Изначально поселок Лук-тейг в Лютецию преображался крайне неохотно, но в результате галло-римскому городу удалось стать богатым и влиятельным и удерживать власть на протяжении 300 лет. Уже к 100 г. н. э. неприязнь местного населения к римлянам сошла на нет (восстание, поднятое двумя родовитыми галлами, паризии проигнорировали, так как решили, что оно экономически невыгодно). Ко II веку Лютеция находилась в стадии уверенного роста: у холма Сен-Женевьев воздвигли здание форума, у нынешней улицы Расин — амфитеатр и арену на 18 000 зрителей. Вокруг города возвели крепостную стену, тянувшуюся до северного и южного пределов современного Парижа. Источником городских богатств стала дорога (обнаруженная Вакером), бежавшая по двум мостам с севера на юг, через нынешние Фобур Сен-Мартен и Фобур Сен-Дени. Кстати, это была первая дорога, проложенная за пределами острова Ситэ.
К тому времени истинные римляне (по рождению и гражданству) не могли не восхищаться парижскими галлами. В 125 году презиравший пресыщенное римское общество поэт и историк Луций Флор в своей «Эпитоме» хвалил галлов за талант к коммерции, даже называл их спасителями империи. Галльские аристократы заняли ключевые позиции в магистрате Лютеции, государственном и военном управлении; они организовали сбор налогов, слегка «подправив» систему, учрежденную Римом. Со всех точек зрения эта провинция стала успешной, превратилась в настоящий экономический двигатель империи. Древняя традиция наделения римских военачальников (часто галльского происхождения, но обязательно урожденных граждан империи) даже малой толикой власти и полномочий в Лютеции не прижилась.
Пока священники не начали истерично насаждать культ святого Дионисия, его считали всего лишь одним из множества христиан, погибших на потеху публике на арене Лютеции: все они остались неизвестными или были позабыты, как святой Луций. Миф о Дионисии разрастался прямо пропорционально волне страха перед угрозой нашествия варваров с востока, которая к концу VIII — началу IX века уступила место беспокойству по поводу агрессии мусульман, дошедших до Пуатье и Тура. В легенде об этом святом не прослеживается никакой связи с варварами или мусульманами, однако церковь воспользовалась ею, чтобы привести пример христианской стойкости перед лицом жестоких испытаний.
Жители Лютеции II и III веков н. э. не чувствовали особой угрозы с какой-либо стороны. Но позднее набеги франков и алеманов заставили их забеспокоиться и искать заступничества в христианстве. В те времена культ Христа в Галлии был внове и проповедовался лишь в небольших грекоговорящих общинах Лиона и Марселя. Когда в III веке в этих краях появился Дионисий, первый святой покровитель Парижа (скорее всего, около 250 года), христианство было малораспространенной и непопулярной религией[21]. В это время над Галлией нависла угроза нападения соседей-варваров и восстания недовольного местного населения. Впервые в истории галл и римский воин Постум стал императором Галлии. Ему удалось отбить нападения германских племен и удерживать мир на протяжении восьми лет — отчасти благодаря пропаганде и рассказам об ужасных варварах.
Изначально легенды о святом Дионисии утверждали, будто он был послан в Лютецию из Афин для того, чтобы обратить в христианство галло-римских язычников-парижан. Обращал язычников Дионисий тем, что громил статуи языческих идолов. Такими поступками он быстро исчерпал терпение жителей и был схвачен неподалеку от нынешнего бульвара Данфер-Рошро, в каменоломнях пригорода Сен-Жак, куда тоже попал не случайно: здесь добывали гипс, из которого создавали статуэтки и лики идолов.
Дионисия и его соратников Элевтера и Рустика перевезли в тюрьму Главка, стоявшую на месте цветочного рынка острова Ситэ. По приказу префекта Сициана Фецения схваченных миссионеров несколько дней пытали, а затем повели на Монмартр (ученые расходятся в этимологии названия холма: то ли это исковерканная «гора Мучеников» — Mons martyrum, то ли «Меркуриева», названная так в честь храма, посвященному этому богу, то ли «Марсова» — в честь храма Марсу). Солдаты, конвоировавшие заключенных по заболоченным землям правого берега Сены, поленились идти на самый верх холма и обезглавили христиан у его подножия, у храма Меркурия, стоявшего близ нынешней улицы Ивонн-ле-Так. Вот тогда-то, утверждает легенда, святой взял под мышку собственную голову, перешел вброд источник на углу современных улиц ле Абревуар и Жирардон и зашагал по склону холма. В конце концов он упал, его похоронила близ Католука богобоязненная вдова-христианка Катулла.
Безголовый мученик долго «недотягивал» до звания святого. Говорили, что он явился Дагоберту, «королю Парижа на час» (который завещал похоронить себя в базилике Сен-Дени), и защитил его от демонов. Грядущие поколения запомнят этого монарха лишь как героя антимонархической песенки времен Великой французской революции 1789 года, в ней пелось, что Дагоберт по-королевски надел бриджи задом наперед: типичная революционная песенка о монарших особах, которые глупы, неуклюжи и походят на клоунов. (Был ли Дагоберт глуп, мы не знаем, но убийцей был точно: в 631 году именно он отдал приказ об уничтожении в одну ночь тысячи или около того болгар, пришедших к нему с жалобой, что их изгнали из родных земель.)
