В действительности Филипп был образованным и начитанным горожанином, единственное, в чем его можно обвинить, так это в том, что он занял пост, не имея никакого представления об управлении государством и об использовании власти. Однако он был достаточно умен для того, чтобы понять, что успешная экономическая политика является залогом спокойствия монархии и столицы. Регент завершил все войны, начатые Людовиком XIV и опустошавшие до дна казну страны, открыл тюрьмы, освободил галерных рабов и целенаправленно боролся с феодальными пережитками, сохранившимися в Париже и по всей Франции.
Филипп был оптимистом и наивно верил в прогресс. Этим отчасти объясняется приглашение на пост советника по делам Королевского банка Франции шотландца Джона Лоу. Лоу считался передовым финансовым мыслителем, и регент охотно взялся выполнять первую его рекомендацию: создать в Париже «Общий банк», в котором государство будет основным держателем акций. Первый успех нового финансового института вдохновил короля и придворных расширить операции банка на новоприобретенную Луизиану (город Новый Орлеан даже был назван в честь Филиппа). Парижане выстраивались в очереди, желая вложить деньги в предприятие, казавшееся верным способом легко разбогатеть.
Пузырь лопнул быстрее, чем кто-либо мог предположить. Разорялись семьи, по городу прокатилась волна самоубийств и самосудов. Возмущенные буржуа, потерявшие свои сбережения в финансовой пирамиде, в ярости жгли на улицах бумажные деньги и акции предприятия. Хитрюга-юрист из Эдинбурга Джон Лоу стал для парижан «проклятым англичанином». Он поспешно покинул город, едва избежав расправы. Правительство регента не смогло оправиться после такого фиаско. Народ мстительно болтал, что когда Филипп умер, его любимый датский дог вскочил на постель и жадно сожрал сердце мертвого. Посетители таверн и кофеен Парижа считали это занимательным фактом и достойным концом «разнузданного глупца, обанкротившего город».
Людовик XV, принявший власть после Филиппа, никак не способствовал популярности короны. Он был холоден и мрачен, не интересовался ни народом, ни книгами, ни политикой. Его страстью были сексуальные забавы. После смерти главного королевского советника кардинала Флери в 1742 году монархом управляли любовницы и похоть. Несмотря на все усилия Филиппа, монархия оставалась далекой от народа и столицы. Раскол между королем и его подданными в последующие годы расширялся и углублялся.
Размах афер в большой политике тех лет сопоставим разве что с невероятной страстью улиц Парижа к азартным играм. Полиция закрывала глаза на популярные среди аристократов и прочих игры: «jeux de société», «de qualité». Чего нельзя было терпеть, так это явно опасных для общества незаконных игровых столов, заполонивших столицу в самом начале столетия и просуществовавших до эпохи Наполеона. Самыми опасными местами игр были задворки Марэ — так называемый «L’Enfer», или «Ад». Здесь игра шла так жестко, что разорялись целые семьи, состояния, копившиеся веками, разбазаривались за день. Полицейские отчеты того времени свидетельствуют, что женщины определенного возраста («скорее всего, бывшие шлюхи», — отмечает автор документа, сержант полиции) «недостойно возбуждались» у столов и проигрывали больше даже, чем мужчины.
Политический аналитик и философ, ядовитый комментатор общественной морали Шарль Луи Монтескье заметил, что эти женщины играют, чтобы «намеренно разорить своих мужей; они самого разного возраста — есть молодые девушки и старухи. Я частенько видел девять-десять женщин у стола, переживавших страх, надежду и ярость — спокойными они не бывали никогда. Муж, желавший обуздать свою жену, считался нарушителем общественного покоя». Эти женщины были бесстыдно блудливы. Когда муж застал одну из них в постели с сыном собственного слуги, она излила потоки упреков на обескураженного супруга. «А ты чего ожидал? — вопила уверенная в своей правоте изменница. — Когда у меня нет рыцаря, я довольствуюсь лакеем». Игры сводили женщин с ума, мрачно заметил Монтескье, и вели к гибели.
Более опасным и пугающим явлением, по крайней мере в глазах властей и полиции, был рост числа тайных сообществ. Считается, что в период 1700–1750 годов в центре Парижа собиралось более дюжины сект, так или иначе связанных с масонством. Послушники изначально происходили из среды ремесленников и бедных буржуа и полагали, что служат возрождению таинств, которые существовали еще до вселенского потопа. Оккультизм и язычество не были новинками в Париже, они всегда сопровождали городскую жизнь, но новые секты стали опасны из-за того, что приобрели политический уклон. Если точнее, то целью этих сообществ было тайно поставить на ключевые правительственные должности своих людей. С этой точки зрения можно уверенно утверждать, что не подчинявшееся властям масонство стало прямой политической реакцией общества на монархический абсолютизм.
Главный масонский храм Парижа был построен на улице Каде, которая в начале XVII века называлась рю де ла Войри («водный путь»). Этот район был известен зловонием канализации, пересекавшей его с запада на восток. Построив свою частную резиденцию в доме 24 по улице Войри, Филипп Орлеанский превратил район в модное местечко. Сегодня на этой улице стоит городской музей масонства, в котором хранятся различные любопытные артефакты.
