Эти настроения были предсказаны еще в 1813 году в памфлете Бенжамена Констана «De l’esprit de conquête et de l’usurpation» («Дух побед и узурпаторства»). Известный парижский писатель и журналист, Констан был непримиримым борцом против «мистического» авторитаризма наполеоновской власти. Напечатанный в Ганновере памфлет был особенно популярен в Париже перед падением империи в 1814 году. Яростнее всего Констан нападал на политику властвующей структуры и эпидемию патриотизма, называя их политическими абстракциями, противоречащими практическим ценностям повседневной жизни. «Патриотизм существует лишь благодаря привязанности к увлечениям, образу жизни или географической территории, — писал он, — а наши так называемые патриоты именно с ними и борются. Они осушили естественные источники нашего патриотизма и заменили их искусственной страстью к абстракции, к обобщенной идеологии, не оставляющей места фантазии, не заслуживающей места в памяти отдельного человека». Весьма емкое определение наполеоновского режима. Современный читатель легко узнает в определении Констана тоталитаризм XX столетия.
Подобно многим интеллектуалам тех времен, журналист не удивился возвращению Наполеона в Париж весной 1815 года и встретил его с негодованием, даже намеревался уехать прочь из города. Прослышав о политическом разброде в сердце отечества, император, не долго мудрствуя, прервал свою ссылку на Эльбе, высадился на юге Франции и, собирая по пути верных людей, двинулся в Париж. Когда Бонапарт дошел до столицы, правительство Людовика XVIII сгинуло, словно его не было вовсе. Старый толстый король не стал дожидаться прибытия императора и задолго до его появления на улицах города ночью бежал в Гент.
Наполеона встречала восторженная толпа у Тюильри, но рабочие окраины молчали и приняли происходящее настороженно. Никто не верил, что блеск и слава вернутся в столицу. Наполеон, казалось, знал о настроениях в обществе и потому пригласил из Женевы скептика-протестанта Констана (бежавшего из Парижа сразу, как стало известно о возвращении императора), чтобы тот лично объяснил ему, как стать либеральным правителем в полном смысле этих слов. Писатель согласился составить конституционные законы, но ни на секунду не поверил в то, что Наполеон может измениться.
И никто в это не верил, тем более парижане, уже не единожды слышавшие пустые обещания и познавшие унижение оккупации. Победу Веллингтона под Ватерлоо, положившую конец наполеоновской мечте об общеевропейском государстве от Испании до Германии и Египта, большинство парижан встретили со смесью грусти и облегчения. Они с удовлетворением смотрели вслед императору, 21 июня окончательно покинувшему Париж, чтобы отправиться в последнюю ссылку на остров Св. Елены.
Но избавиться от былых стремлений к славе и последствий пережитых катастроф начала 1800-х было не так-то просто. Патриотическое воодушевление и звучавшие в начале столетия призывы к войне вылились в постыдное поражение и крах имперских мечтаний.
Окончательное падение Наполеона стало крахом и для столицы Франции. Условия соглашения, подписанного французскими властями в ноябре 1815 года, были не в пример суровее прошлогодних. Хуже того, власти города, назначенные оккупантами, теперь смотрели на французов свысока и жаждали мести.
8 июля того же года Людовик XVIII вернулся из добровольной ссылки и привел 300 000 солдат, вставших лагерем в самом центре города. Парижане презирали их, но это не мешало войскам служить своеобразными телохранителями монарха и одновременно королевской полицией целых два года. Солдаты короля отлавливали подозреваемых «красных» (одинаково бонапартистов и якобинцев) и приводили монаршее правосудие в исполнение. В городе функционировало конституционное правительство, но влияния на общество оно не имело. Людовик считал, что парижане его предали, и мстил изо всех сил. Он без зазрения совести притеснял даже тишайший средний класс парижан, настояв на восстановлении священников в их дореволюционных правах. Смерть монарха в 1824 году оплакивали мало, хотя его преемник Карл X, бывший libertine, ставший со временем фанатичным католиком, оказался и ленивее, и злее предшественника.
Главной стратегической ошибкой Карла было намерение возродить монархию в ее дореволюционном образе. Но король оказался упрямым человеком. В 1827 году парижский электорат (который Карл сократил до тех, что владели каким-либо имуществом) проголосовал против крайне консервативного правительства монарха. На улицах появились баррикады, а толпы рабочего люда из восточных районов города с криками «Смерть правительству!», «Смерть иезуитам!» и «Смерть святошам!» патрулировали центр Парижа. Восстание было подавлено, но летом 1830 года парижане вновь вышли на баррикады.
В этот раз конфликт спровоцировал непосредственно Карл, который издал в июне ряд антиконституционных законов, одним из которых распускал палату депутатов (отказавшихся сотрудничать с монархом), а другим — отменял свободу слова. Народ слишком хорошо помнил тяжелую руку наполеоновского режима. Недовольство копилось месяц и вылилось наконец в демонстрацию у Пале-Рояля 26 июля. Когда же на подавление выступлений Карл назначил крайне непопулярного наполеоновского любимчика маршала Мармона, возмущению толпы не было предела.
27 июля в восточном Париже начали строить баррикады. Прозвучали первые выстрелы: была убита ни в чем не повинная девушка, и для возбуждения чувства мести у народа ее тело отнесли на площадь Побед и выставили на всеобщее обозрение.
