Молодые люди, так взволновавшие чувства миссис Троллоп, явно принадлежали к группе «Les Bousingos». Этот кружок, в который входили поэты Жерар де Нерваль (псевдоним Жерара Лабрюни), Филоти О’Недди (анаграмма настоящей фамилии Теофиля Донди) и Жеан дю Сеньор (вымышленное средневековое имя, настоящее же неизвестно), был основан поэтом, новеллистом и весьма эксцентричной натурой Петрюсом Борелем, когда ему был всего 21 год. Члены кружка собирались в снятой им комнате на углу бульвара Рошешуар. Сначала объединение было названо «Le Camp des Tartares» («Бивуак Тартар», провокационное название, намекавшее на российских татар), а позднее, чтобы выразить прогрессивные взгляды ее членов, было переименовано в «Les Jeunes-France» («Молодая Франция»).
Группа молодых людей радикально издевалась над устоями общества Луи-Филиппа: поэты разгуливали голыми по городу, выставляли на улицу манекен, обернув его в саван, выдавали за труп, вырытый на кладбище. По требованию полиции им пришлось покинуть свою штаб-квартиру на бульваре Рошешуар. Стражей порядка вызвали обозленные соседи, чуть не линчевавшие молодых людей после того, как услышали крики «Vive Charles Dix!» («Да здравствует Карл Десятый!»). В действительности же поэты пели «Vive Bouchardy!» — славословили писателя, своего соратника. Кружок переехал, что примечательно, на улицу де Энфер (буквально «Адская»), где был устроен инаугурационный пир, на котором сливки подавали в черепах, а большинство гостей напились пунша до бессознательного состояния.
На вечеринке в кабаре «Пти-Мулен-Вер», среди танцев вокруг чаши с горящим пуншем и чтения стихов в честь Гюго, группа молодых поэтов взяла имя «Bousingos». Вскоре об эксцентричном кружке заговорила пресса: прогулки по кладбищам, визиты в анатомические театры и прочие фиглярства частенько попадали в газеты вроде «Le Figaro». Хулиганы-гуманитарии писали песни, например во славу курения: «Давайте курить, курить! Подобно сигаретам, все проходит в этой бессмысленной жизни», превозносили пороки, оргии, наркотики, суицид и человекоубийство.
Но в их дурачествах присутствовал и серьезный, даже политический аспект. «Bousingos» презирали «тупость» и «коровью» сущность общества Луи-Филиппа. Они были детьми «трех славных дней» революции 1830 года, разочаровавшимися в ее последствиями. Сам Борель (любивший называть себя вервольфом) сравнил восставший Париж с «кратером», в котором «новый лунный свет» выявил гнусную сущность морально разложившихся служителей церкви. Его личный протест был прямой реакцией на неспособность общества взять ответственность за революцию.
Подобное разочарование было присуще практически всем интеллектуалам той эпохи. Одной из причин краха режима Луи-Филиппа стала его неспособность распознать и тем паче отразить марш новых идей XIX столетия. Воспоминания о «grande Révolution» были еще свежи в памяти так называемых опасных классов. Но к концу 1830-х годов они сменились угасающей и безнадежной тоской по свободе, которую так часто обещали многочисленные сменявшие друг друга правители. В то время как кабинет Луи-Филиппа удерживал власть с помощью пушек и низких налогов, поговаривали, что среди радикально настроенных молодых интеллектуалов, одинаково интересовавшихся литературой, философией и политикой, продолжала жить незамутненная революционная традиция.
Сами молодые философы утверждали, что они — единственная сила, хранящая идеи революции. Рабочий класс им и не поверил, однако обновленный дух свободы витал в салонах и умах интеллигенции не только Франции, но и всей Европы.
В 1822 году термин «романтизм» впервые вошел во французский язык, хотя слово «romantique» давно использовалось как существительное и прилагательное. Если не вдаваться в детали, то термин этот описывал направление европейской мысли XVIII столетия. Центральной идеей французского романтизма, вдохновленного трудами Руссо, творчеством мадам де Сталь и вспышками революции, стало убеждение, что классических стандартов красоты недостаточно для полноценного выражения правды жизни в сфере идей и искусства. Теоретики романтизма, а к 1830-м годам в их рядах состояли поэты Альфонс де Ламартин, Альфред де Виньи и Виктор Гюго, призывали к «свободе в искусстве» — «liberté dans l’art» — и утверждали, что для его отображения в слове и на холсте необходима свобода творчества. Такие группы, как «Bousingos», считались экстремистскими ответвлениями основного течения, их даже хвалили за так называемый неистовый романтизм.
В Париже новые настроения вылились в «битву за “Эр-нани”» в феврале 1830 года. Это было культурное столкновение: традиционалисты и молодые романтики сцепились в «Комеди Франсез» из-за пьесы «Эрнани», автором которой был молодой, но уже успевший приобрести известность Виктор Гюго. Сама пьеса была довольно посредственной, а дискуссия возникла из-за ее героев, одним из которых был слабый, нерешительный король. Самым важным и спорным, даже на политическом уровне, моментом стал развязный и откровенный язык пьесы, а вместе с тем и форма повествования (традиционалисты скрипели зубами, когда слушали реплики короля, которые изобиловали выражениями далеко не поэтическими, а вполне будничными). На обе сессии дебатов о пьесе «романтики» выставляли от себя известных задир и заядлых спорщиков Петрюса Бореля и будущего поэта Теофиля Готье, они перекрикивали традиционалистов и не чурались раздать пару-тройку тумаков во имя «свободы искусства».
