Революция мало изменила внешний облик Парижа, в то время на новостройки не хватало ни денег, ни материалов, ни проектов. Но статус столицы Франции всего за несколько революционных лет изменился бесповоротно. Париж стал не просто реалией современности, но образом мечты человечества о будущем. «Счастье в новинку для Европы», — объявил верный слуга народа и безжалостный террорист Сен-Жюст. Весь мир заходился в спорах: является ли революция средством достижения свободы, достойной любой цены, кульминацией эры Просвещения, или же все произошедшее — бессмысленное пролитие крови невинных во имя туманной абстрактной идеологии.
Сам термин «революция» проявился и был определен эпохой Просвещения. Во французский и ряд европейских языков он вошел еще на заре Возрождения, но как научный термин (чаще всего им описывали движения звезд или геометрическое понятие: полный оборот цилиндра вокруг своей оси). Только в конце XVI столетия, с распадом ветхих институтов Средневековья, этот термин стали использовать историки и летописцы, метафорически описывая перемены в обществе или внезапное изменение мироощущения. Революция из научной терминологии перешла в реальную жизнь в 1789 году: именно тогда человеческие деяния, а не теории и философия, определили ее значение во всей полноте.
В одном Фюре прав: революционными событиями управляли одинаково психологические и политические факторы, то есть эмоции, бурлившие на улицах города. Этим, например, объясняется кажущаяся бессмысленной жестокость тысячных толп народа, разрушивших 14 июля Бастилию. Сильнейшим примитивным двигателем революции стала ярость обычных парижан, осознавших, что им лгали, что их дурачили.
К концу XVIII века, когда армия набрала силы, а революция отошла в память людскую, Париж опутала паутина лжи и сплетен, которые исправно опровергали, но на смену им неизменно приходили новые пропагандистские слухи. Сцена для того, чтобы еще раз поставить новорожденную нацию на колени, была готова.
ЧАСТЬ ПЯТАЯДОМ МЕЧТЫ, ГОРОД МЕЧТЫ 1800–1850 гг.
27 июля 1830 года. Неподалеку от здания школы мужчины в рубахах с закатанными рукавами катят бочки, несут брусчатку и мешки с песком — началось строительство баррикады.
Ж. Пине. «История Политехнической школы» (1888)
Каждая эпоха мечтает о следующей.
Жюль Мишле. «Будущее! Будущее!» (1847)
Глава двадцать шестаяИмперия
Год 1800-й ничем от других для парижан не отличался. Он даже не стал началом нового столетия, как в иных городах Европы: Париж тех времен жил по революционному календарю, в году VIII, IX… Революция не закончилась, но и не вступила в новую фазу. Событие, произошедшее 18 брюмера VIII года (10 октября 1799 года), когда Наполеон Бонапарт захватил власть во Франции, также не взволновало горожан. Большинство жителей столицы сочли его очередной политической судорогой, множество которых сотрясало страну с 9 термидора II года (17 июля 1794 года), то есть с тех пор как умеренные политики начали искать пути развития страны, лавируя между правыми роялистами и левыми якобинцами. Бонапарт обещал парижанам стабильность и защиту, но они слышали подобное и раньше. Никто не верил, что новый правитель выполнит обещания, никто и не подозревал, что за пятнадцать лет правления этот амбициозный молодой человек превратит Париж в очаг военных и политических событий, вовлекающих в себя всю Европу, событий, которые навсегда изменят мир.
Началось столетие, в котором Парижу суждено было стать первым городом мира. Идеи, пристрастия парижан в политике, революции, литературе, искусстве, сексе, моде и гастрономии будут определять вкусы всей Европы, Нового Света и французских колоний. Авторитет Парижа будет подкреплен масштабными градостроительными проектами, которые возродят классические архитектурные каноны и превратят город в блистательную столицу нового порядка. Многие символы нынешнего Парижа появились в XVIII веке: аркады, широкие бульвары, серые фасады многоквартирных домов, элегантные площади, строгие, красивые, узорно мощенные улицы, украшенные декорированными фонтанами и фонарями, мосты и тенистые скверы, словно что-то скрывающие в своей глубине… Может показаться, что XIX век прогрессировал и гнался за современностью по рельсам, проложенным предшествующим столетием.
Но в этом же веке парижане столкнутся с разрушениями и смертью в неслыханных ранее масштабах. Один из крупнейших мыслителей, основоположник мифа об истории Парижа Жюль Мишле вспоминал, что в 1800-х годах, во времена его детства, столичные улицы пахли трупами и гнилым мясом, и казалось, если покрепче топнуть по брусчатке ногой, из-под нее выступит кровь. Но в течение грядущих ста лет на улицах города вновь прольется кровь рядовых парижан, вовлеченных в смертельный круг мятежей и реакции, громко именуемый революцией; кровь, которую абсолютно не принимают во внимание продажные политиканы, жаждущие отмщения аристократы и амбициозные шарлатаны. Век девятнадцатый принес расцвет технического прогресса, но также был веком, когда сохранение имущества и капитала требовало жестких и порой оскорбительных методов, игнорирующих интересы и будничную жизнь простых горожан. Тяжелые кризисные ситуации того времени включают не только кровавые мятежи под лозунгами свободы, равенства и братства, но и бурное развитие новых сил, исподволь управляемых политиканами и власть предержащими. И силы эти довольно быстро вышли из-под контроля.