Три дня уличных боев («les trois glorieuses» — «три славных дня» революционного фольклора) начались, когда взбунтовались жители кварталов Фобур Сент-Антуан. В какой-то момент конфликт разгорелся в трущобах старого Парижа, где народ сражался с регулярной армией. На узких труднопроходимых улочках отряды Карла X теряли преимущество и проигрывали столкновения. В то же время множество солдат короля, сочувствуя рабочим, братались с ними.
На следующий день бои сместились на запад. Восставшие и присоединившиеся к ним солдаты довольно быстро заняли Париж целиком. Толпа захватила Тюильри и дорвалась до винных погребов, также разрушили дворец архиепископа Парижского. Среди паники и хаоса, царивших среди городских властей, упрямый Карл X сделал последнюю попытку спасти династию Бурбонов, предложив своему внуку, графу Бордо, стать королем Генрихом V.
Но парижане отказались идти на компромисс. Карл X вынужден был отправиться в ссылку. Жители столицы удовлетворились сознанием того, что раз и навсегда отделались от монархии, завершив таким образом дело революции. Однако события следующих пятидесяти лет недвусмысленно и жестко докажут их неправоту.
Глава двадцать восьмаяБуржуазный мир времен Луи-Филиппа
В «три славных дня» жертвами кровавых столкновений пало удивительно малое количество людей (если сравнивать с предыдущими конфликтами). Погибли около 600 бунтовщиков и 150 солдат. Интересно, что восстание не привело к восстановлению бонапартизма или республики, чего ожидали многие современники. Был найден третий выход из ситуации: появился новый монарх, но не из полностью дискредитировавших себя Бурбонов, а из графов Орлеанских (борьба за престолонаследие между этими семьями не прекращалась даже во времена Великой французской революции).
Так на смену Карлу X пришел последний король Франции Луи-Филипп Орлеанский. Карл завещал ему трон, но, пытаясь спасти монархию и собственную голову, Луи-Филипп за восемнадцать лет правления из кожи вон лез, чтобы отмежеваться от крайне консервативного предшественника. Его режим был конституционной монархией без каких-либо претензий на богоизбранность и абсолютизм, которые были одинаково ненавистны либералам и экстремистам эпохи Карла. Луи-Филипп успешно играл роль прямолинейного и честного делового человека из среднего класса. Этим и объясняется то, что в правление Луи-Филиппа буржуазные ценности были возведены в статус «небесных заповедей».
По роду занятий Луи-Филипп был банкиром и, несмотря на высокий титул монарха, гулял по садам Тюильри в традиционном наряде буржуа той эпохи — в сюртуке и под зеленым зонтом. Он правил в республиканском стиле 1790-х годов и, как мог, отдалялся от союза церкви и трона — отличительной черты периода реставрации монархии Бурбонов. Основную философию эпохи Луи-Филиппа выразил его первый министр и главный советник, умный политический игрок, англофил Франсуа Гизо. Он заявил: «Обогащайтесь, а политику оставьте мне». Несмотря на кажущуюся беспечность, Луи-Филипп не доверял тем, кто клялся ему в верности, и крепко держал власть в своих руках.
Полномочия полиции были расширены, теперь она тщательно отслеживала как все политические течения, так и заявления прессы.
Несмотря на все попытки укрепить гражданский порядок, столица Луи-Филиппа оставалась городом довольно беспокойным. Эпидемия холеры 1832 года унесла несколько тысяч жизней и дала временную передышку в бесконечной борьбе блюстителей закона с так называемыми опасными классами. К этим «классам» принадлежали безработные, разнорабочие, пьяницы, попрошайки, воры и проститутки, то есть все, кто не подходил под определение добрых граждан идеального государства Луи-Филиппа. На горизонте маячили бунты и восстания, зачастую уносившие жизни ни в чем не виновных граждан (что и произошло в 1834 году на улице Транснонен, где двенадцать человек — мужчины, женщины и дети — были расстреляны во время обыска дома, из которого стрелял снайпер; этот случай многим известен по роману Флобера «Воспитание чувств», герой которого на всю жизнь запомнил ужасные окровавленные штыки с прилипшими к ним волосами мирных жертв. Потрясший весь Париж эпизод нашел отражение также в романе «Люсьен Левен» Стендаля и «Отверженных» Гюго).
Париж тех времен оставался грязным, перенаселенным и неухоженным городом. Освещение было слабым или вовсе отсутствовало, так что ночные улицы столицы служили идеальным местом для грабежа и убийств. Описание жизни низших классов Парижа популярного тогда писателя Эжена Сю внушало страх и вызывало почти эротические переживания в душах буржуазных читателей. Самой знаменитой стала его книга «Парижские тайны» — сборник историй «со дна». Многие из персонажей Сю (например, загадочный князь Рудольф, инкогнито посещавший «дно Парижа», собирательный образ всех консьержек — Матушка Болтунья с улицы Тампль) вошли в городской фольклор. Левые критики, правда, полагали, что поразительно подробное описание жизни трудящихся масс продиктовано чисто буржуазным стремлением пощекотать нервы публики. Несмотря на кажущуюся перегруженность деталями и преувеличения, описания города у Эжена Сю правдивы. Летописец XIX столетия Шарль Луандр заметил, что «в соседних районах столицы никто не сомневался в том, что персонажи Сю существуют в действительности». Да, между различными слоями общества столицы любви было мало. Непрекращающиеся стычки бедняков и сил правопорядка порой создавали ощущение, что в Париже бушует гражданская война. Причина волнений не всегда была экономической: в 1831 году церковь Сен-Жермен-л’Оксеруа осадила разъяренная толпа, старавшаяся прервать мессу, которую служили для графа де Берри, по слухам, в честь «иезуитских Бурбонов». Эта же толпа поз