Рядовым парижанам было либо все равно, либо они вообще не слыхивали о подобных спорах. Но «битва» — по сути, конфликт поколений — стала поворотным моментом в судьбе Луи-Филиппа. Инцидент показал, что насаждаемые королем ценности неприемлемы ни для нынешнего, ни для будущего поколения мыслителей и властителей умов. Поэт Альфонс де Ламартин, ставший в конце концов более уважаемым и политически влиятельным деятелем, нежели Борель, на вопрос, будет ли он поддерживать правительство Карла X, ответил: «Когда лев ощутил вкус крови, отступится ли он от жертвы?» Довольно эмоциональный ответ для поэта, который слыл известным гуманистом и скромником среди литераторов. Ламартин не меньше «Bousingos» и прочих был разочарован пропастью между мифом и реальностью революции.
Глава двадцать девятаяЗеркало Бальзака
Никто не мог повернуть революцию вспять и вернуть прошлое. В последующие семьдесят лет возродившийся в 1830 году миф о революционном Париже полностью завладеет воображением парижан, станет определять все их решения и в конце концов приведет к кровавым революционным дням 1848 и 1871 годов.
До 1830 года казалось, что жизнь вернулась в мирное русло: парижане наслаждались продолжительным периодом мира и спокойствия, даже прощали слабость правителей и деспотизм режимов. Те изменения, что произошли при Июльской монархии, были на руку Луи-Филиппу, стремившемуся создать нацию не славных воинов, а лавочников. Первый «grand magasin» — предшественник супермаркетов — появился в Париже в 1824 году. Это был «La Belle Jardinière» («Прелестная садовница») на набережной Флер на острове Ситэ; здесь впервые были представлены фиксированные цены на товары и оплата в кассе. В 1828 году в Париже появился общественный транспорт — предприниматель Станислас Бодри открыл «Омнибусную компанию», объединявшую 100 экипажей, перевозивших от 18 до 25 человек каждый. В разгар правления Луи-Филиппа омнибусы перевозили уже более 2 500 000 человек во все уголки столицы. В 1836-м появились две ежедневные газеты — «La Presse» и «Le Siècle», выходившие для буржуазии и достигшие высоких тиражей благодаря новой услуге подписки и богатым рекламодателям. В 1847 году власти учредили новую систему нумерации зданий (синие таблички с номерами домов, кстати, появились именно тогда). Париж стремительно преображался в образец удобства современной жизни.
Несмотря на все усовершенствования быта горожан, правительство Луи-Филиппа никогда не пользовалось поддержкой широких масс населения. Нелюбовь к режиму открыла пространство для действий роялистов, бонапартистов и новых левых революционеров, все они не признавали идеалы государства, основанного на комфорте и благосостоянии среднего класса. Неудивительно, что именно в это время, особенно тяжелое для бедноты, пострадавшей от экономического кризиса 1846–1847 годов, Карл Маркс и Фридрих Энгельс титуловали Париж столицей всех грядущих революций, призванных бороться за социальную справедливость. Всякий, кто в 1840-х годах прошел бы Париж с запада на восток, с трепетом пересек бы невидимую границу по улицам Сен-Дени или Сен-Мартен и, без сомнения, нашел бы подтверждение идеи Маркса, считавшего, что история — это беспощадный поединок между социальными классами. В Париже проживали два типа населения — бедное и богатое: они говорили на разных языках, дышали разным воздухом, ели разную пищу и одевались по отличной друг от друга моде.
И тут, на фоне растущего недовольства властями, Франция решила ввязаться в авантюру, которая затянется на столетие и приведет в конце концов к катастрофе. Под «авантюрой» имеется в виду захват французами Алжира — огромной богатой территории по ту сторону Средиземного моря. Сокровища, как утверждали досужие болтуны, сами идут в руки благодаря превосходству французской армии над дикарями.
Вообще-то французы давно стремились заполучить Алжир, который считали слабейшей частью Оттоманской империи. Захватнический азарт отчасти подогревали успешные наполеоновские походы в Египет 1798 года, породившие парижскую моду на все восточное: модники гонялись за всем — от ковров, циновок и мебели до ювелирных украшений и гашиша. Формальным оправданием агрессии послужило оскорбление консула Деваля. В 1827 году его нанес алжирский дей Эль-Джезаира (то есть правитель города Алжир), шлепнувший консула мухобойкой в ответ на требование выплаты огромных процентов по займу, выданному народу Алжира.
Три года спустя Франция отомстила. В марте 1830 года Карл X объявил, что желает получить у «пиратов» невыплаченный долг. Враги Карла с самого начала считали, что это циничная попытка вернуть ушедшую популярность, завоевав «la gloire» в иных странах. Как бы то ни было, 14 июня 1830 года французские войска высадились на пляж в двадцати милях к востоку от города Алжир — в Сиди Феррухе. Военный поход считался своего рода развлечением: модники-парижане приехали с армией и наняли лодки, чтобы посмотреть на обстрел Алжира. Дей капитулировал через пять недель сопротивления, но за это время Карл X потерял трон и отправился в ссылку.