colporteurs[84]. Законы 1834 и 1835 годов, ограничивавшие количество уличных торговцев памфлетами и прочими потенциально опасными книгами, никак не повлияли на популярность средств массовой информации. В действительности эта судорожная слабая попытка подавить прессу только увеличила престиж редакторов и журналистов.
Лучшей, по крайней мере, по уровню продаж, была основанная в 1815 году во времена наполеоновского Ватерлоо газета «Le Constitutionnel» — прогрессивное антиклерикальное издание. Луи-Филипп на короткое время закрыл заподозренную в бонапартизме газету, но издание продолжало пользоваться невероятной популярностью среди читателей, обожавших колонки литературных сплетен (нескончаемые нападки на движение романтиков ценили читатели из обывателей). Газета публиковала таких мэтров литературы, как Жорж Санд, Александр Дюма и Эжен Сю (позднее газета станет трибуной язвительного критика и комментатора Сент-Бева). Жесткую конкуренцию «Le Constitutionnel» составляла «La Presse». Она была гораздо дешевле, отчасти благодаря тому, что первой начала размещать на своих страницах рекламные объявления. Редакторы других изданий громко высказывались против такого способа ведения дел, но вскоре метод привлечения рекламы стал весьма популярным. К концу столетия «La Presse», в редакции которой практически был изобретен пост иностранного корреспондента, стала самой читаемой газетой Парижа и Франции.
Было время, когда в Париже ежедневно выходили двадцать шесть изданий. Литература и политика в этом городе были неразрывно связаны. В тот же период взлетел до небес и спрос на книги всех жанров. Следствием высоких продаж стали огромные гонорары, которые книготорговцы выплачивали таким писателям, как Бальзак, Виктор Гюго и Шатобриан. Поговаривали, кстати, что барственный Шатобриан, чья своеобразная автобиография и элегия по ушедшей Франции «Mémoires d’outre-tombe» («Замогильные записки») — излюбленное чтиво французов всех классов, непомерными запросами разорил своего издателя. Бестселлеры, как, например, «Парижские тайны» Эжена Сю, как и лучшие бальзаковские романы, были известны даже неграмотному люду — их зачитывали вслух на перекрестках, в кофейнях или тавернах для увеселения публики.
Благодаря книгам жители столицы оказались заворожены Парижем. Среди бестселлеров эпохи Луи-Филиппа присутствует собрание из пятнадцати томов эссе и стихов о столичной жизни — «Paris ou le livre des cent-et-un» («Париж, или Сто и одна книга»). В него вошли описание жизни парижан, уличные легенды, история города, рассказы о его памятниках и частных особняках, парижский фольклор. В 1835 году Жак Антуан Дюлор, урожденный Клермон-Ферран, убежденный республиканец, проработавший большую часть жизни на посту инженера, опубликовал монументальный труд из восьми томов по истории Парижа с начала времен. Увлекательное повествование представляет собой собрание самых любопытных слухов, благодаря чему этот труд стал источником бесчисленных пересказов о средневековом Париже, о бунтарском характере столицы, о повседневной жизни, о вредных привычках королей и прочем. Также пользовались популярностью иллюстрированный путеводитель по городу под редакцией Луи Лурена «Les Rues de Paris» («Улицы Парижа») и сборник популярных произведений разных авторов, собранных воедино писателем-юмористом Полем де Коком «Nouveau Tableau de Paris comique, critique et philosophique» («Новая картина Парижа — комическая, критическая и философская»). Де Коку вскоре начали подражать в Англии писатели Маколей и Элизабет Барретт-Браунинг.
Парижане всегда считали себя единственными в своем роде. Расцвет издательского дела дал им возможность многое читать о себе. Неудивительно, что именно в тот период истории многие клише парижской жизни вошли в обиход, от парижских уличных мальчишек до фигуры типичного парижанина. Повышенное внимание к городу и его истории представляло собой определенный политический интерес. Но важнее то, что истории Эжена Сю и Дюлора открыли парижанам: они не просто пассивные наблюдатели разворачивающейся городской истории, а активные участники преображения столицы.
Начало XIX века принесло резкую перемену в манерах парижан в целом и в их кулинарных пристрастиях в частности. Именно с тех времен Париж стали считать гастрономической столицей Европы. Репутация парижской высокой кухни взросла не в кофейнях, тавернах или питейных заведениях, а в появившихся в Париже в конце XVIII века ресторанах. До того момента кулинарные изыски были доступны исключительно аристократии. Примером невероятно высоких стандартов поварского искусства, принятых в аристократическом кругу, является судьба повара принца Конде из Шантильи Франсуа Вателя, заколовшегося в 1671 году от отчаяния из-за «двух неудавшихся блюд жаркого» и задержки с подачей морепродуктов на обед. Мадам де Севинье в мемуарах упоминает о неутомимой веселости аристократии, забывшей во время вечеринки о трагедии: несмотря на потерю шеф-повара, «ужин был великолепен, обед тоже. Они ужинали, гуляли, играли и охотились. Все было волшебно». О самоубийстве Вателя французская пресса вспомнила в 2003 году, когда шеф-повар Бернар Луазье из Бургундии застрелился из-за того, что его ресторан «Салье» был лишен одной мишленовской звезды. Некоторые утверждают, что самоубийство шеф-поваров — не что иное, как часть старой французской традиции абсолютной преданности профессии.
