выиграет, пусть и ценой разорения короны.
Территория к северу от реки, протянувшаяся до нынешней улицы Ришелье, явилась полигоном для урбанистических планов кардинала и, соответственно, получила имя «квартала Ришелье». Интересно было бы понять, сколько иронии вкладывал Корнель в драму «Лжец», восславляя «новый Париж», говоря, что «весь город построен с помпой, и кажется, что из гнилой старой канавы явилось чудо».
Усиление абсолютизма и укрепление правительства причиняли серьезные неудобства парижанам, которые ни при каком régime