днее сожгла резиденцию архиепископа Парижского. Столкновения республиканцев и бонапартистов в 1832 году в восточных районах столицы унесли несколько человеческих жизней.
Кажется парадоксом, что, несмотря на бесконечные политические и социальные дрязги, Париж произвел на свет значительное количество писателей, художников и мыслителей. Во время Великой французской революции такого творческого расцвета, конечно, не наблюдалось: видные деятели эпохи были поглощены страхом и мучимы голодом. Также и наполеоновский Париж не располагал к свободомыслию и выражению идей (хотя поэты и сатирики вроде Пьера Жана Беранже были весьма популярны; относительная свобода слова предоставлялась только бесстыдным пропагандистам идеологии режима).
Динамика нового столетия воплотилась в строительство баррикад, а не улиц. Говорят, что в 1830 году горожане соорудили 4054 баррикады, на постройку которых пошло 800 000 булыжников мостовых (pavé), служивших заодно прекрасными снарядами для метания в полицейских и солдат. Баррикады и булыжники вошли в историю как обязательный элемент революционности города, последний раз они пришлись кстати во время майских событий 1968 года, после чего брусчатку Латинского квартала закатали в асфальт.
Авторству Виктора Гюго принадлежит знаменитое описание pavé; назвав булыжник «квинтэссенцией духа народа», он заметил: «Мы топчем его, а потом получаем им по голове». Это явный намек на события Июльской революции, во время которой, по свидетельству немца Фридриха фон Роймера, «от пуль пало меньше народа, чем от метательных снарядов. Гранитные плиты, которыми был вымощен Париж, выворачивали, поднимали на крыши домов, откуда их сбрасывали на головы солдат». Гюго славил внушавший страх монархам, кипевший мятежными страстями город, где «лава событий» определяла судьбы «человеческого Везувия». Прославленный поэтами Париж, только напоминанием о 1830 годе устрашавший властителей всего мира, стал мировой столицей революции. Даже парижане уверовали в мифы о городе. Оглянувшись назад, они увидели устойчивую традицию бунтов и восстаний — от жакерий Средневековья до волнений Фронды. Само слово «парижанин» долгое время было синонимом «смутьяна», а слово «баррикада» произошло от «barriques» — заполненных землей бочек, использовавшихся в оборонительных укреплениях времен Католической лиги XVI века.
Все эти годы Париж сохранял свои размеры, не вытягиваясь из старых границ. Население же к 1817 году выросло до 700 000 человек, а к 1844-му преодолело миллионный рубеж. Градопланированию, однако, не хватало масштабности, оно отражало исключительно запросы коммерции и политики, преследовавших в архитектуре свои узкие цели. Большинство новых зданий Парижа имело сугубо культовое назначение — например, часовня, построенная на месте убийства Людовика XVI и его супруги в знак искупления вины перед монаршей четой (рабочие Парижа возненавидели это здание с первого дня) — или исключительно коммерческое — как Биржа, строительство которой началось при Наполеоне, а завершилось в этот период. К облегчению парижан, в большинстве своем уставших и разоренных, новых помпезных проектов по прокладке озелененных улиц и возведению монументальных строений не затевалось, и пополнявшийся из доходов рядовых горожан налоговый карман Франции по этим расходным статьям не опустошался.
А вот на рынке частного жилья начала 1820-х годов жизнь била ключом, развивались ранее заброшенные и пустующие районы города. В 1819 году частная компания, занимавшаяся знаменитым проектом «Ла Перье», решила застраивать территории между улицами Ларошфуко, Тур-де-Дам и Сен-Лазар. Изначально здесь планировали возвести жилые кварталы, «полные свежего воздуха». Разработчики проекта не озаботились прокладкой дорог, связующих новые кварталы с городом, так как задумывали экологически чистый район, удаленный от грязных улиц центра столицы. Кварталы, названные Новыми Афинами, мгновенно стали популярными, привлекли видных политических и культурных деятелей, считавших, что жить вдали от города модно (по этой причине здесь поселились писатели Жорж Санд и Александр Дюма, актер Тальма).
Инвесторы и брокеры быстро поняли свою выгоду от застройки периферийных районов Парижа, и новые кварталы стали появляться на северных окраинах, как, например, в Батиньоле и к югу от Гренеля. Новые кварталы были меньше по размеру и не так вычурны, как постройки прошлого периода. В моду вошло подражание архитектуре Ренессанса XVI века. Однако это течение не превратило Марэ в модный район. Хотя новые жильцы могли позволить себе дома побогаче, строители не отступали от принятого в те годы минимализма.