Полуподпольное существование не мешало масонству долгое время оставаться радикальным политическим, а не духовным движением, как утверждали его адепты. Масоны недвусмысленно поддержали Коммуну 1870 года: одни вышли в такие публичные места, как ворота Майо и Бино, и подняли знамена со словами: «Любите друг друга»; другие взяли в руки оружие и после подавления Коммуны были казнены.
С 1940 года и на всем протяжении немецкой оккупации Парижа бывшая штаб-квартира масонов на улице Каде находилась под управлением Жана Маркеса-Ривьера — нацистского союзника и оккультиста-самоучки. Можно считать поэтической метафорой правосудия то, что именно масон и офицер французской армии Шарль Буало освободил штаб-квартиру масонов на улице Каде в 1944 году. Случилось так, что одновременно он был и коммунистом, и евреем.
Глава двадцать втораяPorno Manifesto
Похабные и откровенные эротические истории традиционно пользовались популярностью. Особенно широко подобные книги расходились в столице с XII столетия. С тех пор каждый парижанин, вне зависимости от классовой принадлежности, был знаком с такими забавными стишками, как, например, «La Damoisele qui ne pooit oir parler de foutre» («Девица, которая не могла слушать разговоров о…бле») или «La Veuve» («Вдова»). Написавшие их поэты либо забыты, либо безымянны, но их произведения и персонажи навсегда стали героями парижского фольклора. Многие стихотворения, например, «Le Chevalier qui fist parler les Cons» («Рыцарь, который мог заставить заговорить м…нду»), были любимы не только за похабщину, но и за остроумие.
Последнее стихотворение (написанное в XIII веке парижанином по имени Гарен) вдохновило Дидро на написание повести «Les Bijoux indiscrets» («Нескромные сокровища»). Эта повесть о султане, который владел волшебным кольцом. С помощью кольца он мог заставить говорить гениталии наложниц и благородных дам. Верный идеалам разума и науки, философ-атеист Дидро всю жизнь решительно боролся с предрассудками, включая миф о богоизбранности королевской власти. «Нескромные сокровища» — колкая аллегория, высмеивающая ложь, двуличность и подчас откровенную продажность обитателей версальского двора Людовика XV. Эта история — хороший пример того, как популярный эротический рассказ в XVIII веке может превратиться в политический памфлет.
Именно в Париже находилось самое современное книгопечатное оборудование и развивалась прогрессивная система книготорговли, но важнее всего то, что здесь во множестве проживали горевшие желанием учиться, просвещаться и развлекаться образованные или полуграмотные читатели. Мода на чтение не обязательно увеличивала число тех, у кого книги были в личном владении, — ведь даже последний домашний слуга мог прочесть газету своего хозяина или журнал в кофейне. Развлечение же порнографической литературой — дома или в кафе — было привычным делом среди представителей всех классов общества.
Появившиеся в Париже в начале XVIII века книжные магазины были шумными и всегда полными посетителей. Современник отметил, что группы читателей стояли «как приклеенные у прилавка, они так мешали владельцу лавки, что тот был вынужден убрать из помещения все сиденья, чтобы заставить посетителей стоять; но это не мешает им часами простаивать, склонившись над книгой, заучивать памфлеты наизусть, обсуждать судьбу и успех произведений». Самые знаменитые книжные магазины были модными местами, сюда наносили визит, чтобы пофлиртовать: например, магазины в пассажах Пале-Рояля в равной степени развивали ум посетителей и способствовали завязыванию отношений противоположных полов. Следует также упомянуть библиотеку Пьера Оноре Антуана Пайна, среди ее бестселлеров можно было найти произведения подобные «Le Parnasse des poètes satyriques» («Парнас сатирических стихов», антология эротической поэзии), «Thérèse Philosophe» (эротическое руководство для девушек) или «L’Enfant du bordel» («Дитя борделя»), героиня которого «одарена клитором, который посрамит лучших шлюх Франции».
Подобные заведения в большинстве своем оставались открытыми допоздна, до того часа, когда Пале-Рояль заполняли шлюхи, денди и искатели разного рода сексуальных приключений. Чтение эротических рассказов при свечах для многих молодых людей и дам XVIII века было своеобразным сексуальным apéritif, обостряющим телесные ощущения стимулятором, который они принимали в книжных лавках перед тем, как устремиться на темные улицы в погоню за удовольствием.
Вслед за модой на чтение пришли букинисты. Эти не слишком состоятельные книготорговцы, нуждавшиеся в быстрых деньгах, впервые появились в Париже на Новом мосту еще в XVI веке. Свой товар они предлагали прямо на открытом воздухе. Сначала их называли «estaleurs» («уличные лоточники»), во времена религиозных войн у них можно приобрести подпольно напечатанные протестантские памфлеты. Власти часто объявляли их ворами и врагами государства. К XVIII столетию книжники приобрели некоторое уважение со стороны студентов и тех, кого посещали чаще других, стали называть «boekinistes» или «bouquinistes» (от фламандского слова «boekin» — «книжица»). Их лотки стояли вдоль русла Сены; в этих местах и сегодня, собственно, торгуют книгами. Власти периодически пытались изгнать букинистов с насиженных торговых ме