В действительности вплоть до XVIII и даже XIX века большинство французов даже среднего достатка питались в основном черным хлебом и супами, которые готовились из того, что удавалось раздобыть. Париж, конечно, был исключением из правил: провинциалы изумлялись ассортименту продаваемой провизии — белому хлебу, свежему мясу и молочной продукции. Своим рождением рестораны обязаны характерному для XVIII столетия стремлению общества к современности и демократии. Первым и, возможно, самым известным из ресторанов «à la carte menu» являлось заведение «Бовилье» в галерее Валуа, открытое в 1782 году. Успех этого ресторана, гордившегося парадной подачей блюд и картой вин, в которой числились лучшие достижения французских виноделов, унаследовали в 1789 году пятьдесят или около того заведений. Революция и последующие годы стали временем расцвета ресторанов, которых к 1820 году в Париже было более 3000.
Высокий класс обслуживания и изысканная кухня ресторанов объясняются тем, что многие из них были открыты не просто шеф-поварами, а выходцами из обедневших аристократических семей, которые, оставшись после революции без средств, стремились найти достойный источник заработка. Кроме того, причиной популярности этих заведений стало признание их демократичности, поскольку доступное ранее лишь узкому кругу избранных кулинарное искусство отныне служило всем. Якобинцам далеко было до утонченных манер высокородных господ, но гурманами они были известными (за исключением аскета Робеспьера).
Рестораны скоро стали обязательным элементом политической жизни столицы. Конституцию Франции 1793 года революционные вожди писали в ресторане «У Мео», владел которым бывший повар принца Конде. Политика же была неразрывно связана с модой: ресторан «Три брата из Прованса», известный тем, что в 1800-х завсегдатаем его был Бонапарт, охотно посещали и парижане, и гости города, и порой выручка здесь составляла до 15 000 франков в день. В полном кофеен и ресторанчиков Латинском квартале можно было поесть дешевле, чем за франк, например в популярных заведениях «Вио» или «Фликото». За один франк и восемьдесят сантимов можно было получить обед из пяти блюд «У Дюфора» на улице Мольера. Сегодня лучшим заведением Парижа я считаю bouillon «Шартье» у Фоли-Бержер (когда-то bouillon назывались дешевые столовые), а полной его противоположностью — «Лаперуз» на левом берегу Сены.
К середине 1840-х годов Париж, опередив все города-конкуренты, превратился в мировую столицу удовольствий. Доступные беднейшим из горожан рестораны и кофейни позволяли отдохнуть от гнетущих условий, в которых приходилось существовать большинству парижан. И, конечно, именно здесь в первую очередь распространялись новые идеи, отраженные в прессе и литературе тех времен, именно здесь зарождалось общество будущего, которое преодолеет наследие прошлого. Город был полон революционных клубов и кружков, дискуссионных клубов утопистов, где смелые и пылкие журналисты разжигали страсти.
К 1847 году всем стало понятно, что Париж находится на грани взрыва.
Как было сказано на страницах «La Presse» в статье сплетницы-журналистки мадам де Жерарден: «Небо темнеет, на вулкане идет пир! Все закончится революцией, мы в 1830-1792-1789!»
Неурожаи 1846 и 1847 годов лишь обострили напряжение в городе. Но странным образом, когда в 1848 году Париж охватили революционные волнения, пресса не стала искрой, из которой разгорелось пламя, а лишь косвенно влияла на происходящее и уж тем более не явилась инструментом управления восставшими, как в прошлом.
Причиной возмущений стал банкет «реформаторов», прошедший 20 февраля. Эти пиры на открытом воздухе организовывали радикально настроенные граждане среднего класса. Такие мероприятия прошли в Бельвиле, несмотря на запрет правительством всех публичных собраний. Влиятельные писатели, журналисты, депутаты Национального собрания и прочие недовольные граждане, критически настроенные в отношении правительства, не знавшего собственных целей и путей их достижения, пользовались такими собраниями, чтобы открыто выражать свое недовольство. До 20 февраля на протяжении нескольких недель страсти в Париже накалялись все сильнее. 12 февраля напротив парижского театра собралась толпа и принялась распевать песни революции 1789 года. Испугавшись возможных проявлений антимонархических настроений — ненависти, вспыхнувшей во время инцидента в Милане, где народ отказался жить под игом австрийской монархии, — власти в последний момент запретили банкет.