Интересной новинкой для парижан и гостей столицы стали многочисленные крытые пассажи правого берега Сены, связавшие между собой улицы и бульвары, усложнившие сеть городских артерий. Они преобразили традиционные места прогулок и даже изменили отношение горожан к погоде. Идея крытых пассажей была для Франции не нова — на юго-западе страны с XIII столетия в большинстве городов строились крытые рынки, мода на которые пошла, скорее всего, от огромных арабских базаров. Примечательными чертами новых пассажей стали конструкция и дизайн. Они были возведены из камня и металла, что позволило достичь сочетания легкости и плавности декоративных металлических конструкций и солидной монументальности капитальных каменных стен. Эти строения стали полной противоположностью классической и неоклассической архитектуре города. К тому же пассажи использовались исключительно в коммерческих и развлекательных целях. Немец Фердинанд фон Галь заметил, что в пассажах можно курить, тогда как делать это на улице считалось неприличным; пассажи стали «излюбленным прибежищем курильщиков и праздношатающейся публики, местом работы многочисленных мелких торговцев. В каждом из таких сооружений присутствует хотя бы одно заведение для чистки одежды. В уютном заведении джентльмены удобно сидят на высоких стульях и читают газеты, пока служащие счищают грязь с их обуви и одежды». Благодаря тому, что городские пассажи играли роль центров торговли и развлечений тех лет, они стали воплощением модерна, столицей которого Париж считался по мнению всего цивилизованного мира XIX века.
Первым пассажем в 1785 году стал «Дю Прадо», связавший улицу Сен-Дени с соседним бульваром. В 1786 году началась работа над так называемыми galeries de bois (деревянными галереями), соединившими между собой Пале-Рояль и галереи Валуа и Монпансье. Современники отмечали быстро растущий успех этих заведений, наблюдая «появление в пассажах книготорговцев и продавцов модной одежды». Пассаж дю Каир (выходивший на улицу Сен-Дени) и пассаж Панорам (выходивший на улицу святого Марка) были открыты в 1800 году.
В период 1820–1845 годов на правом берегу Сены появились тридцать четыре подобных заведения, тогда как левый берег Сены инвесторы считали коммерчески невыгодным из-за изобилия узких и грязных средневековых улиц, среди которых новое строительство было почти невозможным. К 1870-м годам пассажей насчитывалось более 150, но их слава уже увядала из-за оживления жизни на модных бульварах и усовершенствования системы городского транспорта, которые отняли у этих заведений функции единственных в городе убежищ от плохой погоды, грязи и опасных лошадных экипажей.
В 1920-х годах поклонниками пассажей стали сюрреалисты, восхвалявшие мистический лабиринт города, который возник благодаря этим сооружениям; в 1950-х годах ими восторгался небольшой кружок художников и интеллектуалов-ситуационистов, мечтавших о великом Париже будущего, подчиненном тщете, удовольствиям и поэзии, а не требованиям капитализма. Обе группы были почитателями жившего в Париже 1930-х годов немецкого эмигранта, интеллектуала-марксиста и страстного историка Парижа Вальтера Беньямина. В незаконченном труде по изучению истории города XIX века Беньямин много рассказывает о пассажах, называет их «храмами столицы потребления». Появившиеся на подъеме меркантильного интереса и торговых афер 1820-х и 1830-х годов пассажи стали эмблемой неуемной энергии столицы и веры ее жителей в лучшее будущее. Замкнутость и ограниченность комфортного внутреннего пространства крытых пассажей соответствовали ценностям времен Луи-Филиппа, буржуа дорожили удобным рабочим местом, уютным семейным очагом, чистотой, устроенным бытом.
Беньямин считал, что ассортимент и качество предлагаемых в пассажах товаров отражают мечты потребителей и общества тех лет. Писатель назвал пассажи «волшебными домами» и утверждал, что, коль прошлое и настоящее являются элементами единого континуума, внимательное наблюдение за подсознательными желаниями прошлых поколений выявит наше возможное будущее. Поверить в правоту этого суждения, глядя на облагороженные пассажи XXI столетия, как, например, галереи Вивьен, которые были перестроены и возродились к новой жизни, став чуть ли не классическим музеем, довольно сложно. Только в пыльных и заброшенных кварталах правобережья — в пассаже дю Каир, например, — где торгуют одеждой, процветает секс-индустрия, где действуют синдикаты перевозчиков нелегальных иммигрантов и наркобаронов (тоже, кстати, удовлетворяющих человеческие желания), слова Беньямина об «исторических сценах… диалектическом обмене между плотским удовольствием и его вместилищем» обретают смысл.
Возможно, самым наблюдательным путешественником, описавшим жизнь Парижа 1830-х годов, стала миссис Троллоп — мать известного английского романиста Энтони Троллопа, а также писательница и автор путевых заметок о ряде стран. Следуя популярными туристическими маршрутами, эта дама навестила кафе «Тортони» на Итальянском бульваре, повздыхала перед выставленными на продажу изящными безделушками и восхитилась «бриллиантовым светом внутри кофейни и шумом толпы снаружи».
Среди посетителей она заметила хорошо одетых парижских модников «с диким взглядом, вздрагивавших от любого случайного движения». Один из знатоков Парижа рассказал миссис Троллоп, что за последние несколько лет среди молодежи резко возросло количество самоубийств, что винят в этом «бульварное чтиво», поющее оду смерти и мистике и высмеивающее мелочные ценности времен Луи-Филиппа. В лучших традициях англосаксонской безапелляционности миссис Троллоп отмела эти рассказы как глупый и мелодраматический нонсенс, хотя признала, что, встретив «столь колоритных персонажей» в кафе «Тортони», обеспокоилась.