Вид Парижа с воздушного шара над островом Людовика Святого. 1846.
Дагерротип, Национальная библиотека Франции, Париж
События в Париже девятнадцатого века притягивают внимание историков, историографов и критиков. Карл Маркс разглядел в Париже того времени воплощение борьбы прогресса и свободы, которая, как он считал, является самой сутью истории французской столицы. «Итак, о Париже, старинном университетском и философском центре и новой столице нового мира, — писал товарищу двадцатипятилетний Маркс, впервые приехавший в мегаполис. — Париж — это нервный узел европейской истории, периодически заставляющий вздрагивать весь мир».
Другой немец, живший и писавший в Париже 1930-х годов, — Вальтер Беньямин (кстати, ярый поклонник марксизма), посвятил сотни страниц расшифровке городских тайн XIX века. Идея его исследования состояла в отслеживании трансформаций географических и исторических объектов города на фоне будничной жизни. Беньямин утверждал, что только в жизни простых горожан, действующих в рамках окружающей их столичной среды, можно наблюдать отблески временного континуума. Когда же замечаешь или переживаешь этот континуум, продолжает Беньямин, Париж XIX века открывается во всей полноте и богатстве человеческой истории.
Ученые, изучающие Париж тех времен, зачастую бывают шокированы яростью насилия, которое с революционных дней 1830–1848 годов и до Коммуны 1870 года, сопровождаясь призывами к справедливости, опалило огнем пожаров городские улицы, взорвало их будни стрельбой и покрыло мостовые трупами. То была эра заговорщиков, памфлетистов и фанатиков-утопистов. Политическое насилие было таким же интенсивным, как и капитализация, захватившая городские банки, предприятия, театры, бордели и кабаре. Слияние этих двух сил и привело Париж к славной и ужасной эпохе.
К 1800 году парижане устали от войн, революций и политики вообще. Они просто хотели работать, есть и жить в удобном, политически стабильном городе — именно этого так не хватало Парижу начала XIX столетия. С 1790-х годов французская республика страдала от множества недугов. Изнутри она подтачивалась контрреволюционерами, которые успели довести Бретань до мятежа, а снаружи ей приходилось сталкиваться с враждебным отношением Европы к идеям и практике революции. Экономика страны разваливалась, продовольствие в столицу поставлялось нерегулярно, а в провинциях хозяйничали разбойничьи шайки, убивавшие всех без разбору. В городах Франции, в первую очередь в Париже, плелись заговоры, множились доносы, росло число заказных убийств. Даже когда террор ослабевал, жизнь оставалась трудной. Существование республики не раз висело на волоске, при том что обыватели возмущались исключительно нехваткой продовольствия, произволом и вспышками насилия.
Если с неизбежностью войны еще можно было мириться, то приближение голода пугало людей донельзя. Революция уничтожила аристократию, раздавила церковь и обрекла обычного человека на столь жалкое существование, какого парижане не знали уже более сотни лет. Кроме бедняков, в голодных бунтах, в нападениях на спекулянтов и укрывателей еды принимали участие и буржуа. В 1795 году на смену революционному правительству пришла Директория — исполнительный комитет из пяти «директоров», — которому отчасти удалось восстановить в Париже порядок. Город лишили централизованной власти — его разбили на отдельные округа, подчинявшиеся, в свою очередь, Директории. Главной проблемой пяти «директоров» было отсутствие ясного плана действий в отношении развития страны после Великой французской революции. Если точнее, Директория не могла выбраться из бесконечных диспутов между законотворцами и политиканами, то есть между правдолюбами и демагогами. Образовавшийся политический ступор негативно отразился и на Париже. Пока суд да дело, инфляция вышла из-под контроля и начала стремительно расти. Директория сделала несколько слабых попыток спасти экономику столицы, но быстро осознала, что легче заниматься мелкими вопросами. Например, делами Института Франции, чьи ученые сопровождали Бонапарта в египетском походе и положили начало египтологии, а также «ориентализмом» (если использовать термин Эдуара Сэда) — евроцентристской псевдонаукой по изучению неевропейских культур. Финансовые сложности внутри Парижа усугубились донельзя. Крайне унизительный для парижан период упадка длился до 1802 года.
Неудивительно, что на этом фоне фигура Наполеона Бонапарта показалась парижской публике особенно привлекательной. С начала 1790-х годов в пользу Франции он захватывал все новые земли. Молодой генерал говорил с заметным акцентом, зачастую с трудом подбирая французские слова (родным языком ему был генуэзский диалект), и был далек от политических интриг Парижа. Жизнь Франции была ужасна, но по мере завоевания армией Наполеона, позднее названной «великой», ведущих стран Европы парижане поверили, что их ждет славное будущее.