Как святой Дионисий обнаружил свою полную несостоятельность. Его долго путали с греческим богом виноградарства Дионисом и философом из числа первых христиан Дионисием Ареопагитом. Однако сегодня он занял пусть не первое, но достойное место среди святых покровителей, его «специализацией» и основной обязанностью считается исцеление от собачьих укусов и, что само собою разумеется, от головных болей. В Германии он исцеляет и сифилис, болезнь, которая в 1870 году во время оккупации Парижа получила название «Le Mal Français»[22]. Мало кто из богословов чтит деяния Дионисия достойными пристального изучения. Действительно, представители всех конфессий в один голос твердят, что «Париж — город не христианский». Да таковым он никогда и не был. Последний путь Дионисия сегодня пролегал бы по центру услуг секс-индустрии столицы, а названная в его честь улица (рю Сен-Дени) спускается к реке, где языческие плотские утехи продаются на каждом шагу по 40 евро сеанс.
Большинство жителей Лютеции еще задолго до прихода в эти земли христианства и Дионисия до определенной степени владели и галльским, и латынью. Торговый люд говорил на языках, полезных для ведения дел: греческом, диалектах древнебриттского (хотя бретонский появился во Франции только в VI веке и был «импортирован» из Британии) или на германских языках. Еще до появления римлян галлы использовали греческий алфавит, и долгое время после завоевания торговые договоры оформлялись на греческом языке, которым владели не только аристократы. Факт распространения греческого языка поддерживает теорию историка Камилла Юлиана, утверждавшего, что если бы Цезарь не одержал победы в галльских войнах, то большая часть Галлии, включая Лютецию, уподобилась бы современному Марселю и стала неотъемлемой частью эллинской цивилизации Средиземноморья.
Поначалу римляне насаждали свои язык и религию против воли галлов, но гибкие паризии быстро приняли то и другое. Если говорить о культуре и языке, то первый свой столетний юбилей Лютеция встретила настоящим двуязычным и мультикультурным городом: языком торговли, религии и политики стала латынь; разговоры о сексе, пище и сельском хозяйстве велись в быту на родном древнем языке и в высших кругах, и между простыми людьми. Лютеция, можно сказать, вопреки всем препятствиям была городом-рынком, развивающимся деловым центром. Хотя паризии чеканили собственные монеты, вплоть до прихода римлян торговля велась посредством натурального обмена и бартера. Потому римские монеты легко вытеснили галльские. Но еще долго после покорения этих земель римлянами галльские мужчины одевались в национальные наряды, носили длинные усы и волосы, а на плечи накидывали капюшон (cucculus). Женщин также не увлекла мода Рима: они по старинке заплетали волосы на кельтский манер, носили галльские броши, амулеты и блузы.
Несмотря на живучесть кельтских традиций, к IV веку в стенах города язык галлов был полностью забыт. Сегодня почти невозможно установить хоть сколько-нибудь точный момент, когда язык галлов вышел из обихода. Хотя в 363 году был зафиксирован диалог на латыни, во время которого командир римских войск, галл по происхождению, предлагал: «Можно поговорить на кельтском, если так удобнее». В провинциях язык использовали до V века: Сидоний Аполлинарий, въедливый и строгий историк, писавший о галлах, говорил, что крестьяне из Оверни довольно поздно избавились от «безграмотной грязи галльского языка». Официальным языком империи была латынь, но это не повлияло на традицию друидов передавать легенды кельтов из уст в уста на родном языке.
Центробежные силы изменили и язык римлян: латынь дожила до VII–VIII веков, однако разговорная речь города, построенная на латыни, неологизмах, заимствованиях из галльского и прочих языков, уже к VI веку ничем не походила на язык Римской империи. К концу первого тысячелетия сформировался дальний предок современного французского языка.
Однако в Париже по сей день можно услышать слова, принадлежащие первому языку города — галльскому. Взять, к примеру, древнефранцузское слово «сейн» (seine), «сенн» (senne) или «сейм» (saime) — рыболовецкие сети. Впервые оно встречается в «Книге ремесел» Этьена Буало, вышедшей в свет в 1269 году и перечисляющей все парижские профессии. Галло-римляне переиначили это слово в «сажена» (sagena), обозначающее корзину или сеть рыболова; другой производной стало слово «син-ан» (sin-апе) или «сожан» (sôghgane) — «медленная река». Бальзак использовал слово «сейн» в значении «рыбацкая сеть». В буквальном значении это слово встречалось в литературе XIX века, но главное, именно этим словом с древнейших времен называли парижскую реку. Другие продравшиеся к нам сквозь ассимилированную латынь и современный французский язык слова (филологи насчитали их около четырехсот) имеют отношение к одежде, пище, инструментам, животным, птицам, средствам передвижениям и к оружию — красноречивое свидетельство практичности языка кельтов. Издревле горожане называли непарижан словом «плук» (plouc). До сих пор это слово имеет значение «пентюх, деревенщина» — тот, кто рожден не в столице.